Читать интересную книгу День опричника - Владимир Сорокин

Хорошо, правильно. Только ратников надобно поплечистей подобрать и митрополита порослее, поосанистей. И суеты много ненужной на заднем плане. И птицы слишком низко парят, внимание отвлекают. Соглашается постановщик с пожеланиями, делает пометки в блокноте.

Номер следующий — страница недавнего прошлого смутного, печального. Площадь трех вокзалов в Москве, годы Белой Смуты Проклятой. Стоят простые люди, вынесенные на площадь смутной волною из домов своих и понужденные торговать чем ни попадя, дабы заработать на кусок хлеба, преступными правителями у них отобранного. Помнит моя память детская, ранняя те гнойные времена. Времена Белого Гноя, отравившего нашего Медведя русского… Стоят на площади люди российские с чайниками, сковородами, кофтами да мылом-шампунем в руках. Стоят беженцы и погорельцы, в Москву от горя нахлынувшие-поприехавшие. Стоят старики да инвалиды войны, ветераны да герои труда. Горько видеть толпу сию. Пасмурно, промозгло небо над нею. Печальная музыка звучит из ямы оркестровой. И — словно бледный луч надежды разрезал вдруг картину мрачную, затеплился в центре сцены: трое детей бездомных, миром отвергнутых. Две девочки в платьицах оборванных и мальчик чумазый с мишкой плюшевым на руках. Оживает робкая флейта надежды, звучит-просыпается, устремляется тонким гласом вверх. Всплывает над площадью мрачной, гнойной трогательная песня детская:

Слышу голос из прекрасного далека— Голос утренний, в серебряной росе.Слышу голос, и манящая дорогаКружит голову, как в детстве карусель.

Прекрасное далёко, не будь ко мне жестоко,Не будь ко мне жестоко, жестоко не будь!От чистого истока в прекрасное далёко,В прекрасное далёко я начинаю путь.

Слышу голос из прекрасного далека— Он зовет меня в чудесные края.Слышу голос, голос спрашивает строго:А сегодня что для завтра сделал я?

Прекрасное далёко, не будь ко мне жестоко,Не будь ко мне жестоко, жестоко не будь!От чистого истока в прекрасное далёко,В прекрасное далёко я начинаю путь…

Слезы наворачиваются. У меня, конечно, это похмельное. Но осанистый князь Собакин вполне естественно носом шмыгает. У него семья большая, внуков малых много. Крепыш-смотрящий из Тайного Приказа сидит, как статуя. Понятно — у них нервы железные, ко всему готовые. Полноватый столоначальник как-то поводит плечом зябко, видать, тоже со слезою борется. Взяло за живое людей матерых. Это славно…

Разбудил Государь в нас не только гордость за свою страну, но и сострадание к тяжкому прошлому ее. Стоят трое детей русских, тянут к нам руки из прошлого, из униженной и оскорбленной страны. И не можем мы ничем помочь им.

Утверждаем.

Далее — День Сегодняшний. Чаша полная, изобильная. Ансамбль имени Моисеева пляшет плясками всех народов великой России. Тут и татарский плавный танец, и казацкая лихая круговерть с шашками наголо, и тамбовская лубяная кадриль под тальянку, и нижегородский лыковый перепляс с трещотками-свистульками, и чеченская круговая с гиканьем-уханьем, и якутские бубны, и чукотские песцовые меха, и карякские олени, и калмыкские бараны, и еврейские сюртуки и — русская, русская, русская пляска до упаду, пляска лихая, задорная, всех объединяющая-примиряющая.

Нет вопросов к легендарному ансамблю.

Еще два номера: «Летающие балалайки» и «Девушка спешит на свидание». Ну, это уже классика — все отточено, выверено, обкатано. Не номера — загляденье. Смотришь — словно на санях с горки ледяной скатываешься. Смотрящий аплодирует. Мы тоже. Молодцы артисты Государевы!

Небольшой литературный номер: «Здравствуй, душа моя, Арина Родионовна!» Староват номерок, затянут слегка. Но — народ его любит и Государь уважает. Вяло советует столоначальник Пушкина омолодить — уж лет двенадцать играет его один и тот же немолодой актер Хапенский. Но знаем — бесполезно. Актер — в фаворитах у Государыни. Пожимает плечами постановщик, разводит руками:

— Не в моей власти, господа, поймите…

Понимаем.

И вот дошли до главного. Новый номер на злобу дня: «Накось, выкуси!»

Напряглись все в креслах, заворочались. Темно на сцене, только ветер воет да домбры с балалайками потренькивают. Выползает луна из облаков, освещает все неярким светом. Посередине сцены — Третья Западная труба. Та самая, из-за которой последние полтора года столько шума-гама, столько хлопот да попечений. Тянется-ползет труба по сцене через леса-поля русские, поблескивает в полумраке, упирается в Западную Стену, проходит сквозь вентиль-задвижку с надписью «Закрыто», ныряет в Стену и уходит дальше — на Запад. Стоит на Стене наш стрелец-пограничник с автоматом лучевым, смотрит в бинокль в ихнюю сторону. Вдруг забеспокоились домбры с балалайками, загудели басы тревогой — возле задвижки из земли куча кротиная выпирает. Мгновенье — и из кучи той крот-диверсант в очках черных вылезает, осматривается, принюхивается, подпрыгивает, хватается за задвижку, впивается в нее изо всех сил, зубами огромными помогает, — вот-вот повернет, пустит газ! Но — луч разящий сверкнул со стены, перерезал крота пополам. Вывалились-расползлись кишки кротиные, взвыл, испустил дух ворюга-диверсант. Вспыхивает свет, спрыгивают со стены трое молодцов-удальцов-пограничников. Спрыгивают лихо, с переворотами, с посвистом молодецким. У одного в руках гармошка, у другого — бубен, у третьего — ложки деревянные. А за спинами — автоматы верные, меткие. Пляшут молодцы-пограничники да поют:

Мы задвижку перекрыли— Как велел нам Государь.Ну, а недруги решилиГаз у нас сосать, как встарь.

Мы им «нет!» сказали разом,Навострили зоркий глаз— Насосался русским газомДармоед «Европа-газ».

Но неймется киберпанкамИз озябшей стороны— Разветвленья, как поганки,Вырастают у Стены.

Все наглеют раз от раза…Но учтите — можем мыВам поддать такого газу— Задохнетесь сразу вы!

Открывает один пограничник задвижку, двое других подскакивают к торцу трубы, приставляют к ней зады свои и пердят. Грозно-завывающе проходит бздёх молодецкий по трубе, течет сквозь стену и… слышатся вой и вопли на Западе. Звучит финальный аккорд, трое молодцов вспрыгивают на трубу и победоносно воздымают автоматы. Занавес.

Зашевелились зрители высокие. Смотрят на князя Собакина. Подкручивает он свой ус, задумавшись. Молвит:

— Нуте-с, какие будут мнения, господа?

Столоначальник:

— Я вижу явный элемент похабщины. Хотя вещь актуальная и сделана с «огоньком».

Смотрящий:

— Во-первых, мне не нравится, что вражеского лазутчика убивают, а не захватывают живьем. Во-вторых, почему пограничников всего трое? Застава, как мне известно, состоит из дюжин. Так и пусть их будет двенадцать. Тогда и бздех будет помощнее…

Я:

— Согласен относительно состава пограничников. Номер нужный, злободневный. Но элемент похабщины есть. А Государь наш, как известно, борется за целомудрие и чистоту на сцене.

Молчит князь Собакин, кивает. Затем молвит:

— Скажите, господа, сероводород, которым озлят наши доблестные воины, горит?

— Горит, — уверенно кивает смотрящий.

— А коли горит, — продолжает князь, ус подкручивая, — тогда чего Европе бояться наших бздёхов?

Вот что значит — Внутреннего Круга человек! Сразу в корень зрит! Бздёхом-то русским можно и города европейские отапливать! Задумались все. И я на свой ум попенял: не докумекал до очевидной вещи. С другой стороны — гуманитарий я по образованию…

Бледнеет постановщик, нервно подкашливает.

— Мда… неувязочка… — чешет подбородок смотрящий.

— Проруха в сценарии! — предупредительно подымает пухлый палец столоначальник. — Кто автор?

В темноте зала возникает сухощавый человек в очках и толстовке.

— Что же вы, любезный, так обмишурились? Тема-то наша газовая стара как мир! — спрашивает его столоначальник.

— Виноват, исправлю.

— Исправляй, исправляй, голубчик, — зевает князь.

— Только помни, что послезавтра — генеральная! — строго говорит смотрящий.

— Успеем, как же.

— И еще, — князь добавляет. — У тебя, когда лучом крота полосуют, кишки из него валятся. Многовато.

— Что, ваше сиятельство?

— Кишок. Натурализм здесь неуместен. Сделай, братец, потрохов поменьше.

— Слушаюсь. Все исправим.

— А что с похабщиной? — спрашиваю. Косится на меня князь вполоборота:

— Это не похабщина, господин опричник, а здоровый армейский юмор, который помогает нашим стрельцам нести суровую службу на дальних рубежах Родины.