Читать интересную книгу Ночной корабль: Стихотворения и письма - Мария Вега

Итальянская опера

Легкость и хрусталь Россини –Соловьи полощут горло,Плещут дамы в ложе синейКружевами, веерами,И лорнирует ЭрцгерцогБледный профиль примадонны.

Соловьи полощут горло.

Вена пахнет апельсином.Крик в партере: «Viva! Viva!»Альмавива ловит розу.Истекая желтым воском,Свечи млеют вдоль карнизовНад усталым Разумовским,Задремавшим в ложе синей.Разумовский! Это вызовСоловьиному Россини!

А потом вспорхнула Вена,Прошуршала кружевами,Унесла рулады скрипокВ серо-бархатную ночь.

Ветер. Снег. Погасли окна.Гаснут плошки. Мчатся сани.Под аркадой театральнойБьется мокрая афиша…Тише, тише… На афишеИмя:Людвиг ван Бетховен.

«Это завтра?» (Тише… тише…Лист пульсирует, как сердце…)«Это завтра?» – «Я не знаю».– «Вы приедете?» – «Увольте!Тяжело, старо и дико!»– «Говорят, он сумасшедший?»– «Он глухой». – «Глухой! О Боже!

Но ведь мы еще не глухи!»– «Ходят слухи…»(Тише… Тише…Издалека: снег и ветер.Издалека: смерть и ночь.)

IV

Потертый, зеленый фрак.Белеют швы.Свеча оплывает. Мрак.Тень от большой головы…

И мертвая тишина…

В камине огонь потух.Ты видишь его, луна?Он зол, одинок и глух!

Вчера – ледяная дрожьИ божественный нотный лист.Вчера – из враждебных ложВ лицо симфонии – свист.

Дерзкая, на сквознякеХлопала дверь. ПустелЗал…Он держал в рукеМириады миров. – Горел,Мчался в рокот и гром,На Страшный Суд.Не поняли?.. Но потомПоймут!

Огарок, чадя, поник.В углах закачалась тьма.Он печальный, он злой старик,Он, должно быть, сошел с ума…

На клавиши положилПальцы озябших рук.Пульсирует в сети жилЕдва зазвеневший звук.Не сердце! Не кровь! – ПрибойОт клавиш, от тишины…И плещется голубой,Смертельный хрусталь луны.

Кутаясь в рваный плед,Бетховен, вздрогнув, беретАккорд… На тысячи летВперед.

1937 МИСТРАЛЬ

Мистраль – поэт – лицом к мистралюПусть мертв поэт, – мистраль поет.Поет, и плещет, и мететПрованса сумрачные дали.Разливами косматых тучУгрюмый запад опечален,И сходят с неприступных кручГиганты каменных развалин.И дремлет памятник в дымуТуманных зорь, в огне заката.Но на лету прильнут к нему,Пахнув лавандой, крылья брата,И в запахе родной землиОпять цветут, как встарь цвели.Стихи, не знающие ночи.Бессмертные, как высь и даль…И мертвому живой мистральЦелует каменные очи.

1934 ВЕСНА БОТТИЧЕЛЛИ

В мире не было лучшеСимонетты ВеспуччиИ не будет во веки веков.

Это личико девичьеВ сердце Козимо МедичиПросияло из облаков,

И, как свечи у клироса.Флорентийские ирисыУ бессмертных колен склонены,

Восхваляя певучеСимонетту ВеспуччиНа земле воплощенье Весны.

В желтых локонах лента.Это весь Кватроченто,Вся лазурь итальянских высот,

И, всегда одинакова,В самой нежной из раковинАфродита над миром встает.

Что нам праздники Медичи,Короли, королевичи.И луна, и балы, и цветы,

В том, что весел ли, грустен лиЭтой девочки пустенькойБыстрый путь до последней черты?

Легким взмахом качелиЗахлестнув Боттичелли.Пронеслась над вершинами ив

И пропала за тучейСимонетта Веспуччи.Беззаботные крылья спалив.

Но не в смертном луче лиУловил БоттичеллиПобедившую тленье весну?

Вечность плещет столетьямиВ том же солнечном свете мыУгасая, отходим ко сну.

Вечность плещет приливамиПод такими же ивамиБез конца зеленеет трава,

И, всегда одинакова,В самой тайной из раковин,Симонетта Веспуччи жива.

1936 РОЖДЕНЬЕ

И снова шелест белых риз,И преклоненные колени,И снова жив Квентин МэтсисС его палитрою весенней.Под несказанной синевой,На полог розово-лиловыйАрхангел золотоголовыйРоняет лилии… ТравойИ земляникой пахнет в доме, –Всё как тогда! – Порог, окно,Тенистый дворик… На соломеДва голубя клюют зерно, –Всё как тогда! – У женщин в темномЖалеющий и мудрый взгляд,И розаны в кувшине скромномУ изголовия стоят.Как будто целый мир не тронутНичьей виной, ничьим концом,И дремлет у груди, спеленат,Ребенок с солнечным лицом.А тень от двери, так знакома,Так ежедневна и проста,Рисует на пороге домаДве перекладины Креста.

1937 САМОФРАКИЙСКАЯ ПОБЕДАЛувр

Твой оборвавшийся полетЕще живет, еще поет,Дерзки развернутые плечиИ напряженный сгиб колен,В закат планеты, в пыль и тлен,В ее чумной угарный вечер,Слетев с гремящей высоты,Смертельно раненая, тыЗаискрилась и заблестела,И бережно несет земляОбломок древний корабляИ обезглавленное тело.Несет, дыханье затая…

И тень гигантская твояНа лик ее, всему покорный,От крыльев, от разбитых рукЛожится, замыкая круг –Туманный, пламенный и черный.

1937 * * *

Лот говорил о том, что будет скороКонец пескам и, встретив свежий сад.Они найдут в тени, под сикоморой.Овечий сыр, и мед, и виноград,Смерчи огня витают над Гоморрой:Спасется тот, кто не взглянул назад.

Чем глубже в ночь, тем ярче свет пожара.Краснее небо, золотей пески.Так вот она, обещанная кара,Которую сулили старики!И мечется неистово и яроНад миром тень Неведомой Руки.

Лот смотрит вдаль, и мускулы окрепли;За шагом шаг, отчетлив мудрый путь.За ним дома качались, окна слепли,У площадей раскалывалась грудь,Захлебываясь в пламени и пепле…– «Жена моя, жена моя! Забудь!» –

– «Простой кирпич карбункула был краше,Когда на нем закатный цвел отлив.Ни сок плодов из незнакомой чаши,Ни мирный сон в тени чужих оливМне не нужны! Ни упованья ваши,Ни звонкие серпы грядущих нив.

От трогательных уличных названийДо городской застенчивой весныЗдесь всё мое! Нет для меня желаннейСтруящегося вниз, из тишины,Среди дворов и прокаженных зданий.Медового сияния луны.

Я к мостовой прислушивалась, вторя,И каждый шорох знаю наизусть.Здесь все мои девические зори,Большая, человеческая грусть.Теперь, когда настал конец Гоморре,Лот, не зови меня! – Я оглянусь!

Клокочут лавы огненные реки,С горящих кровель в лаву льется медь,О, пусть мои расширенные векиХлестнет огня сверкающая плеть,И, смерть Гоморры отразив навеки,Я буду перед нею каменеть.

Я буду знать покой надгробных статуйНа пепелище родины моей.Тебе же Бог укажет край богатый,Сады мимоз и берега морей…»Лот уходил, укутав в плащ крылатыйРыдающих от страха дочерей.

1937 T.S.F.

Охмелев,Нараспев,В звоне, грохоте, шуме,В сумасшедшем самуме –T.S.F.

Фокстрот, рапсодия, соната, хота,Австралия, Берлин, Тунис…За нотой нота,Скачками вниз,ИзПроволок тумана, ветра…

И где-то, где-то,Среди делений, ламп, винтов,Как хлопья снега,Как лихач с разбегаВ огнях подков –Влетели, врезались слова Москвы.

И нараспевМадрид кричит, и негры двух АмерикРаскаты бубна с берега на берегПригоршнями бросают в T.S.F

Эй вы, проклятые! Глухие! Вы!Молчите! Слушайте слова Москвы!

Здесь, в деревянном аппарате,Не цифры вспыхнули, – глаза Кремля.Скрипит мороз, гудит моя земля,И ветер захлебнулся на Арбате.

И высоко, над сетью проводов,Над музыкой миров –Косые брови,Лицо скуластое, и пятна крови,И гром ломающихся льдов.

1935 СОВЕТСКИЕ ПАРАШЮТИСТЫ

Стальные мускулы. Стальные лица.Богатыри, легионеры, птицы,Из черных туч на дальние поляОни летят и реют легким снегом.А там, внизу, чуть видная земля,Что некогда приснилась печенегам,И солнце, Игоря багровый щит,В леса упав, потухшее лежит.Они летят всё дальше и быстрее.С плеча срывается блаженный груз,И парашюты сказочные, рея,Плывут на солнце стаями медуз.Проходит дрожь по городам и весям.Ночь… Ни одна не теплится звезда…И всё летят неведомо кудаСтальные птицы Страшного СудаВ Московии, над древним чернолесьем.

1936 РАНЕЦ

В нашей юности пули чирикали,Лаяли пулеметы.РотыМесили ногами грязь.Мы бежали с криком и гиком.И кто-то,В воротахЮтясь,Беспомощно всхлипывалО золотом гербе,О фрейлинах, о себе,О цветах родовой усадьбы…А нам – шагать да шагать бы,В старенький, школьный ранецВстукивая марша дробь.Трубные кличи вьются,В зареве революцииРеет двойной багрянец:Кумач и кровь.Когда ураганы с ЛадогиПрогудели по мертвым школам,Мы, дети, без дров и без хлеба,Увидели новое небоИ небывалые радугиНад ледоколом.

Шли, колыхаясь, солдаты,Штыки в штыки,В молниях пушек раскатыУ берегов реки.

Нас увели куда-то, –Забыть. Не знать.Дети ли виноваты,Если отнимут мать?

Нас увели куда-то,На путь тоски.Мимо прошли солдаты,Штыки в штыки.

Мы избежали расплаты –В сердце заряда свинца,Но дети ли виноватыВ старых грехах отца?

Каким сквозняком подкошены,В громе, огне и свистеБыли мы за борт брошены,Павших деревьев листья,Чтобы на тусклом ЗападеКончить сиротский век,Не уставая плакатьУ вавилонских рек?

И пока с хронической больюЗастарелый и косный НектоВ ворот, траченный молью,Проклинает суровые ветрыПошатнувшего ось Октября, –В нашей памяти, красным горя,Расстилается дальний рассвет.

Мы бежали, кидая беретВысоко, в озаренный багрянец,В обновленную кровь,Отстучав о потрепанный ранецБарабанную дробь.

1936 КЛАДБИЩЕ

Бетонная дорога и крестыНе наши: бисерные, жестяные…И мертвые лежат плечом к плечу.Под номерами, в маленьких коробках,И душно им! И душно тем, кто жив.Вдали маячат клячи катафалка,И черноусый в пыльном котелке.И сгорбленный рабочий в синей блузе, –Казенные свидетели конца.Мы ничего не говорим. Не плачем.Мы все философы давным-давно.Застывшие в холодном равнодушьи.Как мертвецы в квадратиках могил.И не сказать! И не поймет никто.Что это – мы! – Совсем, совсем другие.

Так и стояли, глаз не опустив.И каменные лица наши былиБесстрастными, как лица изваянийВ далекой Скифии, в пустой степи.Потом, на удивленье котелкам.Прилизанной шеренге чинных склепов.Фарфоровых амуров, и портретовПригожих Жюлей в черных медальонах.Вспорхнули и поплыли огонькиПод древний возглас русской панихиды.

А голос был монаший, черноземный.От скитов, от Николы Чудотворца,От звездочек на луковках церквей…«Иде же несть болезни» – пел монах…А нам казалось: дышит даль сиренью,И ласточки в тени колоколовКупаются свободно и блаженно…Еще казалось: добрая земля,Насыщенная влагой и корнямиЖивых цветов, свое раскрыла сердцеИ говорит: Ложись и мирно спи!Ты так устал… Но я щедра просторомИ глубиной. Мне для тебя не жальНи тишины, ни снежной колыбельной,Ни тысячи рожденных мною жизней:Травы, деревьев, птиц и мотыльков.От финских волн до желтых стен КитаяУсопшие лежат в моей груди,И кладбища мои — сады услады,Где на свободе пчелы и сирень!

Мы расходились, задувая свечи,Мы шли по европейскому асфальту.Нам вслед летели скрытые усмешкиУсталых Жюлей в пыльных котелках,И, затоптав песчаную могилу,Рабочие считали сантиметром,Как уложить соседа потесней.Навстречу шли, без лиц, под номерамиКультурные мещане и неслиВ горшках убогих кустики герани,Вздыхая, что цветы подорожалиИз-за дождя!И капал грустный дождьНа жестяные розы… В рыжей глинеЛопаты шлепали: «Тесней!» «Тесней!»

А я, сжимая маленький огарокВ руке похолодевшей, говорилаКому-то вслух, – деревьям? Или небу?– О, пусть меня зарежет темный ворВ каком-нибудь московском переулке,Когда из запотевшего трактираВзывает к звездам пьяная шарманка,Пусть я умру убитой или простоСвалюсь в овраг у дымного села,Насупившего крыши до сугробов,Но русской смерти я прошу у Бога!Но только права: лечь в родную землю,В глубокий бархат, сочный и живой!

1936 * * *

Я шла под вечер, как всегда иду,Не узнавая улиц и не помня,Кто я сама… В привычном мне бредуСтихов, печали… Не было бездомнейДуши на свете, чем моя душа,Вне времени, пространств, воспоминаний…Так, шаг за шагом, в сумрак, не спеша,За листьями, летящими в тумане,За музыкой невысказанных строк,Чуть зазвеневших далеко-далёко…Когда на перекрестке тех дорогОгонь затеплил золотое око,И поняли глаза, что там, в окне,Есть кто-то, бесконечно близкий мне.

И мертвые запели имена,И улица свое шепнула имяИ пред глазами жадными моимиРаскрыла сердце старое до дна.И как двенадцать лет тому назад,Из церкви вышел маленький аббатИ затрусил, виляя черной рясой,А в лавочке с заплаканным стекломВсё той же самой, слева, за углом,Старуха в шарфе кашляла над кассой!Как пилигрим из заповедных местДошел случайно, спутав все дороги,Я вздрогнула, узнав и дом убогий,И две ступеньки, и слепой подъезд.Но музыка безумная от нихШироким звоном многих колоколенЛетела, за стихом рождая стих,И каждый был всей улицею боленИ упоен… А наверху, звеня,Протяжно пел минорный звук огня.

О, как сказать про лампочку-звезду,Про то, как память с временем боролась?Я потеряю путь и не приду,Но только бы запомнить этот голосИ впеть его в горящие слова,В моих стихов печальные разливы!

Есть улица, где наши тени живы,Есть дом, где жизнь моя еще жива!

1935 * * *

В дождливый день пустынны переулки,И город болен. Город сам не свой.Он весь затих. И только грохот гулкийТяжелых фур по мокрой мостовойТревожит камни сонного квартала.Вот в высоте окно раскрыло глазИ слушает, как медленный рассказНашептывают сумерки устало,А дождь роняет стекла хрупких бусИ в дверь стучит, настойчивый и хлесткий.Ленивый зверь, на дальнем перекресткеКачаясь, проплывает автобус,И снова тихо, и безлюдно снова,В воде канав, дрожа, струится тьма…Мне так близки безмолвные домаИ церкви, потемневшие сурово!Моей душой, не знающей измен,Люблю дождя серебряную пряжу,И ржавчину порой любовно глажу,И, проходя, рукой касаюсь стен.

Есть целый мир, бездонный и прелестный,Открытый тем, кто тих и детски прост,И могут быть прекрасней дальних звездМорщины тумб и каждый дворик тесный.И мыслям чужды зори ярких дней,К стране цветов стремленье белых палуб!Вот так идти, среди неслышных жалоб,Среди больных изъеденных камней.Стать маленькой, как лампы свет несмелыйНа высоте седьмого этажа…Зажгли огонь, и вспыхнул газ, дрожа.В седом огне весь перекресток – белый!А за углом такой наивный дом:Крест-накрест балки, вывеска из жести,И впереди, на самом видном месте,Гигантская улитка под зонтом.Кривую лавку сторожит лукаво,Вся золотая, – сказочный гротеск, –А на прилавке рыб жемчужный блеск,И длинные, запутанные травы,Где раковины прячут веера.Не это ли обрывок сна нежданный?Никто не знал, что осенью туманнойКолдуют в переулках вечера!

Не сказок ли шуршащие страницыЧитаю, незаметно проходя,Под мерный плеск и шорохи дождяРоняющего бисер на ресницы?И мне одно понятно: в этот час,Когда холодный воздух полон дрожи,И улица, и я – одно и то же.Сочувственно фонарь прищурил глаз.У входа в лавку, на лотке упругом,Коралловый омар шевелит ус,А под дождем, под легким танцем бус,Разложены лимоны полукругом.

1933 * * *

Сколько лет подряд: окно, шарманка,Через мутный ручеек доска.Разве это страшно, — маленькая ранкаУ виска?Разве не страшнее день без блеска,Ночь безлунная, судьба вверх дном,Старомодная, в бахромках, занавескаНад окном?Потянулась всем усталым телом.Трудно тем, кто дотерпеть не смог…И нажала быстро пальцем помертвелымНа курок.Пистолет дымится, остываяНа цветке потертого ковра.Значит, не свершилось? Значит, я живая,Как вчера?Кровь струится из горячей ранки,По лицу стекает не спеша…Но как дивно песня хриплая шарманкиХороша!Боже мой, как воздух чист осенний,Как земля нещедрая близка!Как всё просто и прекрасно: вечер, тени,Двор. Доска.

1935 ДЕТСТВО

Лето

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});