Читать интересную книгу За стеклом (сборник) - Наталья Нестерова

Ему удавалось крутить скоростные романы на стороне шито-крыто, пока не случилась накладка. Лежал в больнице с вырезанным аппендиксом и соблазнил медсестричку. Вспоротый и зашитый живот не помешал Гене предаваться по ночам любовным утехам в комнате с неромантическим названием «клизменная» — там был топчан, на полках стояли шеренги суден для естественных надобностей лежачих больных и отчаянно пахло дезинфекцией.

Гена выписался, тепло простился с дамой, но через два месяца она явилась к ним домой и заявила окаменевшей от потрясения Миле и Генке, напротив, сотрясаемому нервным тиком:

— Значит, так! Я беременная. Аборт делать не хочу, потому что тридцать пять уже стукнуло, пора рожать. Вы извините, — кивнула она Миле. — А ты! — ткнула пальцем в Генку. — Неси ответственность вплоть до суда. Я зачем пришла? Будешь отцовство признавать или в суд пойдем?

Гена проблеял что-то неразборчивое.

Мила встала, ушла в соседнюю комнату и легла на диван лицом к стене. Генка кое-как выпроводил, пообещав отцовство, Медичку.

(Ее потом все так звали — Медичка, без имени и фамилии. И даже неповинного мальчика, который родился, величали Сын Медички, забывая, что у ребенка есть нормальное имя Саша.) Мила пролежала на диване трое суток. Без воды, питья, не вставая, как мертвая. Генка ползал на коленях по ковру, вымаливая прощение, плакали дети, есть просили — Мила не шевельнулась.

Вывела ее из ступора Лена Соболева, которой Володя рассказал, что в семье друга творится, и попросил:

— Может, ты к Миле съездишь? Там уже дети охрипли от крика, а Генка на части рвется.

Володя благоразумно умалчивал масштабы Генкиного распутства. Если бы все Генкины дамы сердца были медичками, то они составили бы штат большого госпиталя коек на пятьсот. Хотя Володя представлял измену друга как случайное помешательство на фоне аппендицита, Лена догадывалась, что Генка серийный гуляка.

Она помчалась на помощь. Успокоила детей, накормила, переодела, отправила с папочкой гулять. Выстирала белье, убрала в квартире, сварила куриный бульон и только тогда подошла к безучастной Миле. Заговорила с ней, как с маленьким ребенком:

— Вставай, моя девочка! Пойдем умоемся, покушаем! Бери меня за шею! Ой, какая слабенькая, какая девочка у нас худенькая! Вот так, потихоньку, пошли.

Мила подчинилась. Лена раздела ее, посадила в теплую ванну, вымыла голову, потерла спинку — все с причитаниями, как над младенцем. Завернула в халат, привела на кухню, поставила перед ней бульон с лапшой. Пластинку Лена сменила: теперь говорила о детях.

Выросли, вытянулись, у старшего царапина на щеке, как бы не загноилась, средний двойку за диктант получил, учителя — изверги, всего-то семь ошибок, а у девочек-близняшек завтра утренник в детском саду, надо платьица приготовить.

Лена не закрывала рта, Мила водила ложкой в тарелке, потом подняла голову. Лене стоило труда не ахнуть: глаза у Милы ввалились и сверкали нечеловеческим блеском.

— Дети! — с видимым трудом произнесла Мила. — Знаешь, что самое тяжелое? Если бы не они, я бы могла с собой покончить. Зачем мне жить? Только ради детей. Понимаешь? Самые любимые — обуза, которая не позволяет поступить как хочешь.

Продолжения не последовало, хотя Лена предполагала, что Миле надо выговориться, нарыдаться, посуду побить — словом, выплеснуть наболевшее. Но Мила молчала, тогда заговорила Лена:

— Для себя жить? Это всякий дурак сможет. А вот силы найти, чтобы не петлю на шею вешать, а своим родным, кровиночкам, будущее обеспечить! Это и есть тяжело. Остальное — эгоизм.

— Силы? — переспросила Мила, и у нее впервые появились признаки интереса. — Ты права. Силы! Я докажу! Я найду силы!

Она вдруг стала быстро хлебать суп. Первые ложки глотала с трудом, бульон с лапшой просился наружу, но потом вошла во вкус и даже полкурицы с овощным гарниром слопала. Лена опасалась, как бы после голодовки ей не стало дурно. С другой стороны, хороший аппетит — признак жизни, как и расстройство желудка, с которым на диване валяться никто не сможет.

С этого дня Милая Мила исчезла, вместо нее появилась Людмила Сергеевна. Когда запустили по телевизору рекламу молочных продуктов «Милая Мила», Лена только вздыхала — у нас такая тоже была, настоящая.

Гена решил, что отделался малой кровью.

Жена истерик не устраивает, даже детское приданое, ползунки-распашонки, от близняшек передала Медичке. На вопрос: «Ты меня простила?» — Людмила отвечала расплывчатым:

«Дай мне время». Но ведь не отказом! К телу не допускала, но Гена готов был ждать, как и все предыдущие годы.

Людмила выписала из провинции троюродную бабушку сидеть с детьми, то есть отводить их в школу и в садик, покупать продукты, готовить еду, убирать, стирать — вести хозяйство. Плата — минимальная, питание и приют. Двухкомнатная квартира, где и раньше было тесно, превратилась в муравейник.

Гена кривился, но молчал. Людмила вышла на работу.

По специальности она была нотариусом.

Как известно, о некоторых профессиях в новые времена говорят «позолотилось место».

Был заштатным бухгалтером — теперь нарасхват. Занимался химерной рекламой товаров и услуг в советские дефицитные времена — нынче гребешь деньги лопатой. Нотариусы сидели в пыльных полуподвалах — теперь к ним на карачках ползут.

Людмила быстро пошла в гору, потому что занялась профессией, когда спрос на нотариусов основательно превышал предложение.

Повезло. Через год она с коллегой открыла свою нотариальную контору. Трудилась сутками, детей видела мельком, в их проблемы вникала нахрапом: «Быстро и четко мне объясни! Так, мальчик из параллельного класса издевается. Его фамилия? Адреса не знаешь? Хорошо, я разберусь». Плохой мальчик быстро усмирялся, потому что с его папой клиенты Людмилы Сергеевны проводили дружескую беседу.

Откровенным уголовным криминалом она не занималась. Скажем, не регистрировала сделки с гроздьями доверенностей по купле-продаже квартир у бедных пенсионеров или хронических алкоголиков. Но и те коммерсанты, что стали постоянными клиентами, работали не в белых перчатках. Время такое: честного перераспределения собственности не бывает.

Людмила работала как проклятая, копила деньги и через три года объявила мужу:

— Все! Теперь мы разводимся. Больше ты мне не нужен. Спокойно! Без истерик! Рот закрой, а то муха влетит.

Рот у Гены был закрыт. Но Мила три года готовилась к этой сцене, к этому объяснению, и рефреном повторяла мысленно глупую фразу про муху и открытый рот. Миле хотелось нанести мужу удар, по силе не меньший, чем тот, которым он едва не убил ее. И глупая муха держала ее на плаву, помогала работать на пределе сил и не обращать внимания на самое главное — на детей.

Произнеся заготовленные слова, выплюнув яд, Мила не почувствовала ни удовольствия свершившейся мести, ни злорадства победителя — ровным счетом ничего особенного, разве только легкость освобождения от «мухи».

— Я тебе покупаю комнату в коммуналке, — продолжала она. — Сама с детьми переезжаю в другую квартиру. Бабушка отправляется домой, вместо нее будет квалифицированная гувернантка. Варианты уже подобраны. Отцовские права никто у тебя не отбирает. В будни у детей английская школа, спорт, изостудия, балетные танцы. Они с удовольствием будут встречаться с тобой по воскресеньям, если, конечно, не совпадет с какой-нибудь исторической экскурсией по Золотому кольцу или с зарубежной поездкой. Извини, твоя комната — не будуар Марии-Антуанетты в Трианоне. Но ведь и ты не Людовик! Карабкайся самостоятельно. Или с помощью медичек. Меня это не волнует. Алиментов от тебя не требуется. Я написала отказ от алиментов и заверила его. Признаться, с целью обезопасить детей от твоих посягательств в будущем.

Гена — болтун, словобрех, любитель каламбуров — молчал. Смотрел на Милу с обидой, близкой к ненависти. Он долго и терпеливо ждал, что Мила одумается. Кое в чем себя ограничивал и брал больничные по уходу за детьми. На работе о его многодетности знали и сочувствовали.

А еще Медичка! Денег ей всегда мало, а претензии не кончаются: «Почему ты, как отец, не можешь с Сашкой погулять, а я на оптовом рынке закупки сделаю?» Внебрачный сын был похож на папу как две капли. Но странное дело, Гена не испытывал к золотушному мальчишке никаких отцовских чувств. От Милы — его, настоящие, а Медичкин… Хоть тресни — ничего в душе, кроме досады.

— Что ты молчишь? — спросила Мила, которой хотелось что-то услышать. Но что именно, не знала. — Тебе понятен мой план или повторить?

На Гене был надет кухонный фартук, ужин готовил. Милый семейный ужин: жена-трудяга пришла с работы, дети уроки сделали, бабушка-нянька стирку закончила… Гена медленно завел руки за спину, дернул за бантик, снял фартук, положил на стол. Поднял на Милу глаза и отчетливо произнес: