Читать интересную книгу Suora Scolastica - Фредерик Стендаль

Этот невежливый ответ, которого в наше время не позволили бы себе при подобных обстоятельствах, привел обеих стареющих монахинь в такую ярость, что, несмотря на неурочное время — было около двух часов ночи, — они, не задумываясь, пошли и разбудили аббатису.

К счастью для молодого маркиза, монахини-доносчицы его не узнали. Аббатиса была его двоюродной бабкой, младшей сестрой его деда; но она страстно мечтала о славе и преуспеянии своего рода и, зная, что молодой король Карлос III — человек мужественный и строгий поборник порядка, способна была бы донести государю об опасных проделках Дженнарино, которого, вероятно, послали бы на службу в Испанию или, по меньшей мере, в Сицилию.

Монахиням стоило большого труда получить доступ к аббатисе и разбудить ее; но как только эта набожная и ревностная особа поняла, о каком ужасном преступлении идет речь, она кинулась в келью сестры Схоластики.

Дженнарино ничего не сказал своей возлюбленной о встрече с двумя монахинями и был занят спокойной беседой с нею в комнате, примыкающей к кладовой для белья, как вдруг Схоластика и он услышали, что дверь ее спальни с треском распахнулась.

Влюбленных освещало только сияние звезд; внезапно их глаза ослепил резкий свет восьми или десяти ярко горевших ламп, которые несли следом за аббатисой.

Дженнарино знал, как и все жители Неаполя, каким величайшим опасностям подвергается монахиня или простая послушница, уличенная в том, что она принимала мужчину в небольшом помещении, называемом ее кельей. Он, не задумываясь, выпрыгнул в сад через очень высоко расположенное окно кладовой.

Преступление было очевидно. Схоластика ничего не говорила в свое оправдание; аббатиса Анджела Кустоде тотчас же допросила ее. Высокая сорокалетняя дева, худая и бледная, происходившая из самой именитой знати Неаполитанского королевства, аббатиса обладала всеми нравственными качествами, которых требовало подобное положение. Ей было в полной мере свойственно мужество, необходимое для того, чтобы принудить к строгому соблюдению устава, особенно с тех пор, как молодой король, разгадавший секрет своего звания самодержца, во всеуслышание объявил, что он во всем требует подчинения закону, и притом самого неукоснительного; в довершение всего аббатиса Анджела Кустоде принадлежала к роду Кастро Пиньяно, враждовавшему с родом князя де Биссиньяно еще с тех времен, когда правил герцог Анжуйский, брат Людовика Святого.

Застигнутая врасплох среди ночи всеми этими людьми, ослепленная обилием света в то мгновение, когда она разговаривала в своей комнате с молодым человеком, бедная Схоластика закрыла лицо руками; она испытывала такое жгучее чувство стыда, что не смогла даже в эту первую, решающую для нее минуту указать на обстоятельства, весьма для нее благоприятные. Немногие слова, произнесенные ею, были совсем не в ее пользу; она дважды повторила:

— Но этот молодой человек — мой супруг!

Эти слова, заставлявшие предположить то, чего не было на деле, очень обрадовали двух монахинь-доносчиц, и не кто другой, как аббатиса, из чувства справедливости обратила внимание всех собравшихся на то, что, судя по расположению комнат, окаянный распутник, дерзнувший посягнуть на неприкосновенность монастырского затворничества, во всяком случае не находился в той же комнате, что и заблудшая послушница. Он проник только в одну из кладовых для белья, отодрав доску деревянной перегородки, отделявшей эту кладовую от комнаты послушницы Схоластики. Несомненно, он разговаривал с нею, но не входил к ней, поскольку в ту минуту, когда его застигли врасплох и все вошли в помещение, где находилась Схоластика, они увидели распутника в кладовой для белья, откуда он и убежал.

Бедная Схоластика до такой степени пала духом, что безропотно позволила отвести себя в тюрьму, расположенную почти целиком под землею и принадлежавшую к in pace[9] благородного монастыря; этот in pace был выдолблен в довольно мягкой скале, на которой возвышается в наше время великолепное здание Студи. В тюрьму эту полагалось заключать только осужденных или застигнутых на месте ужасного преступления монахинь и послушниц. Об этом гласила надпись, высеченная над входом в темницу. Но с послушницей Схоластикой дело обстояло совсем иначе. Совершаемое беззаконие не ускользнуло от внимания аббатисы, но все полагали, что король любит строгость, а аббатиса мечтала о герцогстве для своего рода. По ее мнению, она сделала достаточно в пользу молодой девушки, обратив общее внимание на то, что Схоластика отнюдь не принимала в своей комнате гнусного распутника, пытавшегося обесчестить благородный монастырь.

Схоластику оставили одну в тесном подземелье, выдолбленном в скале на пять-шесть футов ниже уровня соседней площади, для устройства которой немного углубили мягкую каменную породу; когда молодая девушка оказалась в одиночестве, избавленная от ослепительно ярких ламп, блеск которых казался ей нестерпимым укором, она почувствовала, что с нее свалилась большая тяжесть.

«А в сущности, кто из этих надменных монахинь имеет право выказывать по отношению ко мне такую строгость? — думала она. — Я разговаривала по ночам с молодым человеком, которого люблю и за которого надеюсь выйти замуж, но ни разу он не был у меня в комнате. Молва утверждает, что многие из этих дам, связавших себя перед богом обетами, принимают ночных посетителей, и с тех пор, как я живу в этом монастыре, я подмечала такие вещи, которые заставляют меня держаться того же мнения.

Эти дамы открыто говорят, что Сан-Петито вовсе не монастырь, в том смысле, какой придают этому слову постановления Тридентского собора, не место воздержания и отречения; это просто благопристойное убежище, где можно без больших затрат содержать бедных девушек знатного происхождения, у которых, к несчастью, есть братья. От них не требуют ни воздержания, ни отречения, ни душевной скорби, которая только усилила бы горе, причиняемое отсутствием состояния. Что касается меня, то я, правда, поступила сюда с намерением повиноваться родителям, но мы с Дженнарино полюбили друг друга, и хотя оба мы очень бедны, мы решили обвенчаться и поселиться в небольшом селении в двадцати лье от Неаполя, на берегу моря, по ту сторону Салерно. Его мать обещала устроить так, что ему сдадут в аренду это небольшое поместье, приносящее их семье всего шестьсот дукатов ежегодного дохода. Будучи младшим сыном, он получает содержание в размере десяти дукатов в месяц: мне, когда я выйду замуж, не смогут отказать в содержании, которое моя семья предоставляет мне здесь, чтобы от меня избавиться; если даже я получу его в результате тяжбы, это все же даст нам еще десять дукатов в месяц. Мы двадцать раз подсчитывали: на эти небольшие деньги мы сможем жить, правда, без ливрейных лакеев, но вполне безбедно, имея все необходимое для существования. Вся трудность заключается в том, чтобы наши родные из-за своей гордости не воспротивились нашему намерению жить как простые фермеры. По мнению Дженнарино, ему достаточно будет переменить фамилию на такую, которая никак не была бы связана с именем герцога, его отца, и все препятствия будут устранены».

Эти мысли и другие, подобные им, поддерживали бедную Схоластику. Но монахини Сан-Петито — их было около ста пятидесяти — считали происшествие минувшей ночи весьма полезным для поддержания доброй славы монастыря. Весь Неаполь утверждал, что монахини принимают по ночам своих возлюбленных; так вот здесь дело касается молодой девушки из знатной семьи, которая не умеет отпираться и которую можно будет осудить по всей строгости устава. Единственная мера предосторожности, которую следует принять, — это не допускать ее общения с родными в продолжение всего следствия. А когда будет вынесен приговор, как бы ни старались родные, они едва ли смогут помешать применению суровой кары, которая восстановит в Неаполе и во всем королевстве несколько пошатнувшуюся репутацию благородного монастыря.

На следующий день, когда Схоластика предстала для первого суда перед «советом старейших», возглавляемым аббатисой, последняя переменила, казалось, свой взгляд на это дело. Она полагала, что было бы опасно развлекать придворное общество рассказами о монастырских бесчинствах.

— Это общество еще, пожалуй, скажет: «Вы караете любовную связь, обнаруженную благодаря неловкости виновных, а мы знаем, что существуют сотни других». Наш молодой король считает себя человеком с твердым характером и намерен заставить всех соблюдать законы — нечто совершенно невиданное в этом государстве; мы можем воспользоваться этим временным положением вещей и добиться того, что будет для монастыря полезнее торжественного осуждения десятка бедных монахинь в присутствии неаполитанского архиепископа и всех каноников, которых он созовет, чтобы составить свой трибунал. Нужно наказать мужчину, осмелившегося проникнуть в наш монастырь; если одного красивого юношу из числа придворных посадить на несколько лет в крепость, это произведет более сильное впечатление в свете, чем осуждение сотни монахинь. К тому же это будет справедливо: ведь во всем виноваты мужчины. Схоластика не принимала этого мужчину в своей комнате, — дай бог, чтобы все здешние монахини проявляли столько же благоразумия! Она назовет нам безрассудного юношу, против которого я должна возбудить преследование при дворе, а так как ее вина, в сущности, очень невелика, то мы приговорим ее к какому-нибудь легкому наказанию.