Читать интересную книгу След Альбатроса (Танцы со змеями - 1) - Игорь Христофоров

- И рис, - задумчиво, невидящим взглядом посмотрел в иллюминатор Анфимов. - Чего они его из Таиланда везли? Говорят, во Вьетнаме дешевле. И намного...

- Зато путь короче, - обозначил себя пристроившийся к уголочку стола штурман.

- А вот в семьдесят девятом или... м-м... нет, точно в девятом... грузно откинулся на спинку дивана занявший сразу два штатных места за столом - командиров артиллерийской и минно-торпедной боевой частей Бурыга. - Так в Донузлаве похожая история была. В смысле посадки на мель. Тогда СКР-13 - во, номер-то! - в штормягу почти на берег вывезло. Под Оленевкой, на Тарханкуте. На борту были комбриг, начпо и еще какой-то туз. Туз доверил командование комбригу и ушел спать, комбриг - командиру СКРа, командир - помохе, а тот кулак под нос летехе вахтенному - вот как тебе, показал на мгновенно еще более истончавшего соседа-торпедиста, "румынской"* душе сунул - и тоже храпака дал. А летеху укачало, он и сам уснул. Так они и въехали в песочек всем корпусом. Помнишь? - пнул кулаком под бок засыпающего Анфимова.

- Гд-де?

- А-а, ты ж тогда на классах был в Питере... Так вот: его океанским буксиром тащили, песок с-под дна вымывали - ни хрена не шел. Пока артбашни не срезали. Во-о. Тогда всех поснимали. А сча-ас... - Махнул рукой в потолок, словно именно там, сверху, всего лишь за палубой находились люди, которые снимали, назначали и вообще правили судьбами тех, кто служил на кораблях.

Разлитая по кают-компании тоска не улетучилась. Сладкий чай лишь на время сменял во рту противный, тошнотворный привкус соли. На рукавах и плечах всех, кроме, пожалуй, Бурыги да жителя трюмов Клепинина мучной притруской белела все та же соль. Пересидели бы солнце в каютах - не было бы этих белых эполет, а так почти весь бешеный день - на жаре.

- Лады, - опять попытался разбить невидимые перегородки между офицерами Бурыга. - Чтоб чай был слаще, а сон легче, ставлю задачу: каждому "продать" по одной истории флотского, скажем так, типа. Анекдоты тоже принимаются... ------- *"Румыны" ( флот. жарг.) - матросы минно-торпедной боевой части.

В провисшей под потолком тишине забасил первым:

- Вертолетчики из Качи - а в Каче, как известно, все иначе - на противолодочном патрулировании над морем решили искупаться. Снизились до десяти метров, а штиль был еще тот, поставили "вертуху" на автопилот, спустили трап, разделись, слезли по нему и давай плескаться. И вот то ли давление над морем скакануло, то ли еще какая закавыка, но только автопилот отработал на изменение в атмосфере и поднял вертолет на десяток метров еще. Ну эти вот кулибины поплавали-поплавали кругами да и рванули к берегу. Так в семейных трусах и приползли в полк. Те подняли две или там три машины в воздух, полетали вокруг нашего бесхозника - а что сделаешь? Так и прождали, пока топливо не выработает да в море шлепнется...

На довольное гыканье Бурыги несколько человек ответили робкими носовыми смешками. Только сидящий напротив комбрига замповосп - он же бывший замполит - покачал вперед-назад в низком утробном смехе свои засаленные кап-лейские погоны. Он всегда был готов угодить любому начальнику, лишь бы никто не пытался лишить его возможности выполнить главную цель жизни - доспать в каюте оставшиеся до ближайшей пенсии три с небольшим года. В бригаде его уже давно звали "пятнадцатилетним капитаном", хотя четыре масеньких звездочки на погонах он носил не пятнадцать, а где-то около двенадцати лет. Фамилия у него была историческая - Кравчук, но, в отличие от своего знаменитого тезки, ни к каким вершинам власти он никогда не рвался, от предложенных должностей на большие корабли и другие флота отказывался, и никто не знал, что главной причиной всего этого была не бешеная принципиальность, не преданность до мозга костей своему кораблю, а то, что от штатного места стоянки "Альбатроса" у причала до квартиры его дома в "хрущевской" пятиэтахе было ровно семьсот десять шагов. В замполитские годы он хоть со скрипом, с задержками, но все же со страху проводил партсобрания, политинформации и единые политдни, а сейчас, когда все это оказалось, судя по голосам с экрана, позорным прошлым, он и вовсе утратил последний стимул в службе, хотя кусочком того страха все же осталось его преклонение перед любым начальством, преклонение, с которым, может быть, и не сравнить было обожание ацтеками своих каменных божеств. И оттого, когда Бурыга, сидящий напротив него, бросил навстречу ему последний "гык", он посмеялся еще чуть-чуть, ровно столько, чтоб его заметил комбриг, и только после этого заговорил быстро-быстро, словно боясь, что кто-то встрянет в разговор и первым поддержит начатую комбригом "травлю":

- У нас хохма в Средиземке была. В конце семидесятых. Помнишь, мех? и погнал дальше, даже не удосужившись выслушать, что скажет еще один ветеран "Альбатроса": - Нам в Латакии загрузили на борт арбузы. Часть нам, часть на эскадру еще завезти нужно было, к шестой точке. Вышли в море, а нам "вводняк" - комиссия из Москвы, идет навстречу на белом пароходе...

- На "гидрографии", что ли? - с деланным недовольством пробурчал Бурыга.

- Ну да...

- Так ты прямо и говори. А то я уж думал - на лайнере "Максим Горький", - и озорно пнул локтем опять закунявшего Анфимова.

- Гд-де?

- Ну так вот: на гидрографии. На борту у нас, естественно, паника. Аврал полный. Пошел я по постам, захожу в провизионку и только тут вижу, что арбузы нам загрузили не обычные, а с наклейками. На каждой надпись "Израиль". Ну, думаю, хана мне, не доглядел в порту, политическую бдительность утратил. . Я беру у "кэпа" с десяток моряков и сажаю их обдирать эту гадость. Успели еле-еле. Прямо к приезду. Гляжу - а среди комиссии капитан первого ранга по контрпропаганде. "Ну как, - говорит, - вы тут ненависть к капиталистам воспитываете?" Пошли смотреть: наглядка на месте, плакаты - как положено: "Флот США - угроза миру", "Сионизм - враг освободившихся стран Ближнего Востока", "Зверства апартеида в ЮАР". Бумаги - все есть, на любой вкус. Столько поназаписал проведенных мероприятий, что и пяти жизней на их осуществление не хватит. Смотрю: расслабился капитан первого ранга, подобрел. Тут мы и в провизионку забрели. Чтоб еще сильнее любил, я ему арбуз подарил. И вот заходим мы с этим арбузом в рубку к гидроакустикам, и я вижу, что у моего проверяющего лицо начинает вытягиваться. Как размахнется он арбузом и - ш-шмяк! - по переборке. "Два балла тебе, - кричит, - Кравчук за контрпропаганду!" Я на переборку, куда он шмякнул арбузом, посмотрел и обомлел: сплошные наклейки "Израиль"...

- А-гы-гы. Хар-рошие моряки. - Покачал в смехе животом красный от трех стаканов чая Бурыга. - Матроса куда ни целуй - везде задница.

- По нашей линии потом не трогали? - тихо озвучил свое присутствие за столом Молчи-Молчи.

- Не-ет, - довольно ответил Кравчук. - Я с особистом душа в душу жил. Стакан "шила" - и факта нет. - Махнул над остывающими стаканами ладонью, и прозрачный, вывинчивающийся из бледно подкрашенного кипятка пар словно олицетворение превратившегося в дымку, исчезающего "факта", качнулся в сторону Молчи-Молчи. Тот злобно сощурил синие льдистые глаза и, воткнув взгляд в стол в то место, где исчез обрывок пара, мрачно подытожил:

- Стран-но.

- Мех, а ты про крыс еще не забыл? - поднял Бурыга пустой стакан в самом красивом, гостевом подстаканнике. - Гарсон, а ну фугани еще чайку! Ох и хорош он у тебя! Цейлонский?

- Так точно, - бодро ответил заткнутый в белую форменку с надорванным синим гюйсом упитанный матрос с белой, похожей на мучную присыпку, щетиной на бледном лице и сыпанул в заварник из пачки с надписью "Грузинский, второй сорт".

- Ну что, вспомнил? Мы с тобой еще на эсминце служили.

- А-а, ну да: это когда крыс развелось столько, что был приказ по флоту за сто хвостов от убитых тварей отправлять моряков в отпуск... болезненно сощурился Клепинин, у которого каждое слово в голове отдавалось ударом кувалды.

- Точно. И что?..

- И через неделю только у нас на эсминце нужно было отправлять двадцать с лишком человек...

- О! - прервал его Бурыга. - И долго командир не мог врубиться, как они успели на нашей лоханке за неделю дивизию крыс укокошить. Ну, штурман, - навалившись грудью на стол, повернул в его сторону уже не просто красное, а какое-то буро-фиолетово-красное лицо, - вопрос из "Что? Где? Когда?" Два лимона на кону. И не наших купонов-фантиков, а рублей. Минуту на размышление дать?

- Не н-надо. Все равно не отгадаю...

- А-а! - блаженно отвалился на спинку сразу хрустнувшего, застонавшего дивана. - Хвосты кто сосчитывал? Нач медслужбы, капитан. Он их считал, связывал и - в иллюминатор. Чтоб утонули. Так бойцы под его иллюминатором повесили марлю. Понял? Так с одними и теми же ста хвостами все "годки" и прошли через медика, получили "добро" на отпуск... Фу-у, жара! - нажал под столом на кнопку вызова рассыльного. - Самое время, чтоб боец полотенце принес...

Опять громче всех засмеялся Кравчук.

Майгатову вдруг нестерпимо захотелось стать кем угодно, только не ощущать себя собой. Стать толстокожим Бурыгой, спящим Анфимовым, наивно раскрывшим рот штурманцом. Забыть о том, что давит, щемит душу, не отпускает ее в тот круговорот напускного веселья, который все разводит и разводит Бурыга, забыть о змее, которую он уже не раз пожалел, о странном, по-дурацки утопленном сухогрузе, забыть о все оттягиваемом и оттягиваемом чередой событий, но все-таки когда-то долженствующим произойти окончательным разговором о своем уходе с флота с комбригом, забыть о той неизвестности, что ждет впереди и скорее пугает, чем манит, забыть, забыть, забыть...