Читать интересную книгу «Крестоносцы» войны - Стефан Гейм

Люмис смотрел на Толачьяна с ненавистью, теперь он понял, что, в сущности, всегда ненавидел его, с той самой минуты, как Толачьян явился в отдел еще там, в Америке. Седой солдат, крепкий, с уверенным спокойствием зрелого человека.

— Пора тебе научиться вести себя в армии! Явишься ко мне вечером!

Иетс сделал попытку вмешаться:

— Вероятно, капитан Люмис вовсе не арестовал мэра. Просто оба были в приподнятом настроении и решили прогуляться к замку, правда?

— Я именно арестовал его! — упорствовал Люмис. — Он предатель!

Уиллоуби, который все это время сыпал остротами, стараясь рассмешить Карен, наконец заметил, что инцидент с мэром отнюдь не доставляет ей удовольствия.

— Капитан Люмис, — резко сказал он, — попрошу вас оставить вашего арестанта на попечении его жены и рядового Толачьяна.

Он отмахнулся от мадам Пулэ, которая уже готовилась разразиться новым потоком слов.

— Ладно, ладно! Толачьян, заберите их обратно в деревню. И в другой раз не приводите сюда ничьих жен, пока не узнаете, нужны ли они нам.

Он весело засмеялся собственной шутке. Потом обернулся к Карен:

— Пойдемте в замок, я покажу вам вашу комнату, Особенной роскоши не ждите, но это лучшее, что у нас есть… Капитан Люмис, вы уступите мисс Уоллес свою кровать, а сами пойдете ночевать к Иетсу.

— Для дамы — готов на любую жертву! — сказал Люмис, пряча пистолет, возвращенный ему Уиллоуби.

— Не вижу, как мы могли бы от этого отвертеться, — закончил свой доклад Иетс. — Фарриш хочет, чтобы была листовка, и именно такая. Он хочет, чтобы мы сказали немцам, ради чего мы воюем. Он припер меня к стене. Вы достаточно долго пробыли в армии, мистер Крерар, и отлично знаете, как это делается. Я лейтенант, а он генерал. Если вы хотите возражать, придется вам или майору поговорить с Фарришем.

Крерар, скрестив ноги, сидел на своей койке, котенок примостился у него на коленях.

Уиллоуби, казалось, почти не слушал.

— Это самый лучший анекдот за всю войну, — сказал он посмеиваясь. — Люмис и коллаборационист! Надо что-нибудь придумать для девушки, а то она такого про нас напишет… Девитту это не понравится.

— Что не понравится?

— Да эта затея с листовкой, — сказал Уиллоуби. — Во всяком случае, я не намерен лезть вперед. Как, по-вашему, — за что мы воюем? А? Можете вы сказать?

— Могу, — заговорил Крерар. — Я воюю за свою ферму. Не ферма, а игрушка. Миль пятьдесят севернее Парижа. Я держал коров, верховых лошадей. У меня был фруктовый сад, рощица. Раньше все это было мое. А теперь там хозяйничают нацисты. Хотел бы я знать, что они сделали со скотиной?

— Наверно, зарезали, — сказал Иетс.

— На этой ферме я прожил с Евой счастливейшие годы моей жизни. Она радовалась всему, как ребенок. А сейчас она сидит взаперти в нью-йоркской квартире… Это очень волнует меня.

Иетс посмотрел на косматую седую голову Крерара. Он хочет, чтобы армия отвоевала ему обратно его молодость, подумал он. О господи, да мы все сумасшедшие!

— Но Фарриш требует листовку, — повторил он.

— Это невозможно, — сказал Уиллоуби. — Если мы ее выпустим, союзное командование устроит нам дикий скандал.

— А если не выпустим, Фарриш будет жаловаться в высшие инстанции, — сказал Крерар. — В штабе корпуса обозлятся, в штабе армии подымется крик и в конце концов вмешается штаб союзного командования и все равно дело кончится скандалом.

— А не связаться ли нам с Девиттом? — предложил Иетс. — Он человек разумный, насколько я могу судить.

— Девитт — типичный военный, — сказал Уиллоуби. — По-моему, он окончил военное училище в Уэст-Пойнте. Знает порядки в армии. К тому же он ничего сделать не может. Подумать только — цели войны! Да ведь это же политика! Военное министерство, государственный департамент…

В палатку вошел Люмис. Он успел протрезвиться, и вид у него был покаянный.

— Я уже поговорил с Бингом, — заявил он. — Лично я его терпеть не могу. Уж больно много о себе воображает. Но листовку он напишет хорошую. Это же огромная удача для нас, что Фарришу потребовалась наша помощь!

Еще бы, подумал Иетс, еще бы не огромная удача! Пока отдел оправдывает себя, его не расформируют, и вы, капитан Люмис, можете отсиживаться на безопасном расстоянии от переднего края. Это, конечно, несравненно приятнее, чем очутиться в пехоте.

Крерар молча гладил котенка.

— Я против, — сказал Уиллоуби.

Люмис опешил. Он подергал свои редкие волосы, потом сказал:

— Разумеется, надо это хорошенько обдумать. Такую листовку нельзя выпустить второпях. Я думаю, Иетс объяснил это в Матадоре.

— Я говорил, — с досадой сказал Иетс, — но тут такая каша, что не разберешься.

— Так как же, — выпускаем листовку или нет? — спросил Крерар.

Никто не ответил.

— И если нет, то что мы скажем Фарришу? А если да, то что мы скажем Девитту?

Ну и ну, подумал Иетс, что же это мы делаем? Гадаем, что лучше: ослушаться Фарриша или Девитта? Толкуй тут о принципах! Бедная мадемуазель Годфруа — она-то воображает, что ее домишко сгорел во имя принципа. Как она сказала? Ради восстановления жизненных правил. Личные интересы, мелкие интриги, — а до остального им дела нет. Иетс, собственно говоря, не осуждал их. Ему самому нечего предложить им вместо личных интересов и мелких интриг. А люди они не такие уж скверные. Уиллоуби необыкновенно способный человек, проницательный, толковый и даже добрый, если ему это ничего не стоит. Люмис, безусловно, дурак и большой эгоист, но и он не многим хуже других — и там, дома, и здесь, в армии; по крайней мере он никого не задирает, пока ему не наступят на любимую мозоль. А Крерар? Иетсу нравился Крерар. Лет через двадцать он, вероятно, сам будет такой же: отлично будет видеть, где гнило, но палец о палец не ударит, потому что, мол, гнили слишком много.

С другой стороны, если сельская учительница может сказать: «стоит остаться без крова, чтобы увидеть, как боши бегут», если мальчик может мириться с тем, чтобы на всю жизнь остаться калекой, — значит, есть что-то такое, чего он, Иетс, не знает или не хочет признать. К черту! Все это пустые рассуждения и никакого отношения к листовке не имеет.

Уиллоуби хлопнул себя по ляжке.

— Иетс, — сказал он, — расскажите еще раз, что Фарриш сказал, — в точности? «Сорок восемь залпов из сорока восьми орудий»? Так, что ли?

— Да.

Уиллоуби, изобразив на своем лице решимость, объявил загадочно и несколько высокомерно:

— Вопрос исчерпан. Я сам все улажу.

— Каким образом? — спросил Крерар.

Впрочем, он не проявил особого любопытства. Крерар чувствовал себя утомленным. Долголетний жизненный опыт научил его, что нет такого тупика, из которого в конце концов не нашелся бы какой-нибудь выход. Он с радостью предоставил Уиллоуби самому управиться с этим делом.

Уиллоуби не склонен был открывать свою тайну. Мысль, осенившая его, казалась ему такой простой, такой бесспорной, что он не мог отказать себе в удовольствии просмаковать ее.

— На войне, — сказал он, — все то же, что и всюду в жизни. Сталкиваешься с людьми, знакомишься с ними, сходишься, дружишь. А потом приходит день, когда это может пригодиться. Вот теперь такой день и наступил.

Он встал и потянулся.

— На всякий случай пусть Бинг напишет листовку. Это будет наша вторая линия обороны. Но я думаю, что она нам не понадобится.

3

У Пита Дондоло был приятный голос. Когда он еще ходил в начальную школу, учительница мисс Уокер, бывало, говорила:

— Если бы ты мог учиться петь, Дондоло! — И при этом глядела на мальчика, склонив голову набок, точно птица, которая не знает, улететь ей или остаться. Пит нахально смотрел ей в лицо и не отвечал ни слова. Еще что — учиться петь!

Дондоло никогда не занимался своим голосом. Но в глубине души он гордился им. Он знал, как нужно переводить дыхание и как прижимать язык к нёбу, чтобы звук получился чистый и громкий, громче, чем у других. Он умел придать своему голосу такие интонации, что Лина, его жена, бледнела от страха и спешила укрыться в кухне. После рождения второго ребенка она расплылась и постарела, и он уже иначе с ней не разговаривал.

Потом он открыл в себе еще один талант. Он с легкостью мог подражать речи любого человека, его произношению, голосу, манере говорить. Когда Лина звала своего старшего сынишку Ларри, она никогда не знала, кто ей отвечает — мальчик или Дондоло, и со страху совсем перестала звать его. Однажды на предвыборном собрании в Десятом городском районе выступил кандидат оппозиции. Марчелли — политический босс Десятого района — не терпел оппозиции. Дондоло взял слово после кандидата и так ловко повторил его речь, подражая всем интонациям и жестам, извращая и переиначивая смысл сказанного, что злополучного оратора подняли на смех, и ему пришлось спасаться бегством. Даже Марчелли с трудом удалось сохранить серьезное выражение лица, и он сказал Дондоло: «Да ты прирожденный актер, Пит!»