тылу лишних врагов!
— Умно придумано! — кивнул седой головой сотник. — Только разве Соловей вам не враг? Что как соберет смердов-лапотников да ударит с тыла?
— Это вряд ли! — усмехнулся ромей. — Мы степью пойдем, а соловей, как известно, лесная птица. Что же до наших нынешних опасений, то как-то мне не очень верится, что человек, к которому тянутся простые люди, может желать зла родной земле и уж тем более Всеславе-княжне!
Что мог ответить на это Войнег? Только то, что лично у него по поводу Соловья имелось куда больше причин для беспокойства, нежели он посмел бы этому чужаку сказать! Ох, батюшка Велес! Защити своих малых чад!
Дедославский княжич
Отгорел, рассыпавшись осколками золотой карусели, ранний зимний закат, спряталось за лесом косматое заспанное солнце, и на дорогу бесприютным татем выполз серый сумрак. Контуры предметов еще не растворились в нем, но краски уже погасли, словно припорошенные пеплом. И если возле саней и на дороге впереди еще что-то смутно белело, то на обоих берегах лес сомкнулся плотной, непроглядной стеной, черной, точно сама тьма.
Всеслава ехала под пологом в санях, окруженная гриднями, державшими наизготовку щиты и разминала в руках лук. Княжеская дочь, она с малолетства владела этим оружием, вот, разве что, в живых людей ей стрелять пока не приходилось. Соболенок с воинственным шипением копошился где-то в рукаве. Тойво, которого девушка от себя не отпустила, сжимал в маленькой руке заговоренный дедом крепкий нож.
Ох, доля ты долюшка! Доля ты девичья! Мало было бед горемычной на головушку, теперь еще ворог лютой, разбойник лихой, крамолу замыслил! И вновь, как в далеком детстве, когда ее пугала гроза или не давал проходу через сад злой, драчливый петух, Всеслава обратилась мыслями не к братцу Ждамиру, вечно какими-то заботами обремененному, не к красавцу Ратьше, пекущемуся лишь о славе своей богатырской, а к безродному Неждану. Знала: окажись он нынче рядом, и от обидчика любого защитил бы, и беду какую угодно руками развел.
Хотя добрый князь Всеволод любил подкидыша как сына, не делая разницы между ним и собственными детьми, вырасти изнеженным княжичем Неждану не пришлось. Уж больно много всегда находилось кругом желающих его безродство припомнить, отцом с матерью уколоть. А нешто человек виноват, что злая недоля мать его рабыней сделала. А что до отца, то знала ли сама несчастная, от кого сына родила. Неждан, правда, хранил дорогой оберег: искусно выполненную серебряную привеску в виде волка. Кроме того, на плече у молодца помещалось родимое пятно, похожее очертаниями на этого свирепого хищника, явный знак какого-то неведомого и, возможно, древнего рода. Однако злые языки и тот же Ждамир, отчаянно ревновавший приемыша к отцу, пятна предпочитали не видеть, а про привеску говорили, что это раба у хозяина украла да среди пеленок своего пащенка спрятала.
Вот за такие речи и им подобные Неждан никому, включая княжича и его товарищей, спуску не давал, бил смертным боем. Даже со взрослыми мужами в драку лез, за что сам неоднократно оказывался бит. Зато, когда настало время воинскому ремеслу учиться, оказалось, что подкидыш превосходит умением и сноровкой всех сыновей именитых мужей, да и самого молодого Всеволодовича. А уж как подрос молодец да как выехал на степное порубежье, тут-то и узнали злые находнички, что не перевелись еще в земле вятичей богатыри. Никому спуску не давал гридень Неждан: ни разбойникам-печенегам, ни северным викингам, охотникам за рабами. С особенной, лютой ненавистью бил хазар, отмщая им за свое сиротство. Теперь, говорят, так же крепко арабов бьет.
А может стоило тогда, забыв про стыд девичий, приголубить, приласкать сердечного, как бабы мужатые друг дружке рассказывали, если думали, что княжна не слышит. Глядишь, нынче сыночка бы нянчила. Вот только тогда бы одними батогами дело точно не обошлось, да и ей самой неизвестно каким боком все б вышло, чай, от Ждамирова гнева ее спасло только заступничество дядьки Войнега да неподкупная слава бабушки Тару.
Ах, друг милый, друг сердечный! Удастся ли встретиться вновь? Гридни давеча баяли, что Неждан — это Соловей и есть. Всеслава в эти речи верила и не верила. Спору нет, удалью молодецкой лихой разбойник и вправду походил на ладу любимого. Тот, еще на службе княжеской, если видел, что ворог лютый превосходит его людей числом, тоже порой пускался на разные уловки, да и птичьим голосам подражал так, что заслушаешься. Но как можно поверить в то, что Неждан, с детства хазар ненавидевший, мог им за золото продаться, да еще на такие кромешные дела! Нет, что-то здесь было не так, и от того на сердце становилось еще неспокойнее.
Прозрачный осинник сменился темным еловым бором, в котором каждое дерево могло послужить укрытием для хитрого врага. Гридни совсем притихли. Хруст снега да скрип полозьев гулко раздавались в мертвой тишине. Только временами всхрапывала, тряся головой, какая-нибудь лошадь, да иногда на елку шумно опускалась, чтобы переговорить с товарками, ворона или сорока.
Затем в предвечернее безмолвие проник новый звук. Размытый и невнятный, напоминающий не то шум дождя в осеннем бору, не то частые и ритмичные удары далекого бубна кудесника, он постепенно нарастал, требовательно и властно обретая совершенно определенные, понятные для каждого, кто когда-либо носил оружие, грозные очертания.
И вот уже темная стена леса на широком плесе расступилась, заклубилась, заколыхалась огнями, поднялась снежной порошей и выпустила конный отряд, почти вдвое превосходящий небольшую свиту княжны. Всадники неслись во весь опор, звенела сбруя, тускло пламенели в свете факелов наконечники копий, вздымались на ветру меховые плащи, но никаких знаков вождя, никакого знамени различить было пока невозможно.
— Госпожа! — испуганно заверещали служанки. — Разбойники!!! Тебя похитить хотят!!!
По команде Войнега гридни сплотились вокруг саней. Несколько человек, оберегая княжну, подняли узорчатые щиты с начертанным на них знаком восходящего солнца (поможет ли светозарный Даждьбог, не его нынче время). Остальные вскинули луки, напряженно вглядываясь в серую морозную даль.
— Нешто, в самом деле, Соловей? — прикидывая направление ветра, озадаченно протянул Чурила. — Никак в лоб нападать решил?
— Да им хоть в лоб, хоть по лбу! — обиженно и зло пробасил из заднего ряда Сорока. — Вон их сколько! Проглотят и не подавятся!
— Разговоры! — прицыкнул на гридней Войнег. — Прикрыть княжну и глядеть в оба. Стрелять по моей команде!
Пытаясь хоть что-нибудь разглядеть из-за щитов, Всеслава подумала, что кабы не эти дурацкие сани, гридни могли бы поскакать навстречу врагу, как делали во время пограничных стычек с печенегами и хазарами.
Но почему они не стреляют?