Читать интересную книгу Ностальгия по Японии - Владимир Рецептер

кажется, никто не придал значения тому, что каждый восход они встречали вдвоем на пустой палубе парохода и бегали рядом, Семен и Иосико, несмотря на большую разницу в возрасте, а может быть, именно благодаря ей... Их совместные пробеги имели продолжение на островах Хонсю и Сикоку и позднее - в Советском Союзе, а до чего они добежали, я сообщу в свое время....

И вдруг в эту размеренную аристократическую жизнь, как смерч, врывается Зинаида Шарко. Просматривая в каюте закупленные в Находке газеты, она задержала свое чуткое внимание на массовом органе наших профсоюзов. Последний номер газеты "Труд" сообщал: "Первое сентября. Над Японией пронесся чудовищной силы ураган, снесший с земли чуть ли не всю Иокогаму, на две трети Токио и на треть Осаку... Не поддается подсчетам число жертв и разрушений... Уцелевшая часть японского правительства обратилась к мировому сообществу...". И так далее, и тому подобное, можете себе представить...

Переполненная трагическим ужасом, Зина взлетает на палубу, где разомлела большая группа пассажиров, и своим дивным тремолирующим голосом зачитывает вслух ужасный текст. Газета переходит из рук в руки. Дама из советского посольства падает в обморок и, приведенная в себя, рыдает о детях, оставленных в Токио на время ее советской отлучки. Вокруг Зины и дамы растет женская паника. У мужчин возникают головокружительные вопросы.

Артист Николай Трофимов резонно вопрошает:

- Зачем же нас посылают на верную гибель?..

Владислав Стржельчик зовет к мужеству и терпению...

А ветеран фронта и тыла Иван Пальму, исполненный стойкого патриотизма, успокаивает тоскующих женщин:

- Наши обязательно что-нибудь сделают!.. Вот увидите, такой театр, как наш, правительство обязано спасти!..

У этого эпизода столько же вариантов, сколько участников. Так, Анта Журавлева свидетельствует, что услышала жуткую весть от Олега Басилашвили, а тот хорошо помнит, что к нему с газетой "Труд" в неспокойных руках явился директор Суханов. Он и сказал Олегу, что дальше плыть, собственно, уже и некуда, ввиду того что Японии как таковой больше не существует. Басилашвили принял известие всерьез, потому что директор Суханов шутить не умел, а разыгрывать не имел права, и посоветовал ему идти в капитанскую рубку, чтобы капитан связался по радио с теми, кто мог бы дать центральные указания по этому ужасному поводу.

Некоторые патриоты громко предлагали немедленно развернуть пароход и двигаться обратно в родную Находку.

Судя по всему, именно Геннадий Иванович Суханов сообщил Анте Антоновне Журавлевой о катастрофе и совете Олега Валериановича Басилашвили и просил ее связаться с центром, потому что именно Анта Антоновна Журавлева пошла разыскивать капитана и нашла его в люксовой каюте Кирилла Юрьевича Лаврова.

Однако на этот момент и Кирилл Юрьевич, и капитан пребывали в состоянии совершенной беспечности, из которого выходить не только не собирались, но даже и при желании не могли. Наоборот, оба они успешно искали новой степени счастливой беспечности, что и подтверждала реплика капитана:

- Могу я хоть раз в жизни расслабиться с любимым артистом?..

Через 15 лет, вспоминая этот случай со счастливой улыбкой, Анта Антоновна Журавлева, которой только что удалили аппендикс, попыталась ограничить меня:

- Но об этом писать не надо!..

И если я ослушался, от души желая ей здоровья и долголетия, то лишь потому, что над нами нависло беспутное время, которое оказалось сильнее отсталых страхов и вянущих пожеланий.

Я только переспросил Кирилла, помнит ли он пароходное возлияние с капитаном, и Лавров сказал:

- Про капитана не помню, а я на "Хабаровске" пил крепко...

Вот благородный поступок: взять вину на себя и отвести ее от товарища.

Поэтому руководительнице поездки пришлось выйти из люкса и обратиться к старшему помощнику капитана, несущему вахту в капитанской рубке...

Далее показания путешественников опять сходятся: суровый мореход появляется на палубе и в окружении балетных и драматических артистов погружается в трудное чтение. Все смотрят на него с ужасом и надеждой...

- Да, трагедия, - задумчиво говорит старший помощник, и лица окружающих его артистов мгновенно становятся похожи на маску трагедии: углы губ опускаются вниз, а брови поднимаются "домиком". - И все-таки будем волноваться в разумных пределах. Вот тут, выше сообщения, читаю название рубрики: "Что было шестьдесят лет назад". Стало быть, ураган случился первого сентября 1923 года. Делаю вывод: у японцев было время принять должные меры... Плывите спокойно, товарищи...

И мы доплыли.

Перед высадкой оба театра собрали в музыкальном салоне, и, поднявшись на борт, двое ребят из советского посольства сообщили о текущем моменте. Они стояли на оркестровом подиуме, в центре, а мы толпились вокруг.

- Обстановка очень сложная, очень, - сказал старший, вяловатый и безликий, держа пиджак в левой руке и вращаясь вокруг собственной оси. - Такая создалась обстановка, товарищи, что сейчас Ованес зачитает вам заявление советского правительства.

- Пожалуйста, громче, - попросил из салона встревоженный Иван Пальму и приставил ладонь к уху.

Чернобровый Ованес читал достаточно громко, но не вращался по часовой стрелке: очевидно, официальный текст не давал ему оснований для круговой мизансцены.

Советское правительство заявляло, что принадлежащий южнокорейской авиакомпании "Боинг-747", с двумястами шестьюдесятью девятью пассажирами на борту, атакованный нашим истребителем-перехватчиком над Охотским морем и улетевший в сторону моря Японского, коварно, с разведывательной целью нарушил воздушное пространство нашей Родины, и мы не можем считать себя виновными в гибели экипажа и несчастных пассажиров. Мы, советские люди, как всегда, единодушны и, сожалея о погибших, твердо заявляем, что и впредь собьем и утопим любого нарушителя священной границы...

Выходило так, что, тревожа беспечный "Хабаровск" вестью о катастрофе, Зина Шарко как в воду глядела...

5

Первым под вспышки корреспондентских блицев и направленный свет ручных телекамер высаживался в Иокогаме "Большой Балет", и Нина с Людой поводили мне на прощанье лебедиными руками...

Я смотрел им вслед и видел, как махнула прощальной рукой высокая Ольга, когда мы расставались с ней в беспечной Праге. Я смотрел немое кино про нашу встречу, про то, как мы влюбились друг в друга и целовались в золотой чешской столице шестьдесят восьмого года, накануне вторжения советских танков...

Почему-то я вспомнил и запел про себя довоенную песню, быть может, ошибаясь в тексте, но, кажется, на точный мотив: "Летчики, пилоты, бомбы, пулеметы (или самолеты) вот и улетели в дальний путь. Вы когда вернетесь, я не знаю, скоро ли, только возвращайтесь хоть когда-нибудь...". Впрочем, кажется, эта песня взялась из повести А. Гайдара "Тимур и его команда" и одноименного фильма, произведших в свое время на меня как на пионера и школьника должное действие.

А в шестьдесят восьмом, в Праге, когда я прощался с Ольгой, я был много моложе, беспощаднее к женщинам и глупей, чем сегодня, хотя моим критикам трудно будет в это поверить.

Что мне осталось от пражского прощанья? Единственное письмо из Нормандии?

Знакомое чувство стыда и вины за танковое вторжение?

Или рассказ уходящей с "Хабаровска" Нины о том, что Ольга замужем за русским, а сыновей зовут Матвей и, кажется, Димитрий?..

Когда автобусы "Большого Балета" отвалили от причала, был дан сигнал движения и нам.

Похожие на мальчишек маленькие японские носильщики потрясенно грузили на хрупкие тележки наши консервные, наши свинцовые, наши гранитные чемоданы.

Единственное, о чем я мечтал, стараясь как можно элегантнее ступать по сходням, так это о том, чтобы вопросы японских репортеров меня не коснулись. И мне повезло. "Что вы думаете о расстреле южнокорейского пассажирского "Боинга"?" - слава Всевышнему, спросили других.

Своим черным "Борсалино", роскошной бородой и импозантным галстуком первым привлек к себе внимание рабочий сцены Коля Турбанов. Он приветливо улыбнулся в телекамеру, развел руками и сказал короткий текст, которому его научили.

Рома Белобородов как заместитель директора многозначительно ушел от прямого ответа, сказав, что надеялся на вопросы об артистах.

А Люда Сапожникова, со свойственной ей актерской непосредственностью, сказала прямо:

- Какое ужасное несчастье!..

Но когда через много лет я переспросил Люду, так ли именно она отвечала японским репортерам, она посмеялась надо мною.

- Володя! - сказала она. - Что я, дура, что ли! Нас же предупредили, чтобы мы были осторожны и ничего такого не говорили. Я им сказала, что очень устала с дороги... За нами же все время следили!.. Володичка, разве ты не помнишь, с нами было четыре кагебешника!..

- Разве четыре, Люда?.. Я помню, кажется, двух...