Читать интересную книгу Газета Завтра 614 (35 2005) - Газета Завтра Газета

— Не помню. — Мальчик серьезно смотрел на него, и эти вопрошающие темные глаза казались прекрасными, ненаглядными и родными.

— А как мы летом шли по лугу, и он был весь в цветах, и когда подходили к кусту, — такой чудесный куст, весь перевит вьюнками, — из него вылетел коростель. Большой, красный, ноги висят, крылья хлопают суматошно, и ты закричал: "Птица!.. Птица!.." Помнишь?

Мальчик внимательно вглядывался — не в лицо Стрижайло, а в тот летний сказочный луг, по которому, окруженные бабочками, шмелями, сладкой пыльцой, шли три любящих друг друга человека, смотрели, как летит над травами красная, с коричневыми крыльями птица, падает в далекие цветы.

— Помню, — сказал мальчик, и глаза его слабо дрогнули, словно увидели восхитительный мир, куда уводил его из этого страшного зала большой, светловолосый человек, уступивший ему ночью драгоценный глоток воды.

— Вот и вспомнил, и слава Богу! — восхитился Стрижайло. — А помнишь, как мы взяли дровяные санки, я посадил вас с мамой и тянул по мокрому снегу? Все блестело, сочилось, под полозьями бежала вода, а мама слепила мокрый снежок и кинула мне в спину?

— Помню, — кивнул мальчик.

— Мы снова туда вернемся. Санки старые, я их подправлю, и мы с тобой поедем в лес за дровами, и я покажу тебе барсучью нору.

— Это где? — спросил мальчик, и казалось, на его бледном худеньком личике слабо процвел румянец.

Стрижайло испытал к нему такую отцовскую нежность, береженье, благодарность за избавление от свирепой безысходности мира, что захотелось прижать сына к груди и опять оказаться в райском краю, где было им так хорошо.

— А помнишь, наша береза морозным утром, словно ослепительная хрустальная люстра, и мы стояли под ней, и нам на лицо осыпалась прозрачная сияющая роса? — говорил он, окружая сына той божественной красотой, которая одна способна спасти обезумивший, готовый погибнуть мир. — Наше поле в сверкающих метелях, по которому шли на красных охотничьих лыжах, пересекая заячьи и лисьи следы, и ты подцепил ладонями наст, показал мне отпечаток лисьей стопы, лежащий у тебя на ладонях... И то лесное болото, в котором живет седой задумчивый лось, и когда мы осенью в моросящем дожде подошли к болоту, из него навстречу вышли лось и золотистый тонконогий лосенок... И та чудесная просека, зимой заваленная снегом, с тяжелыми обледенелыми елями, а летом вся в цветах, то в желтых, то в белых, то в синих. Каждый раз, когда мы появлялись на просеке, над нами пролетала бирюзовая сойка, окруженная розоватым сиянием... Деревенская бабка, по прозвищу "Девятый дьявол", с виду похожая на Бабу Ягу, а на деле смешливая, добрая. Поманила тебя и угостила домашним пирогом с яблоками, который тебе очень понравился...

— Пирог был с урюком, — сказал мальчик, — и с абрикосами.

— Да, да, с абрикосами, — согласился Стрижайло, ликуя от того, что память сына была острей, чем у него, удерживала множество забытых подробностей. — А помнишь, как ночью пришли к реке и спустили на нее выточенную из полена ладью, на которой горели три свечи, — ты, мама и я? Ладья медленно плыла по течению, скрывалась за поворотом, где слабо светился воздух, и оттуда взлетела проснувшаяся дикая утка?.. А помнишь наш Новый год, когда ты был совсем еще маленький. Мама сказала, что сейчас придет Дед Мороз, принесет подарки. Мы вышли на дорогу встречать деда Мороза. Небо было волшебным, со множеством лун и светил, оранжевых, зеленых и синих. Над дорогой стояла высокая, с серебристым хвостом звезда. Казалось, она плывет, и под этой звездой по дороге шел Дед Мороз — с посохом, с развеянной бородой, с сумой за плечами, опоясанный радужным ремешком. Нес тебе волшебный подарок... Помнишь, сын?

— Помню, — ответил мальчик и положил ему голову на грудь. Так они и сидели, обнявшись.

Стрижайло вернулся из своего сладостного забытья, услышав топот ботинок. Боевики выбегали в зал, становились у выхода с автоматами наготове. Стрелки у бойниц оживились, высматривали сектор обстрела. Снаружи воздух наполнился железной вибрацией, в которой стали возникать неразборчивые слова, словно их с трудом и неполностью произносили металлические губы:

— Обеспечить безопасность... В ответ на ваши требования... Бывший Президент Ингушетии... Обеспечить неприкосновенность...

В ЗАЛ ИЗ ПОМЕЩЕНИЯ ШКОЛЫ ПРИШЕЛ "СНАЙПЕР", вновь зачехленный в камуфлированный мундир, подтянутый, чисто выбритый. Вслушивался в металлические вибрации, казался взволнованным и воодушевленным. Стрижайло видел, как распахнулась дверь, ведущая на школьный двор, и в зале появился статный, в легком светлом костюме человек. Смуглое, твердое лицо украшали темные, с проседью усы. Лицо было знакомо. Потратив мгновение, Стрижайло узнал в нем Руслана Аушева, недавнего президента Ингушетии, чей военный подвиг в Афганистане был отмечен Звездой Героя Советского Союза, и чья нескрываемая солидарность с Дудаевым снискала ему стойкую неприязнь в Кремле. Оказавшись в зале, стиснутый боевиками с автоматами, увидев обширное пространство, заполненное полулежащими, измученными людьми, он растерянно остановился. Некоторое время топтался, словно колебался, не повернуть ли ему обратно, к растворенным наружу дверям, покинуть это гиблое место. Его глаза встретились с глазами "Снайпера". Оба пошли навстречу друг другу, обнялись сильным мужским объятием. Усы Аушева, когда он целовался со "Снайпером", появлялись то с одной, то с другой стороны от его головы.

Они были совсем близко от Стрижайло. Тот видел грубые, солдатские бутсы боевика и изящный дорогие туфли президента. Камуфлированный, перетянутые ремнями мундир террориста и элегантный, модный костюм Аушева. Они были противоположны друг другу, но их соединяли необъяснимая близость, потаенное родство, неявная симпатия, что делало их встречу сложной смесью противоборства и солидарности, вражды и братства.

Они что-то говорили друг другу на вайнахском. Аушев сокрушался, огорченно мотал головой. "Снайпер" на чем-то настаивал, не грубо, но с почтением, что не мешало ему оставаться непреклонным.

— Как ты мог в это влипнуть? — произнес Аушев по-русски, и было видно, что он искренне огорчен, хотя и понимает, что укоризна его опоздала. — Они использовали тебя. Будут показывать всем твой труп, а сами останутся в тени.

— Аллах все видит, кто на свету, а кто в тени. Мы с тобой не боялись смерти.

— Напиши своей рукой, что я должен им передать, и постарайся сберечь детей. Мы с тобой не святые, но с бабами и с детьми никогда не сражались.

— Пойдем, я напишу этим крысам послание...

Они удалились в школу, сопровождаемые боевиками, которые теснились в дверях, держа автоматы стволами вверх.

Стрижайло понимал, что этот визит — лишь один из множества эпизодов, случающихся ежеминутно вокруг захваченной школы. Не меняет общего хода дел, который, по замыслу беспощадного демиурга, ведет к кошмарной развязке. И его, Стрижайло, воля и вера, его духовный подвиг будут востребованы в заключительный ужасный момент, где ему предстоит спасти не только этих изнывающих детей и женщин, но и все человечество. Отдельные эпизоды, не влияющие на конечный итог, не интересовали его. Не интересовали страсти политиков, ложь журналистов, беспомощность силовиков, кликушество соглядатаев. Он больше не был политологом. Освободился навсегда от болезни извращенного разума, азарта развратного игрока, порочной страсти художника. Он был блаженный, духовидец, мученик, выбранный небом для вселенского подвига.

Через некоторое время Аушев и "Снайпер" вернулись в зал. Аушев держал в руке исписанный лист, бегло, на ходу, читал.

— Пусть ко мне не суются, — "Снайпер" говорил раздраженно. — Не нужны ни жиды, ни японки, ни московские придурки. Пусть явится сюда Президент. Если мужик, а не тухлая рыба, пусть обменяет себя на детей и женщин.

— Думаю, он не явится. Ты наивен. Я жалею, что ты в это ввязался.

— Аллаху виднее, — мрачно ответил "Снайпер".

— Позволь мне увести с собой пару десятков людей, — Аушев повернулся к толпе, наблюдавшей множеством затравленных глаз.

— Возьми десяток, — "Снайпер" усмехнулся, будто сочувствовал слабости мужественного человека. — Десять человек — встать, на выход!

Стал тыкать наугад в сидящих людей, нетерпеливо их подгоняя. Те быстро подымались, торопились выбраться из толпы, отделиться от пленных, размежеваться с ними, оторваться от страдающего скопища. Женщины, дети, подростки, совсем малютка на неустойчивых кривых ножках. "Снайпер" отсчитал десяток, а люди продолжали вставать, стремились на пустое пространство зала, цеплялись за тех, кому повезло.