Читать интересную книгу Много шума из никогда - Арсений Миронов

Я поинтересовался, не обойдется ли босс без моего присутствия и не хочет ли Лито самостоятельно разузнать про клады. Но тут из конюшни вернулся Гнедан, и вдвоем они кинулись мне намекать, что я у князя по жизни любимый раб и что труба зовет именно Мстиславку, а не другого кого.

Я вышел на двор, употребляя в неожиданных контекстах имя князя, а заодно и моих новых фрэндов. Ко мне подвели Гнеданового жеребца, драть его. Я сказал себе, что уже где-то видел это копытное чудовище, и тут же вспомнил, что, кажется, в гробу. Мерин злобно показал зуб, и я понял, что мы не сошлись характерами. Ехать ломало, но Гнедан уже подталкивал к седлу.

— Коли путь позабыл до князя, чуй: держи шумным драгом, — объяснял он. — Дорожи им вплоть до старого млина[36], а послед того верни надесно. Там уже втретьпогоды[37] достигнешь наместо.

Я потребовал компенсаций морального ущерба, и парни согласились к моему возвращению: а) нарубить дров, b) приготовить обед, с) истопить баньку, d) покрасить забор и е) поклеить обои в прихожей. Наконец, когда говорить стало уже не о чем, я сделал самоуверенное лицо, бодро подошел к лошади, взялся за луку — и тут мои конечности сами собой пришли в движение, и я очнулся в седле.

В голове зазвенели веселые зуммеры, и я осознал, что почему-то умею кататься верхом. Наверное, в прошлой жизни я был Чапаевым (не таким, как у литератора Пелевина, а настоящим кавалеристом) — иного объяснения своим феноменальным способностям не нахожу. Мерин, еще не признавши во мне генетического наездника, стал неловко двигать задом, слегка забрасывая его в воздух. Я обиделся и вставил ему пятками в пах. Почувствовав себя униженным и оскорбленным, зверь заржал, выкрикивая какой-то тезис в защиту дикой природы, и шутя прислонил меня к стенке сарая. Ощутив боль в отбитом колене, я сказал себе, что я фашист и вообще царь природы. Не прошло и половины всемирной истории, как мятежное млекопитающее было подавлено — перемахнув через полуразрушенную Гнеданом изгородь, я дал гари[38] за черту города. Скакать было в оттяжку: мой мерин, видимо, решил, что его астральное имя — Харли Дэвидсон. Он живо оставил позади деревенских шавок, пытавшихся осуществлять преследование, и мы стремительно углубились в какой-то лес. Вокруг засвистели деревья, и меня ужаснуло мыслью, что я — нерусский. И ничего не могу с собой поделать. Ну не люблю я быстрой езды. Пытаясь разъяснить эту мысль своему зарвавшемуся Харли, я стал искать пяткой тормозную педаль. Но рыжий монстр был какой-то новой моделью — вместо того, чтобы тормозить, он переходил на повышенную передачу. Я пронесся мимо «mlina» как чумовой рокер, вздымая пыль и срывая с деревьев листья. Скоро я уже втянулся в темп скачки и понял, что, оказывается, всю жизнь мечтал быть казаком. Простым русским парнем в лампасах. Рука просилась рубить головы комиссарам и защищать Царя и Отечество. Гены бородатых предков, покорителей Сибирских ханств, запрыгали в крови, и я сказал себе, что рожден гусаром.

Наконец, рыжий Харли сбавил скорость, приближаясь, должно быть, к посту ГАИ. И точно, прямо на нашем пути стоял гаишник, перегородив тропинку тучным корпусом. Он имел в качестве одежды мешковатую T-shirt[39] серого цвета, а в руке держал что-то вроде средневекового копья. На голове поблескивал шлем, наводнивший мое сознание фаллическими ассоциациями. Я полез было в карман за правами и техпаспортом, но мужик неверно интерпретировал этот жест и решил поиграть мышцами. Шарахнувшись в сторону, он выставил вперед острие копья и, наверное, повредил бы мне кожу, не вступи я в разговор вовремя.

— А-а-а! — заорал я, ловко низвергаясь с лошади. — Дядя, прости сорванца! Не убивай. А не то я тебе еще пригожусь. «Дядя» убрал копье и стащил с головы шлем.

— Здорово, Мстислав, — сказал он, отдуваясь. — Ты почто коня сгоняешь тако? Не признал тя, не гневай средца своего.

— Вот я тебе вгоню промеж глаз — сразу признаешь, — пообещал я, сообразив, что мужик свой и бить не будет. — Ты чего на людей как на амбразуру? Вот князю скажу, он тебя уволит. Взяли моду с заточками ходить.

Дядя был толстый, но удивительно энергичный. На его красном фэйсе читался холодный профессионализм сотрудника органов. Схватив Харли под уздцы, он жестом пригласил меня углубиться в заросли крапивы. Я вежливо пропустил его вперед: прокладывать дорогу.

— Оттекает князь наш, уж и на ноги не вздается, — продолжал мужик по ходу дела. — Лежит себе и тихо молвит речи неведомы. Безумен стал, но личины людския признает. Тебя поминал увечера…

— По матери?

— Ан нет, по батьке. Отец твой. Лык Клыкодер, зело добрый ему дружинушка бывал. На пирах с богатыми да храбрыми купно сеживал. А потомствием, мол, не успел: ибо лук[40] возрос аки тать нощной, купчинку бьет по шумным драгам да по течениям…

Я понял, что на меня наехали.

— Ладно, — говорю, — у каждого свой хлеб. Твое дело легавое, а мы — птицы вольные, санитары леса.

Впереди самостоятельно наметилась небольшая полянка. Признаюсь, что ожидал увидеть по меньшей мере скромный такой замок в духе Уолта Диснея — с башнями и тупыми охранниками возле бюро пропусков. Реальность оказалась прозаичнее. Сбоку коптился костерок, а напротив, под старым дубом, темнела хижина размером с деревенский сортир для двоих. Толстый мужик подтолкнул меня к порогу. Рука дернулась поправить тугой узел галстука — не нащупав его, остановилась на полпути — стиснув зубы и краснея, я просочился в кабинет шефа.

Внутри было душновато — кондиционер, по обыкновению, не работает, подумал я и сглотнул. Судя по мраку, босс приказал выключить свет и теперь работал с документами[41]. Пылинки нервно прыгали в солнечных полосках, пробрызгивавших сквозь дырки в крыше.

Тихо как в гробу. Похоже, старый хрен уже отключился, подумал я, и душа моя осеклась в пятках: прямо по курсу лежал старикашка. То, что я принял поначалу за изголовье кровати, оказалось огромным жестким плечом — еще выше, под самым потолком оформились очертания косматой головы… Этому человеку было тесно в хижине — упираясь затылком в потолок, он полулежал, согнув ноги в коленях и перекрестив на груди длинные костлявые руки. Я понял, что в молодости князю Всеволоду было несложно наводить шорох на соседей: его тело и теперь насчитывало метра три в длину. Старик был определенно крутой и симпатичный моему холопскому сердцу. Уважительно покосившись на мрачные хваталки, увесисто покоившиеся на груди поверх спутанной бороды, я деликатно кашлянул и доложил, что рядовой Лыков по их приказанию прибыл.

Старик тяжело качнул в мою сторону львиной головой и пошевелился. Огромный локоть, упиравшийся в стену, опустился с кровати вниз и коснулся пола. Хрустнули суставы — и до меня долетел шепот:

— Верно ли… даждь иде?..

Князь спрашивал про дождь. Я промолчал и вместо ответа почему то… даже странно писать это… опустился перед ложем на колени.

— Чую, даждется вам к ночи… То-то ужин сытный будет оратаю — всякий день семенит с неба… Уродит земля-то…

Старик говорил тяжело, но — как-то весело. И вдруг — веские и холодные, будто каменные, пальцы легли мне на плечо.

— Дождал-таки тебя, Мстиславко.

Подумалось, что если сейчас сдавит пальцы, то сломает мне шею. Но рука была покойная, безвольная — только долгая и тяжелая, как бремя. Странно: я вдруг почувствовал, что мог бы всю свою жизнь простоять вот так, на коленях, перед ним, и чтобы спрашивал меня про дождь, и чтоб рука…

— Воля мне отведать про твое отбытие лесное. — Показалось, что он улыбнулся голосом. — Добрая воля, да не успеть уже. Стариковы речи пуще золота мерены… Ну, ведай ты княжье слово законное. Закон после меня таков: детей трое, два наследника и княжна. Сыновей звать Зверко и Поток, а дочь… Рута. Сыщи их опоследу смерти моей.

О Господи, да как же—я ведь никогда не смогу…

— Найдешь. Вот… опоясти[42] клок… Распусти уз… ну, поспешай! — Он слегка сдавил плечо, и я, охватив обеими руками холодное княжье запястье, нащупал что-то вроде плотного матерчатого ремешка. Рванул тесемку, и полоска ткани медленно, с треском сползла в мою ладонь. Почему-то теплая и шершавая — должно быть, вышивка.

— Двадесет лет тому было, воевал я князя престольского Ярополка. Несправно воевал, допустил вражину до самого града моего великого, до Властова… Умыслил я осаду принимать в крепости… И перед боем… справил Ярополка, дабы жен и молодь всю нашу из крепости отпустить. Протягти их крозь станы вражьи прочь… Бабы и детишки-то… безвинные все.

Тяжко говорит, а все пытается улыбнуться, чтобы вспоминать легче и чтобы слезы не мешали.

— Ну, Ярополк это дело… сдобрил. Едино, рек, потомствие Всеволодово не выпускать, а быть княжьим детям мертвыми. Сыновам-то моим и Руте-младенице… Дабы, вестимо, семени-полымени моего не принялось боле на земли.