Читать интересную книгу Аландские каникулы - Евгений Войскунский

«Интернационал» заглушает грохот боя. И вдруг — тишина. Плеск волн…

Маврикий на своем «стриже» доставил их к маленькому островному пирсу. Они пошли наверх по крутой тропинке, петляющей меж скал. Заостровцев держался неплохо — куда лучше, чем полтора часа назад, когда Новиков еле выволок его из-под воды. Хорошо еще, подоспел Маврикий, обеспокоенный их долгим отсутствием, и они вдвоем втащили Заостровцева на верхнюю палубу судна. Заостровцев повалился в шезлонг и долго лежал в полном оцепенении. Пульс у него был нормальный, дыхание — ровное, но он не отвечал на вопросы, хотя и слышал их прекрасно. «Первый раз вижу такое полное отключение», — сказал Маврикий. Новиков не стал ему рассказывать о давней истории.

Они шли вчетвером по тропинке. Заостровцев переставлял ноги, как автомат, и держался неестественно прямо, а когда им навстречу выскочили Лиза и близняшки, он улыбнулся и слабо помахал им рукой.

Но Тосю ему провести не удалось.

Новиков ожидал, что она накинется на Заостровцева с упреками, — ничуть не бывало. Она сразу уложила Володю на койку и промассировала ему виски, а потом напоила каким-то экстрактом. И все это спокойно, без суеты, без лишних слов.

— Теперь постарайся уснуть, — сказала она и вышла из палатки.

Она велела детям не шуметь. Молча выслушала рассказ Новикова о случившемся.

— Сама виновата, — сказала она. — С него нельзя глаз спускать.

— Почему? — удивился Маврикий.

— Потому что нельзя, — последовал маловразумительный ответ.

Новиков сидел в палатке Заостровцева. А Марта с Тосей устроились в шезлонгах под скалой. Скала еще хранила тепло ушедшего дня. Над головой слабо шелестели, перешептывались сосны.

— Тебе не холодно босиком? — спросила Тося и, не ожидая ответа, заявила: — Завтра мы улетим домой.

— Почему так скоро? Вы же собирались пробыть здесь две недели.

— Володя лучше всего чувствует себя дома. В привычной обстановке.

— Ну, знаешь ли! — Марту возмутила такая безапелляционность. — Не понимаю, почему ты вечно выставляешь его каким-то больным и беспомощным.

— Ничего я не выставляю! Но он не такой, как все. Как же можно его не оберегать?

В ее голосе послышались слезы.

— Если ты говоришь о той старой истории у Юпитера, то ведь у Володи это прошло. Он сам сказал Алеше…

— Ничего не прошло! Просто он скрывает от всех. Даже от меня… Только напрасно, все равно я вижу… В позапрошлом году он прилетел из Парижа совершенно разбитый. И до этого как-то было. И сегодня что-то опять случилось…

— По-моему, сегодня он просто перекупался.

— По-твоему! — Тося отодвинулась от Марты, поправила волосы. — С ним это случается редко, но каждый… не знаю, как назвать… каждый приступ обходится ему дорого. Поэтому я стараюсь всегда быть с ним.

Марта мягко сказала:

— Тося, милая, прости, что я…

— Ничего, — прервала Тося. — Ты благополучная, тебе, конечно, не понять. Да я, в общем, и не требую понимания, ты не обращай внимания на мою вспышку.

«Да, да, как же, — подумала Марта. — Я — благополучная. Я такая благополучная женщина, каких еще на свете не бывало. А какое благополучие мне еще предстоит…»

— Мне важнее всего, — продолжала Тося, — чтобы Резницкий оставил Володю в покое. Когда они сходятся и начинают о чем-то разговаривать, я просто места себе не нахожу. Володя притворяется спокойным и веселым после таких разговоров, но ведь я вижу…

— Резницкий скоро улетит с новой экспедицией, — сказала Марта. — Надолго улетит…

— Ты все это слышал? — изумленно спросил Новиков.

— Да, — ответил Заостровцев. — Поверни, пожалуйста, лампу… Слишком резкий свет.

— Но как это возможно? Вовка, дружище, извини, но я просто не могу понять… Звуки, отзвучавшие более века тому назад…

— Я и сам не понимаю, Алеша. Не то чтобы я слышу звуки, а… воспринимаю их как-то иначе. Не слухом… — Заостровцев лежал, уставясь на гибкий обруч верхнего крепления палатки. — Звукозапись, очевидно, может идти стихийно, хаотически. В определенных условиях корпус корабля способен заменить ферромагнитную основу…

— Постой, постой! На корабле была шумопеленгаторная станция, она принимала все звуковые колебания…

— И преобразовывала в электрические… Может, пеленгатор и сыграл свою роль. А может и нет… В Париже ничего такого не было.

— В Париже?

— Ах да, я тебе не рассказывал…

Заостровцев повернулся на бок и закрыл глаза. Лицо его было в тени, свет падал только на ухо, на аккуратный пробор. Новикову показалось, что он заснул, но тут Заостровцев начал неторопливо и негромко рассказывать, как в позапрошлом году в Париже после очередного заседания конгресса он вышел из Сорбонны, не дождавшись Резницкого, и ему вдруг захотелось просто так, без дела, побродить по улицам. Он бродил долго, наслаждаясь весной, Парижем и радуясь, когда узнавал площадь или здание, знакомые по книгам.

Так он очутился на площади Бастилии, а потом заблудился в лабиринте старых улочек и вышел к стене, над которой каштаны уже выбросили свой зеленый флаг. «Что это за район? — обратился он к прохожему. — Бельвиль или Бют-Шомон?» — «Кладбище Пер-Лашез», — сказал прохожий. «Неужели Пер-Лашез?» — ахнул Володя. Спустя несколько минут он уже стоял у стены коммунаров — там, где версальцы расстреливали последних защитников Коммуны. Он смотрел на знаменитую стену, покрытую прозрачным слоем пластика-консерванта, с волнением всматривался в высеченные на камне лица и фигуры людей, умиравших за свободу.

И тут у него в памяти зазвучали строки старых стихов, — он даже и не знал, что помнит такое.

Если ухо приложить поближе,сквозь цветущие вьюнкиТы услышишь выстрелы и крики,ты услышишь мерные шаги.Это идут коммунары,как в семьдесят первом году.В небе пылают пожары —всем богачам на беду…

Сами по себе стихи были не из лучших, но они обожгли ему душу. Ему не понадобилось прикладывать ухо к стене— ведь в стихах об этом говорилось фигурально, — но он услышал все. Отрывистые команды и ругань, и выстрелы, и крики гнева и боли. Он плохо знал французский и почти ничего не понимал, но тут и понимать было нечего, все было понятно и так. Каменные фигуры на стене как бы ожили, задвигались….

Он не помнит, сколько это продолжалось. Видеофонный вызов привел его в чувство. «Куда вы запропастились?» — сердито спросил с экрана Резницкий. Потом они с Резницким пытались разобраться в необычайном явлении связи времен. Повторить это не удалось. Все тут было загадкой. Ведь если даже предположить, что стена обладала феноменом естественной звукозаписи, то за два века со времени Парижской Коммуны на ней должны были накопиться огромные наслоения позднейших звуков, и выделить в этом хаосе определенную временную группу было просто немыслимо…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});