Читать интересную книгу На задворках Великой империи. Книга первая: Плевелы - Валентин Пикуль

– Так почему же не поехали?

– Но ведь Петербург ближе, – рассудила жена.

Мышецкий зло рассмеялся.

– Ах, только потому! Я и не знал, что они такие патриоты. Но, посуди сама, куда же я их дену? Петербург ломится от своих чиновников – образованных, знающих языки и дело!

Алиса забрала из рук мужа цилиндр и положила в него свои перчатки.

– Я понимаю, – ответила она спокойно, – в Петербурге им будет трудно устроиться на службу. Но ты должен за­брать их с собою.

Мышецкий не отказал себе в удовольствии съязвить:

– Да, милая, но Берлин-то гораздо ближе, чем Уренская губерния!

Наконец-то жена поняла и обиделась:

– Ты всегда был недоволен моей родней, но твоей родни я что-то еще не видела.

Сергей Яковлевич вспомнил свою сестру, жалкого Петю, рейтузы графа Подгоричани и надолго замолчал.

А Петербург – в предчувствии весны – был так хорош сегодня! Солнце золотило купола церквей, сияние дня наложило на здания легкие пастельные тона, как на старинных акварелях. Близилась Пасха, и город тонул весь в пушистых вербных сережках. Над гамом площадей и улиц вдруг ударило пушечным громом, и жена пугливо вздрогнула.

Мышецкий взял ее прохладную ладонь в свою…

– Полдень, – объяснил он, – ты не пугайся… Двести лет подряд Россия отмечает свой трудовой день! Привыкни к этому.

И ему вдруг стало жаль жену, залетевшую в чуждый ей мир, где только его объятия знакомы для нее. И Сергей Яковлевич привлек Алису к себе, заботливо поправил цветы на шляпе и погладил ее длинные пальцы, безвольно лежавшие на коленях.

– Все будет хорошо, – сказал он. – Без працы не бенды кололацы!

Алиса не поняла его, но засмеялась. Карета остановилась, и Мышецкий приветливо распахнул дверцы:

– Вот и наш дом. И ты – хозяйка…

Жена подняла глаза кверху: под карнизом крыши обсыпался трухлявой штукатуркой княжеский герб.

– Почему ты не поправишь его? – спросила Алиса.

– Жалко денег на эти… глупости, – ответил муж.

С грохотом подкатили на своей таратайке и близнецы фон Гувениусы, снова зарябили штанами и жилетками.

Мышецкий предупредил их:

– Молодые люди, у меня к вам просьба – не таскайте мелочь из моих карманов. У меня этого не делают даже лакеи. И оставьте в покое горничную – для таких, как вы, существуют публичные дома…

Через несколько дней, поздно вечером, вагон уренского вице-губернатора, прицепленный к поезду, миновал окраины Петербурга и медленно окунулся в черноту ночи: началось путешествие – мимо городов и сел, по чащобам лесов и степей, в глухие просторы заснеженной Российской империи.

Глава вторая

1

В дорожной свите, помимо повара, нанятого до Казани, появилось новое лицо – кормилица Сусанна Бакшеева (или же попросту Сана), чистоплотная бабенка с могучей грудью, очень независимая в обращении с господами, взятая из конторы по найму кормилиц с очень хорошими рекомендациями.

Однажды, сидя напротив нее и глядя, как сует она темный сосок в бледно-розовый рот младенца, Мышецкий с трудом отвел взгляд на посторонние предметы.

– А где же твой муж, Сана?

– А шут его знает, – ответила женщина. – Наверное, где-нибудь да шляется, непутевый…

– Не боишься, что завезем тебя далеко?

– Ах, не всё ли равно! Куда ни приедешь – везде Россия…

Мышецкий потом долго ругал себя за то, что имел неосторожность спросить по наивности:

– Твой-то ребенок, Сана, с кем остался?

И женщина вдруг отвернулась к окну:

– Не спрашивайте. А то разревусь и молоко испорчу…

Сергей Яковлевич вышел в коридор, вдоль которого висели развешанные для просушки сырые пеленки. Министерский вагон, прослоенный свинцом на случай катастрофы, тяжело мотало на поворотах. Внутри его было душно, но Алиса не разрешала устраивать сквозняков, остерегаясь ночной сырости.

В неизменном шарфике на шее, сухо покашливая в кулак, вышел и Кобзев, перед которым Мышецкий счел нужным извиниться за пеленки, развешанные в проходе.

– Что вы, Сергей Яковлевич, – ответил старик. – Наоборот, мне даже приятно. Напоминает о семейном счастье, каким я никогда не пользовался…

Мышецкий приник к оконным стеклам, загородясь от света ладонями. Долго вглядывался во тьму, расцвеченную пробегающими пятнами из-под паровоза, истошно кричавшего впереди.

– Кажется, – сказал он, – проскочили Лугу… Когда-то я проводил здесь перепись населения, а для мужиков, не обладавших фантазией, придумывал фамилии: Бельведерский, Подсудимов, Шибкопляс и Папаримский…

– Развлекались?

– Был молод, – вздохнул Мышецкий с сожалением.

– Вы не стары и сейчас.

– Тридцать лет, – улыбнулся чиновник. – Возраст для поэта уже критический.

– Но только не для вице-губернатора, – заключил Иван Степанович Кобзев.

Немного помолчали, привыкая один к другому.

– В Луге, – не сразу продолжил Кобзев, – почвы удивительны. Они отдают из недр своих здоровое излучение, благодаря чему человек в этих краях живет долее обычного. Кстати, здесь родина многих декабристов…

– Да… А знаете, – с удовольствием напомнил Мышецкий, – ведь Муравьевы мои дальние родственники! Утром мы как раз будем в моих краях. Сестра просила меня поклониться могилам. Посмотреть – как там все…

Кобзев сильно закашлялся, и Сергей Яковлевич торопливо загасил папиросу:

– Извините, более я не буду курить в вашем присутствии.

– Ничего, – отозвался Иван Степанович и смущенно стиснул в кулаке платок.

Мышецкий все же заметил на нем кровь.

– Что же вы раньше ничего не сказали? – испугался он.

– Вы не беспокойтесь, – ответил Кобзев. – В купе, где ваши жена и мальчик, я заходить не буду. Мне бы только доехать. Только бы доехать!..

За ночь Сергей Яковлевич успел немного вздремнуть, но чутко слышал, как отцепляли вагон от состава. Его разбудил путеец, не поленившийся прийти со станции.

– Ваше сиятельство, – сказал он, посветив фонарем, – имею распоряжение, согласно вашей просьбе, задержать вагон на границе Валдайского и Крестецкого уездов.

– Благодарю, я сейчас выйду. Скажите – есть ли поблизости мужики с лошадьми?

– Здесь неподалеку перевоз – найдете, князь…

В вагоне стояла непривычная тишина. Мышецкий заглянул в купе Алисы – жена крепко спала, кружевной чепчик ее сбился на одно ухо. Приоткрыл двери «детской» – Сана могуче раскинулась на плюшевом диване, из-под локтя женщины выглядывало личико младенца.

«Какие они все славные люди», – с умилением думал Мышецкий, выходя из вагона.

Утро было жестко-холодное, лужи хрустели под ногами. Сергей Яковлевич пожалел, что оставил шубу в вагоне, надев только крылатку. Ехать было недалеко, но мужики заломили с него немало по случаю… овса (как водится, опять подорожавшего).

– Ладно, поехали. До Заручевья и обратно…

И в тряской телеге, пока еще не совсем рассвело, он больше дремал, прислушиваясь к раннему пению петухов. Но вот туман расступился, кобыленка внесла телегу на угорье, дробно простучал под колесами настил моста, повеяло в воздухе чем-то утешно-сладким, родным, полузабытым…

Заручевье встретило его пустотой и навозной прелью. Был еще ранний час, и князя, конечно, никто не ждал. Да и забыли – кому он нужен теперь? Дряхлый священник на паперти церкви долго тыкал ключом в замок – сослепу промахивался.

– День добрый, батюшка, – сказал князь, подходя к нему. – Как на кладбище – целы ли могилы?

– Ну сударь! Человек цел не будет, а могилам что станется? Об этом не печальтесь…

Сергей Яковлевич оглядел тоскливую, словно выбитую гладом и мором, панораму бывшего родимого имения.

– А ведь тут была раньше аллея столетних вязов и кленов, – машинально вспомнил он. – Где же она, батюшка?

– Вырубили, сударь. Мужики вырубили.

– Зачем же?

– Поначалу так просто, чтобы продать. Но миром не поделили и миром пропили. В брюхе ведь не видать – кому больше, кому меньше досталось… Нету, сударь, аллейки!

– Жаль, – вздохнул Мышецкий.

К ногам его упали тяжелые засовы с дверей, распахнулась перед ним мрачная утроба бедной сельской церквушки.

– Зайдете, сударь? – спросил священник.

– Нет, – раздумывал Мышецкий, – мне тяжело молиться на этом месте. Я помолюсь про себя…

Прибежал откуда-то староста, спросонья принявший его за исправника. Вдвоем они добрели до разрушенной усадьбы. Двери были забиты досками, и Мышецкий с хрустом отодрал их напрочь. Ногой выбил двери, сказал старосте:

– Не входи. Я один…

С трепетом, на цыпочках, словно боясь разбудить кого-то, он вошел внутрь дома, и дом сразу отозвался на приход хозяина скрипами и плакучим воем ветра под сводами.

Где-то взвизгнула умирающая дверь. Сергей Яковлевич снял шляпу, как над покойником, едва приучил глаза к полумраку. Дневной свет дробился через щели заколоченных окон, жирная пыль таяла под пальцами.

– Ваше сиятельство, – заголосил староста снаружи, – не ходите дале: пол может провалиться!..