— Чудакъ-человѣкъ, да вѣдь я для хозяина. Все ругается, что мало по ночамъ колочу. «Ты, говоритъ, дрихнешь въ караулкѣ».
— Послѣ тони ужъ для хозяина поколотишь. Нешто намъ долго тоню закинуть!
— Ну, имъ будь по вашему. А то, право слово, онъ ругается. Третьяго дня вдругъ вскочилъ съ постели и пришелъ къ воротамъ въ халатѣ и съ фонаремъ. А я на ту пору и въ самомъ дѣлѣ прикурнулъ въ караулкѣ. Ужъ онъ меня ругалъ, ругалъ на всѣ манеры! Право слово.
Парни поѣхали закидывать неводъ. Одинъ гребъ, другой опускалъ сѣти. Слышно было, какъ глухо булькали кирпичные грузы, падая въ воду. Минутъ черезъ пять лодка снова влетѣла носомъ на песчаный берегъ. Одинъ парень сталъ тянуть одна крыло невода, другой — другое. Сторожъ помогалъ имъ. Наконецъ показалась мотня. Въ ней что-то заплескалось.
— Щука… — проговорилъ сынъ лавочника.
— Должны быть и окуни. Я по плеску слышу, — отвѣчалъ буфетчикъ.
— И то и другое… Смотри, смотри… Вѣдь съ полведра выловили, — сказалъ сторожъ, вытаскивая конецъ мотни съ плещущейся въ ней рыбой.
— Семъ-ка я фонарь зажгу!.. — крикнулъ сынъ лавочника. — Николай! Подставляй подъ мотню корзинку.
Вспыхнулъ огонекъ и засвѣтился въ фонарѣ. Сторожъ развязалъ мотню и вывалилъ рыбу въ подставленную корзинку. Дѣйствительно, запрыгали двѣ небольшія щуки, лещъ въ полъ-аршина, головль и съ десятокъ плотвы.
— Ни одного окуня. Скажи на милость… А мы трафили здѣсь въ омуткѣ окуней подцѣпить, — заговорилъ буфетчикъ.
— Все-таки на уху есть. Вонъ и ершики плещутся, — отвѣчалъ сынъ лавочника. — Бери себѣ щукъ, Миней Иванычъ, за твою подмогу.
— Нѣ… Щукъ я не ѣмъ… — отрицательно потрясъ головой сторожъ, улыбаясь.
— Отчего? Эдакая рыба вкусная.
— Коли вкусная, то ты самъ ее и ѣшь, а мнѣ давай леща или головля. Я и самъ-то щуку выловлю, такъ кому-нибудь дарю, коли продать некому.
— Отчего?
— Рыба грѣшная.
— Чѣмъ грѣшная?
— Да вѣдь она въ водѣ, что волкъ въ лѣсу. На слабаго нападаетъ. Нападетъ и проглотитъ.
— Да вѣдь и ты на сильнаго не нападешь.
— Я-то? Я, однако, своего брата, человѣка жрать не стану, а она жретъ. Рыба и рыбу жретъ. Вонъ плотичка… Та муху норовитъ… Та не станетъ своего брата, рыбу жрать.
— Да вѣдь и окунь рыбу жретъ.
— Рѣдко. А у котораго въ брюхѣ рыба — я и окуня ѣсть не стану. Начну потрошить, увижу, что съ проглоченной рыбой — вонъ его.
— И судакъ жретъ. Судакъ не беретъ. Онъ муху, червя… Вонъ харіусъ, плотва и лещи муху жрутъ — этихъ я обожаю.
— Ой, ой, ты какой!
— Да вѣдь не показано намъ, чтобы хищное ѣсть. Вонъ ястребъ, онъ птицу жретъ, такъ нешто мы его ѣдимъ? Гуся ѣдимъ, потому онъ сѣменами живетъ, травку щиплетъ, курицу ѣдимъ, рябовъ ѣдимъ, тетерку, утку ѣдимъ.
— Вотъ ужъ утка-то самая что ни-на-есть хищная. Она и лягушку, она и рыбу…
— А утку все-таки жрать не станетъ. Сожретъ-ли утка утенка? Ни въ жизнь…
— Ну, вотъ тебѣ головль.
— За головля спасибо. Этотъ рыбы не жретъ.
Сторожъ взялъ головля и потащилъ его къ себѣ въ караулку. Вернувшись, онъ сказалъ:
— Ну, что-жъ, подноси обѣщанное.
— А вотъ сейчасъ… Дай рыбу убрать.
Сынъ лавочника вывалилъ изъ корзинки рыбу въ садокъ, помѣщающійся въ лодкѣ, и досталъ бутылку и стаканъ.
— Водку-то тятенька тебѣ пить не запрещаетъ?
— Объ голову бутылку разобьетъ, коли увидитъ. А я тайкомъ… Это вонъ Николай изъ заведенія подсудобилъ. Его водка изъ трактира, а моя закуска изъ лавки. Кто чему специвалистъ. Такъ мы и дѣйствуемъ. Ну-ка, соси.
Сторожъ выпилъ стаканчикъ, сплюнулъ длинной слюной и отерся рукавомъ.
— Важно, — сказалъ онъ. — Давай ситнику. Вѣдь вотъ ты, подлецъ, Николашка, для себя хорошей водки захватилъ, а насъ какой въ трактирѣ подчуешь? Пополамъ съ водой, — отнесся онъ къ буфетчику.
— На то торговля, — отвѣчалъ тотъ.
— Ну, я теперь въ доску побью для видимости, чтобы хозяинъ слышалъ, что не сплю, — сказалъ сторожъ. — А вы собирайте неводъ, да вонъ тамъ за плотомъ половите. Тамъ и глубоко, да и травка есть, а рыба въ травѣ стоять любитъ. Даве тамъ страсть какъ плескалась, — указалъ онъ мѣсто, отошелъ отъ берега и началъ бить въ доску.
Билъ онъ усердно, въ тактъ, дѣлая музыкальныя фигуры и выбивая дробь, наконецъ особенно громко ударилъ палками въ послѣдній разъ и умолкъ.
— Ловко отбарабанилъ! — крикнулъ ему лавочникъ отъ лодки.
— Еще-бы! Я барабанщику и тому не уступлю. Ну, теперь поспать можно.
— Покойной ночи!
— Спасибо. Счастливаго лова.
Сторожъ завернулся въ полушубокъ и сѣлъ въ караулку. Сынъ лавочника и буфетчикъ выбрали въ лодку неводъ и поѣхали закидывать его на указанное сторожемъ мѣсто.
При копаніи червей
Заходящее солнце золотило своими косыми лучами верхушки деревьевъ и играло послѣднимъ отблескомъ на клумбѣ, засаженной настурціей и георгинами. Въ садикѣ одной изъ избъ-дачекъ въ кустахъ на скамейкѣ сидѣлъ батюшка въ подрясникѣ, зѣвалъ и тупо смотрѣлъ заспанными глазами на прыгающихъ по дорожкѣ сада воробьевъ.
— Отецъ Іона, да что ты въ недвижимомъ-то видѣ сидишь и таращишь глаза, какъ сова, — окликнула его матушка, уплетавшая на балкончикѣ чернику и посылавшая ее въ ротъ цѣлыми горстями. — Хочешь ягодъ?
— Нѣтъ, Христосъ съ ними! — махнулъ рукой батюшка. — Отъ черники животъ пучитъ, да и губы на подобіе мертвеца.
— Что тебѣ въ губахъ-то? Не на продажу.
— Не на продажу, а все-таки непріятно, ежели въ синевѣ. О, Господи! — зѣвнулъ онъ…
— Ставить самоваръ-то?
— Нѣтъ, лучше подождать. Я квасу… Владычица! что это такое: весь ротъ разорвалъ, зѣвавши. А въ головѣ, какъ гвоздь…
— Экъ ты заспался послѣ обѣда-то! Развѣ это хорошо? Долго-ли лѣтомъ лихорадку наспать!
— И то ужъ наспалъ.
— Выпей чернаго кофейку съ лимономъ. Я сейчасъ велю сварить.
Батюшка не отвѣчалъ.
— Хочешь перцовкой потереться? Да и внутрь оно хорошо, ежели съ благоразуміемъ… — продолжала матушка.
— Батюшка остался недвижимъ и нѣмъ.
— Отецъ Іона, да что съ тобой?
— Сонъ непріятный видѣлъ, — отвѣчалъ, наконецъ, батюшка. — Видѣлъ младенца четырерукаго и будто у него вмѣсто спины труба говорящая.
— Ну, вотъ! Что это тебѣ все чушь какая-то снится.
— Поди-жъ ты вотъ, а черезъ это нерасположеніе духа и мнительность. И только будто-бы я его взялъ на руки, а онъ мнѣ трубой изъ спины такія слова…
— Кто это? Ахъ, Боже, мой! Да четырерукій младенецъ-то. И вдругъ онъ мнѣ такія слова громовымъ голосомъ: «аще грѣшники лютые»…
— Не говори, не говори. Я боюсь… Сказалъ слова, ну и ладно. Ежели страшныя слова, то знай ихъ одинъ.
— Ага! Вотъ отъ этого-то у меня и мрачность духа и мечтаніе. Зинаида, я разсѣяться хочу, дабы взыгрался мои духъ къ веселіи.
— Выпей чаю и разсѣешься.
— Нѣтъ, я думаю на карася сходить. Эта рыба меня взыграетъ. А потомъ и чай.
— Опять на карася. Да вѣдь ты вчера ходилъ. Священнику-то какъ будто ужъ и нехорошо каждый день съ удочкой на прудѣ сидѣть.
— Отчего нехорошо? И апостолы были рыбарями. А карась теперь играетъ на заходящемъ солнцѣ, круги по водѣ пускаетъ, мошку ловитъ. Приготовь-ка удочки. Да вотъ что: надо червей накопать.
— Лови на муху, либо на говядину. Карась клюетъ и то, и другое.
— Такъ-то такъ, но къ червю онъ все-таки ласковѣе. Позови-ка мнѣ Федора, сосѣдскаго мужика. Онъ поможетъ мнѣ червей-то покопать. Мужикъ услужливый, да и рука у него къ червю счастливая. Какъ камень отворотилъ — пара жирныхъ и что твои змѣи, такъ и вьются. Червь вещь не послѣдняя въ рыбарствѣ.
— Ахъ, сколько у тебя разныхъ причудовъ съ этой ловлей! Другіе вонъ ловятъ на что попало. Генералъ вчера даже на творогъ ловилъ.
— То генералъ. Ежели на творогъ, то это уже не охотникъ, а баба. А я на червя люблю, съ разстановкой, съ чувствомъ, съ прохладой. Да и самое копаніе червя мнѣ любезнѣе рыбной ловли. Червь сейчасъ взыграетъ мой духъ и на карася я уже пойду съ веселымъ сердцемъ. Да вонъ мужикъ-то. Федоръ! Федоръ Студитъ! Помоги-ка ты мнѣ червя покопать. Рука у тебя на это дѣло счастливая.
— Съ нашимъ удовольствіемъ, ваше преподобіе, — откликнулся проходившій мимо палисадника мужикъ въ линючей рубахѣ, кинулъ окурокъ папиросы, которую онъ курилъ и, снявъ фуражку, вошелъ въ садикъ.
— Накройся, накройся, другъ. Я не Богъ и передо мной обнажатъ главу не надо. Гдѣ лопатка-то?
— Не извольте безпокоиться, ваше преподобіе. Мы своими граблюхами. На то руки даны. Руками-то еще лучше. Иного червя за хвостъ пальцами ухватишь. Вотъ тутъ у насъ въ уголкѣ навозъ прошлогодній, такъ въ перегноѣ и искать будемъ.
— А подъ камнями?
— Супротивъ перегною подъ камнями ничто. А на навозъ-то каменьевъ навалите, такъ вотъ тогда черезъ недѣлю самый настоящій червиный заводъ будетъ.