Читать интересную книгу Избранное - Александр Бусыгин

Но Порфирий не посмел объяснить это полковнику и курил трубку каждый день, до одурения, порой захлебываясь удушливым кашлем и все время страдая от сознания, что он грешит перед богом. Единственным утешением иногда было обещание, которое он давал в своих молитвах:

— Даст барин за курение целковый — на весь свечек куплю!

Набив трубку, Порфирий обшарил все углы и нигде не мог найти спичек. Зажигать от лампадки считалось грешно. А закурить было надо. Все эти дни он, будучи целиком поглощен мыслями об отказе полковницы взять у него ребенка, редко вынимал трубку из шкафчика, а сегодня даже и одного раза не закурил.

«А вдруг барин узнает, — подумал Порфирий, и его взяла оторопь. — За ослушание с должности прогонит». — И он осмелился — закурил от лампадки. Зажигал Порфирий лучинку крадучись, руки дрожали, а глаза были скорбные, пытались не смотреть на Серафима Саровского.

Раскурив, трубку, Порфирий надел картуз и вышел во двор. После душной и тесной кучерской, где всегда плавали густые, раздражающие запахи кожи и конского пота, во дворе дышалось легко, и, если бы не постылая трубка, торчащая во рту, он чувствовал бы себя совсем хорошо.

Свежий, тихий ветер, словно руками, бережно и ласково обнимал Порфирия, шевелил его бороду, забирался под рубаху, приятным холодком овевал спину.

Было уже за полночь. Окна дома, выходящие во двор, были темными и на белом фоне стены казались мрачно зияющими провалами. Только под лестницей, в дворницкой, где жил Бесергенев, сквозь щель ставня пробивалась полоска света.

«Не спит еще Михаил Алексеич. Над чем-нибудь трудится. Умный мужик! — почтительно подумал Порфирий о Бесергеневе, шагая по двору. — Он и с барином может говорить, и барин его выслушивает будто равного. Откуда талант у человека?»

Почувствовав усталость и присев на скамейке под акацией, опушенной белым инеем буйного цветения и струящей приторный аромат, Порфирий вынул изо рта потухшую трубку и бережно спрятал ее в карман.

«Почему это так: одному человеку счастье, а другому нет?» — продолжал он размышлять. Порфирий толком еще не знал, как живет Бесергенев, но с него было достаточно и того, что полковница обласкала его внука, а полковник с ним разговаривает, — и Порфирий считал Бесергенева за самого удачливого человека.

— Да! — крякнул Порфирий, застряв в неповоротливых мыслях, и захватил бороду в горсть. — Верно говорится: борода выросла, а ума не вынесла.

Он еще долго пыхтел, придумывая, как бы ему облегчить свою жизнь, и, наконец, надумал: «Надо Ваську заставить трубку курить. Он еще махонькой, — за ним господь грехов не считает».

3

Трубка на следующий же день была вручена старшему сыну.

Первое время, как она появилась в кучерской, Василий оглядывал ее с боязливым любопытством. Порой ему хотелось подержать трубку в своих руках, а когда отец надолго отлучался из кучерской, у Василия были такие минуты, когда он вынимал трубку из шкафчика и еле пересиливал себя, чтобы не закурить. Но затем, видя, как отец с каждым новым днем все больше страдает во время курения, он возненавидел трубку.

— Кури каждый день и как можно чаще, — словами полковника строго приказал Порфирий.

Василий взял трубку с большой неохотой и плохо скрываемой брезгливостью и пригорюнился.

«Ну, ничего, — скоро успокоил он себя, — заставлю братьев мне помогать. Впятерых-то мы трубку сдюжаем…»

У Порфирия успокоения не наступало. Он и прежде не отличался аккуратностью в работе, а теперь стал совсем рассеянным. Лошадей чистил долго и плохо. Однажды он до тех пор елозил скребницей по крупу лошади, пока лошадь, обычно покорная, не вышла из терпения и не лягнула его в бок. На конюшне на каждом шагу замечался большой непорядок. Коренной «Силач» сбросил с себя недоуздок, затоптал его под кормушку. Порфирий, вместо того, чтобы сию же минуту приняться за розыски, надел на него другой, а куда девался старый — об этом даже и не подумал. Лампа в фонаре чадила. Порфирий каждый вечер зажигая ее, видел, что фитиль слишком выпущен, но не прикручивал его, и стекла фонаря покрывались густым слоем сажи. Задавая корм лошадям, Порфирий просыпал овес мимо кормушки, а сено раструшивал по всей конюшне. Овес он не собирал, сено не сгребал, а все это вычищал из конюшни вместе с навозом. В довершение ко всему, неизвестно чья курица, воспользовавшись рассеянностью Порфирия, устроила себе в конюшне гнездо и спокойненько несла яйца. Правда, в этом был виноват и Бесергенев, который позволил чужой курице зайти во двор. Но главная вина все же лежала на Порфирии. Ведь это он терпел курицу, безнаказанно позволял ей забираться в кормушки и клевать овес, предназначенный для лошадей господина полковника.

Курица часто взлетала под потолок и дерзко, вызывающе кудахтала, сидя на балках и загаживая их пометом.

Бесергенев скоро заметил беспорядок на конюшне и не раз порывался сказать об этом Порфирию, но его всегда сдерживало твердо укоренившееся мнение о Порфирии, как о человеке непутевом. «Все равно ничего не поймет, сколько ты ему ни долби».

Заметил также Бесергенев, что Порфирий осунулся и посерел, глаза запали, скулы стали острыми.

«Чего это он? — испытующе оглядывая Порфирия, подумал Бесергенев. — Хворь какая напала, что ли?»

Однако, встречаясь с Порфирием во дворе, он сдержанно отвечал на его приветствия и не обнаруживал ни малейшего желания разговаривать.

А Порфирий виновато опускал глаза, чувствуя, что Бесергенев им недоволен за что-то, и хотя считал его мужиком умным и ему всегда было приятно слушать его разговоры, а сейчас это было еще и крайне необходимо, — не знал, как начать, чтобы еще больше не разобидеть Бесергенева.

Один раз выпал подходящий случай, но Порфирий не сумел им воспользоваться. Убирая конюшню, он нечаянно поддел доску лопатой и сломал держак. Надо было идти к Бесергеневу. Только он один, будучи плотником, мог пособить его горю.

Порфирий ожидал, что Бесергенев осыпет его градом тяжелых упреков, распечет на все корки и выгонит из дворницкой, не пожелает услышать в оправдание даже одного слова.

— Что скажешь, молодец? — встретив его на пороге сказал Бесергенев. — Заходи.

Голос Бесергенева показался Порфирию приветливым. И это было действительно так.

— Садись на табуретку, — ласково пригласил Бесергенев, Увидев в руках Порфирия сломанный держак и лопату, он сразу догадался, зачем к нему пожаловал гость.

— Уходокал, значит? — спросил он, подняв на Порфирия сочувствующие глаза. — Положи. К обеду будет готово.

Порфирий растерялся от такой приветливой встречи и никак не мог поверить, что за этим не кроется какого-либо подвоха.

«Михаил Алексеевич, он мужик умный, — нерешительно топчась, думал Порфирий, — раскрой рот, а он возьмет и отчебучит какую-нибудь штуку».

— Ну чего ты жмешься… Все равно, как бирюк? — продолжал Бесергенев, строго посмотрев на Порфирия. — Сказал, садись.

— Я, Михаил Алексеевич, хочу тебя покорнейше попросить об одном деле, — пролепетал Порфирий.

— Это еще о чем?

— Держак я поломал.

— Фу ты, господи, — недовольно поморщился Бесергенев, — сказал тебе — к обеду будет готово. Чего еще надо? А раньше никак не могу.

— Ну вот и спасибо, — облегченно вздохнул Порфирий и собрался уходить.

— Погостить у меня, значит, не желаешь? — с еле заметной обидой в голосе остановил его Бесергенев, хмуро сдвинув брови. — Я не неволю, конешно.

— Как так я могу не желать! — удивился Порфирий. — Я думал, ты делом занят серьезным. Я чтоб не мешать…

— Садись. Я дело закончил.

«Делом» оказался огромный сундук. Он высился посередине дворницкой и утопал в кучерявых ворохах пенистых стружек. В дворницкой стоял густой смолистый запах сосны.

Сундук и был причиной необычных для Бесергенева ласковости и словоохотливости.

Три месяца он трудился над ним. Да и перед тем, как приступить к работе, немало намытарился. Прежде всего надо было добиться у полковника разрешения выбрать из обрезков, оставшихся после постройки дома, подходящий материал, а потом перебросить множество обрезков, подвергая опасности свои сапоги, которые каждую минуту могли быть исцарапаны гвоздями, подстерегавшими на каждом шагу.

Затем потребовался клей. Пойти в лавку за ним Бесергенев и думать не хотел, — начал уговаривать Степана принести клей из мастерских. Степан долго упирался, ссылаясь на то, что за воровство могут прогнать.

— А ты фунтами не тащи. Ты — по махонькому кусочку, — урезонивал его Бесергенев, — за кусочек тебя никто не осмелится прозвать вором и никто не прогонит.

…Сапоги остались целыми. Клею Степан наносил. Сундук готов.

Сегодня Бесергенев вбил последние гвозди — приладил крышку, ручки, и долго ходил вокруг сундука, причмокивая и приседая со всех сторон, и находил, что сундук получился очень богатый. По крайней мере, у себя в деревне он ни у кого такого не видел.