class="p1">Что до меня, так я просто хочу уйти. Мне уже надоели цветы, бабочки, музеи и поучения Гума. Надоело читать книги, которые он мне дарит (об этой дурочке
Мадам Бовари), надоело носить платья и туфли, купленные им. Надоели гостиничные номера, где нельзя шуметь, остановки на неровных дорогах. И даже прогуливаться с Гумом в маленьких городках, таких как Шекспир в Нью-Мексико, меня тоже уже не забавляет.
Тем не менее, я часто думаю об Эмме Бовари. О ее смерти. Как изо рта у нее течет черная жидкость. Такая красивая и такая потерянная женщина. Она мне нравится. Почему она не сбежала? Каждый раз, когда мы оказываемся вот в таком захолустном городе, как тот, в котором находимся сейчас, я задаюсь этим вопросом. И саму себя спрашиваю о том же. Она заперлась в своем французском городишке со своим фортепиано и боровом-мужем, а я затерялась в дороге, сижу в машине рядом с тонким и образованным мужчиной… Я не пункт, отмеченный карандашом на одной из карт путеводителя, даже не пропавшая без вести на безликих просторах Америки.
Я девочка в бегах, разве вы не видите? Принужденная к этому. Слишком мягкая у меня кожа, слишком красивая улыбка. Я хочу, чтобы меня поймали, хочу услышать полицейские сирены. Хочу, чтобы меня привезли обратно домой, где я наконец-то смогу поспать.
Скоро мы будем в Калифорнии. Там, клянусь, я сбегу, точно-точно. Сяду на поезд: тут уж наверняка будет расписание и направление. И поеду… поеду к Магде. Она поймет.
* * *
Это не я, клянусь, это была его идея. Она пришла к нему в тот день, когда мне совсем, ну совсем не хотелось. Началось это, как игра, ну почти.
Теперь он должен платить мне за каждую ласку, каждый… & каждый… Недорого, от пятидесяти центов до одного доллара, но тем не менее. А затем следуют десять минут восхитительного послушания, на протяжении которых я наблюдаю за ним, потным и порабощенным, хотя он считает, что это я ему покорна, я. Смешно даже! Нет… Моя вагина стала анонимной копилкой, это позволит мне оплатить автобус или поезд до Лос-Анджелеса или до Чикаго, где он меня никогда не найдет.
И если кто-то мне скажет: не сейчас, ты еще слишком молода, слишком уязвима или слишком бедна, – я пошлю его прогуляться в ад. В ад, из которого я пришла.
* * *
Морро-Бэй, Калифорния. Здесь у всего фальшивый вид, но мне нравится: небо голубое, как на картинке, и Тихий океан оттенка выкованного метала, ну и шикарный отель над океаном, с мраморными колоннами, лесом, аллеями в цветах и портье в ливреях. У них золотые пуговицы! Утром, спозаранку, я слышу доносящийся снизу оттуда, где скалы, шум волн. Он как сердечный ритм. Это дает мне чувство защищенности. В полдень туман рассеивается, повсюду золото и лазурь, и далеко в море видно изгиб земли. Я почти счастлива, ведь в моей ванной и на шкафах есть большие зеркала. В них я вижу девочку, подругу моего детства. В отражении она иногда танцует и поет, держа в руке расческу-микрофон. Порой подруга моего детства исчезает на несколько дней, но в этой ванной ей хорошо.
Этим вечером будет десять дней с тех пор, как мы здесь. Это я упросила Гума сделать остановку, сказала, что я уже сыта по горло машиной и что хочу улучшить навыки игры в теннис. Он нашел мне преподавателя, бывшего чемпиона и стареющего красавчика, купил ракетки и форму. Я занимаюсь три часа в день на корте в садах гостиницы, с видом на море. Гум всегда рядом, сидит в тени на скамейке. Он не следит ни за игрой, ни за мячиком. Он смотрит, как я потею. Я просекла это с самого первого урока: его возбуждает видеть меня бегающую и прыгающую. Нравится, как я наклоняюсь, чтобы поднять мячик, или как во время подачи поднятой вверх рукой моя юбка задирается, показывая трусики. Ему нравится блеск пота у меня на висках, на груди, на ногах. В тот самый первый день, когда мы вернулись в гостиницу, он засунул свои руки мне под мышки, понюхал там и облизал. Мне пришлось оттолкнуть его, когда он захотел принять душ вместе со мной.
Ну и хорошо, что это его возбуждает. Кстати, так странно сводить его с ума, это как горячка. Я чувствую, как у него встает член там на обочине корта. Я наклоняюсь, прыгаю… бедняжка. Когда занятие заканчивается, я возвращаюсь в гостиницу и говорю, что слишком устала, что хочу поспать… естественно, это не дается без боя. Поспать без тебя, старый хрыч. Иногда мне приходится кричать. Кстати, я и правда устаю. Меня запрещено отвлекать до ужина. Я притворяюсь спящей в своей комнате. Наконец-то я одна. Я все забываю и тайком слушаю шум волн и чаек, которые кричат, как порхающие мысли.
Обожаю теннис. В какой-то момент я в любом случае перестаю думать о Гуме. В своем белом костюме он, как старая простыня, которая сушится на скамейке. Я хорошо играю. За десять дней у меня уже успехи – удар правой, бэкхенд. Как-то даже удалось подать навылет! Видишь, мама, ты была права… У меня получается, когда я сосредотачиваюсь. И все у меня получится!
Мой секрет. В холле гостиницы, рядом с колонной, есть огромный буфет, вытесанный из черного дерева. В нем лежат журналы, рекламные брошюры и указатель поездов и автобусов Калифорнии. Я слоняюсь по близости, открываю журнал и, пока Гум еще спит или читает на балконе, изучаю указатель, одним глазом следя за лестницей. Мне приходилось проделывать это несколько раз: так я боялась, что он спустится. Однако позавчера я нашла нужную страницу: 22:45 – отъезд два раза в неделю в Лос-Анджелес. Конечная остановка: Юнион-Стейшн. Ночью я слышу во сне: конечная – Юнион-Стейшн! Я иду по набережной. Вот город, он рядом, я свободна. Я поеду в Венецию. Мама часто говорила о своей золовке Магде, сестре моего отца, полячке, живущей в Венеции. Иногда на летних каникулах она приезжала в Рамздэль. Она была со мной очень мила. Именно она научила меня плавать. Высокая блондинка с вьющимися волосами. Магда Бесслер. Даже не знаю, сообщили ей о смерти моей мамы или нет, но наверное.
Интересно, насколько большая эта Венеция?
Отправной пункт поезда – Сакраменто, то есть сначала нужно доехать на автобусе до Сент-Луиса. Это ночной поезд со спальными вагонами. Оплатить спальное место я, естественно, не смогу: у меня всего двадцать два