– Если ты будешь так себя вести, я не смогу. Не смогу ничего, понимаешь?.. – сказал Илья.
И это наконец-то все поставило на свои места. Я не могла допустить, чтобы все так закончилось, чтобы в мою первую брачную ночь он от меня отказался.
– Ты ложись, а я сейчас приду… – решительно сказала я.
Выскользнула из комнаты, прислушиваясь к тишине квартиры, с напряженной спиной прошагала в ванную. Выйти из ванной в халате было нельзя – вдруг мы с мамой встретимся в коридоре, и она подумает, что мы уже… или, что мы еще не… Что бы она ни подумала, любой намек на то, что у нас первая брачная ночь, был совершенно невозможен! Я с трудом натянула на влажное тело это чертово платье и свадебным привидением прокралась в свою комнату.
…Илья сказал, что я похожа на мумию в Эрмитаже – лежу неподвижно на спине и смотрю в потолок со строгим лицом. Но это неправда! Я не смотрела в потолок со строгим лицом, я просто старалась не заплакать! И все-таки заплакала.
Это так трудно объяснить!.. В романе Ильи – я к тому времени уже выучила его наизусть – была героиня, девушка неземной красоты и совершенно бесполая, равнодушная к физической любви. Илья так восхищенно о ней написал, как будто она его идеал! Этот образ – это же просто слова. Но эти слова как будто стали у нас кем-то третьим. Я заплакала, потому что он сам написал, что эта холодность – его идеал, а от меня требует чего-то совсем другого! Глупо, по-детски, но я же была еще не взрослая.
Илья сказал, что я Снежная королева, что я холодная, что я фригидная. Теперь-то я понимаю, – он хотел меня обидеть, потому что ему самому было страшно, невыносимо обидно. И он тоже был еще не взрослый.
В ответ я его поцарапала. Ася, помнишь, как я тебя царапнула в первом классе? Ты смеялась и сказала, что я, как ваша кошка Муська, бледнею от злости, сжимаю губы, больно царапаюсь, а потом подлизываюсь? Но к нему я не подлизывалась, это был беспомощный злой царап.
– А ты женился на мне по расчету, – сказала я. – Я не фригидная, это ты… Ты просто не умеешь! Это вообще зависит не от женщины, а только от мужчины!
Вот так, купаясь то в моей злости, то в раскаянии, мы понемногу продвинулись до того, что в литературе называется миссионерской позой, и тут меня стошнило.
Ужас, да? Я снова прокралась в ванную, принесла таз с водой, мы, стараясь не шуметь, стирали в тазу простыню, по очереди ходили менять воду, повесили простыню сушить на спинку стула и заснули счастливые, – что эта незабываемая ночь любви, наконец, позади.
Но что вообще бывает в первую брачную ночь? Лучше всего как в романах: она смущенная девственница, и ему досталась сладкая роль открыть перед ней новый мир. А если девственница из самолюбия притворяется несмущенной, а сама полна страхов? А если она знает, что он сравнивает ее с другой? Тогда все запутывается.
Ася! Ты скажешь – зачем думать, что тебя с кем-то сравнивают? Что все это из-за моей вечной боязни, что меня меньше любят, чем других?
Помнишь, Илья за пару минут набросал «наши портреты» на вырванном из тетрадки листке в ресторане «Метрополь»?
«Представьте, входит красавица в зал… Это Зина. Официант упал в обморок и оттуда, из обморока, пробормотал: „Настоящей русской красавице – лучшую котлету“. Такой наивный патриотизм, для этого паренька „красивая“ непременно означает „русская красавица“.
Ну какая же Зина – русская красавица? Где национальное буйство красок, бровей, кудрей, ресниц, губ?
Может быть, Зина – немецкая Гретхен? Но где же ротик, носик, щечки, как розочки?
Не-ет, Зина не принадлежит ни одной нации, Зина – это космос. Может быть, Зина – Белка и Стрелка? Но для Белки и Стрелки у Зины слишком тонкие черты лица. И где же хвостик?
Зина высокая, как сосна в черничнике, тонкая, как хлыстик, длинноногая, как стрекоза, огромные серые глаза на пол-лица, прямые светлые волосы доходят до маленькой аккуратной попки.
Попка?! Нет! У Зины нет ни попки, ни попочки, ни даже попы. У несовершеннолетней девицы Зины такое холодное и строгое лицо, что даже самому отъявленному педофилу не придет в голову испытать к ней вожделение. Зиной можно только восхищаться, благоговеть перед ее чистотой. Зина слишком красивая.
Кстати, в выражении ее глаз есть что-то пугающее. Жесткость, готовность дать отпор?
Вот она, Зина, чужеземная кинозвезда, прекрасная принцесса. Злая принцесса».
А вот твой «портрет»:
«Официант не сводит с Аси глаз, прикрывает подносом низ фартука, он испытывает непрекращающееся вожделение. И не понять его невозможно, я и сам… Ася смуглянка-молдаванка – 90-60-90, на которые у каждого встречного случается незапланированная эрекция.
И при такой-то убойной сексапильности взгляд у Аси невыносимо трогательный, как у олененка в зоопарке, и губы у Аси как у олененка, большие, пухлые, и вся она – губы-глаза-челка – олененок с заплетающимися ножками. В общем, Ася – это увидел и пропал».
В первую брачную ночь меня стошнило на моего мужа. На нашего мужа.
У нас же с тобой всегда все было общее, правда?
Скучаю, люблю тебя.
Зина.Здравствуй, Асечка-мурасечка!
У нас была такая брачная ночь и затем такая сексуальная жизнь, потому что мы с Ильей – брат и сестра. В духовном, конечно, смысле. Не так, как в сериалах, когда вдруг обнаруживаются потерянные дети, исчезнувшие родители…
Ася! Мы трое были предназначены друг другу для любви, дружбы и общей судьбы. Можно выразиться так высокопарно. А можно сказать и проще: мы все детство и юность крутились на одном пятачке – Литейный проспект, Фонтанка, улица Маяковского. Этот район у нас теперь называют «золотой треугольник», имея в виду цены на жилье.
А между тем Илюшина квартира так и осталась жуткой запущенной коммуналкой. Я как-то от ностальгии отправилась на экскурсию. И что ты думаешь – все тот же полутемный двор-колодец, душный подъезд, страшная лестница.
Все как тогда, вот только во дворе теперь Антикварный дворик, стены подворотни расписаны граффити, а раньше была только лужа… И я, как много лет назад, уткнулась в дверь, облепленную звонками с грязно-белыми бумажками «Петровы, два звонка» – дзинь-дзинь, «Ивановы, три звонка» – дзинь-дзинь-дзинь, представляешь?!
Оказывается, все были связаны еще до нашего рождения, все время пересекались, как будто жили не в Ленинграде, а в околотке. Но это был Ленинград.
Илья появился на свет благодаря твоей бабушке.
Я пришла к вам впервые, когда мои родители уехали в Москву на юбилейный концерт Лемешева в Большой, он тогда в пятьсот первый раз пел Ленского. Меня оставили с домработницей, а я от нее ускользнула и пришла к тебе. Мне было семь, и я нисколько не удивилась, когда Александра Андреевна вышла с папиросой, одна папироса во рту, другая заложена за ухо, и представилась мне: