- Это правдоподобно, - сказал я. - У нас считают, что язва желудка болезнь нервного происхождения.
- Еще я заметил, - продолжал Тетеас, - что оболочки нервов здесь особенно тонкие. Похожи на электрические предохранители: вставляется в цепь слабое звено, всегда известно, где перегорит в первую очередь. Видимо, пароксизмы горя пережигают нервную связь мозга с гипофизом, прекращается регулировка желез, а отсюда старческие болезни.
Проф замечает, что такое правило было бы целесообразно и с точки зрения естественного отбора (законы Дарвина действуют на всех планетах). Многочисленные горести означают несоответствие организма внешней среде, его неприспособленность. И природа спешит списать неудачника, чтобы он поменьше жил и поменьше оставил потомства.
- Гипотезу можно принять за основу, - заключает Проф.
- Но ее проверить надо, - говорит Тетеас скромно. - Мне нужно для опыта чрезмерное горе. Я пробовал вызвать его механическим раздражением, но Человек тормозит. Человек, не сопротивляйся! Прошу тебя, помоги мне. Усиль горе. Как ты возбуждаешь себя? Воображением? Вообрази что-нибудь очень горестное.
"Рояль, сыграй печальное! Траурный марш, пожалуйста!"
Я полагал, что мне ничего не стоит вообразить тоску. Воображать - моя профессия. Допустим, я потерял деньги, крупную сумму. Впрочем, деньги - дело наживное. Допустим, я потерял рукопись. Работал пять лет и потерял.
Но тоска почему-то не получается. Я представляю себе, как я сижу, обхватив голову руками, и думаю, что мужества терять не надо. Остались черновики, остались планы, образы, мысли. То, что сочинялось пять лет, за два года может быть восстановлено. Словесные находки забудутся, ну и что ж? Те находки я нашел, найду другие.
- Человек, ты опять тормозишь!
Нет, надо вообразить что-нибудь непоправимое. Что может быть непоправимее смерти? Что может быть огорчительнее для меня лично?
Вот я умираю, лежу на больничной койке. Вокруг стираная белизна больницы, кислый запах лекарств, пролитых на блюдечко. Изможденное лицо жены, постно-меланхоличные физиономии прочих родственников, вымученные слова о том, что я сегодня выгляжу гораздо лучше. Внуки, томясь, косятся на часы, прикидывают, сколько еще надо высидеть для приличия, у сына лицо озабоченное, притворяться ему не надо, забот свалится предостаточно: паспорт сдавать, справку получать, венок заказывать, мамочку утешать, поддерживать. Жена плачет искренне, со мной уходит ее самостоятельная жизнь, уходит в прошлое, в воспоминания. Теперь она будет бабушкой при внуках, придатком к семейству. За ней суровое лицо медсестры; сестра недовольна, кажется, этот больной затеял умирать ночью, на дежурстве не поспишь. О чем думаю я? Ни о чем. Я дышу, вкладывая усилия в дыхание, во вдохи и выдохи. Что-то клокочет, царапает, давит, душит, но я дышу, уповая (единственная мысль), что потом будет легче. Человек, ты мне не помогаешь ничуть.
Да, верно, тоски я не ощущаю. Подавляет профессионализм - я занят подыскиванием слов. Оказывается, не то у меня воображение: нужно артистическое вживание в образ, а я воображаю, как неприятное выглядит, какие слова подобрать для описания. Гилик говорит:
- Слабовата фантазия у этих хилых фантастов. Я бы надеялся больше на физические действия. Если дать по шее как следует, он огорчится сильнее.
И эти инквизиторы всерьез начинают рассуждать, какую боль мне надо причинить, чтобы пронять до глубины гипоталамуса. Достаточно ли пощечины? Или содрать кожу? Или лучше обжечь? И какого размера ожог даст необходимый эффект?
А я соглашаюсь на мучительство. Сажусь в кресло пыток и отдаю им свою левую руку, как Муций Сцевола. Скорее как христианский мученик, всходящий на костер во имя второй, загробной жизни. Я же надеюсь получить вторую молодость, подлинную, полнокровную, и употреблю ее со смыслом. Говорят: "Если б молодость знала, если б старость могла". Я уже знаю, чего хочу, а кроме того, смогу.
Дикая боль. Это Гилик прижег меня раскаленными щипцами. Раскалил и прижег, как заправский чертенок в аду.
Фух! Отдуваясь, отираю пот со лба. Дую на ожог.
- Что же ты улыбаешься, Человек?
- Извини, Проф, я подумал, что самое скверное позади. И за это предстоит приятная молодость. И еще я думал, как я на Земле начну омолаживать. Сколько радости будет! Как я жене скажу: "Ну, как, матушка, хочешь быть восемнадцатилетней?"
- Ису 124/Б, ты получил нужный эффект?
- Кратковременный и непрочный, - отвечает Тетеас.
- Без членовредительства не обойтись, - говорит кровожадный Гилик. Давайте руку отрубим или вырвем глаз.
Проф предпочитает вернуться к моральным несчастьям.
- Ну, вообрази что-нибудь очень скверное. Человек. Представь себе, что наши опыты провалились, надежда на молодость лопнула.
Я сказал, что они смертельно надоели мне со своими опытами, я готов обжечь руку вторично, лишь бы они отвязались от меня раз и навсегда.
А потом пришел тот страшный день, 23 марта по нашему земному календарю.
Они явились ко мне раньше обычного - Гилик и Проф со всеми своими помощниками - естественными и искусственными. На лицах у естественных я уловил выражение старательного сочувствия. У ису, само собой разумеется, выражения не было, на их физиономиях нет лицевых мускулов. Проф начал какой-то туманный разговор о некоторых обстоятельствах, которые бывают сильнее нас, и о том, что каждый исследователь должен ограничить себя, чтобы результаты, хотя бы и не окончательные, наступили своевременно, что я, наверное, наметил себе срок пребывания в Шаровом и надо бы привести планы в соответствие с этим сроком...
- К чему вы клоните? - спросил я, - Не выходит с молодостью? Так и скажите. Ну и не будем тратить время. И тут влез этот чертенок Гилик-переводчик.
- Не тяните. Проф. Человек - взрослый человек, он умеет переносить удары. Суть не в опытах. Человек. Суть в том, что налажена связь с твоей Землей. Получены известия. Плохие. У вас там атомная война.
- А Москва? А мои?
- Сам понимаешь... Кратер...
Все перегорело. Зачем тогда жить?
- Ты, Человек, не торопись с решением, - сказал Проф. - Ты подумай, как тебе действовать. Если хочешь, оставайся с нами, если хочешь, вернешься позже, когда твои соземляне образумятся.
- Нет.
Ни минуты нельзя было терять, ни секунды.
- Давайте составим радиограмму в Главный Звездный Совет. Пусть мне дадут энергию, самую грозную, которой у вас режут пространство и гасят звезды. Я наше Солнце погашу на время. Только потрясением можно остановить войну сразу. Пишите!
И в ответ услышал глуховато-гнусавое:
- Спасибо, есть нужный эффект. Можно снимать напряжение. Скажите ему, что это был опыт гореобразования.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});