Читать интересную книгу Тайна старого Радуля - Сергей Голицын

Он любил читать и в школах, но не в нарядном и многолюдном актовом зале, а просто в отдельных классах – в пятом, в шестом, в седьмом. После чтения ребята всегда готовы были сказать: «Как хорошо, как интересно!», но он таким похвалам не очень-то верил. Мнение ребят познавалось иначе. Вот если он читал, а в это время то с одной парты, то с другой доносилось шушуканье – значит, берегись, написал плохо, скучно. А бывало и такое: читал он, читал, а в классе тишина царила, слышно было, как тикали часы на руке у учительницы, а она на самой задней парте сидела…

И тогда поднимал Георгий Николаевич голову и видел, что мальчики и девочки вытягивались вперед, во все глаза глядели на него, застывали неподвижно… И говорил он самому себе: «Ну молодец! Радуйся, ликуй – выдержал экзамен!»

Однако не друзья и не школьники являлись его главными слушателями и советчиками. Первой, кому он читал только что созданные страницы, была его верная и любимая Настасья Петровна. Именно мнение жены он особенно ценил и всегда внимательно прислушивался к нему.

Вот почему так хотелось ему сегодня вечером ей почитать те две никак ему не удававшиеся главы исторической повести, посвященные белокаменному строительству на Руси в двенадцатом столетии.

Но тут дело застопорилось. У Машуньки разболелся животик. Настасья Петровна никакими усилиями не могла ее уложить. Несносная девчонка то хныкала, то хохотала, то брыкалась. А Георгий Николаевич, сидя за столом в кухне, терпеливо ждал. Рукопись лежала перед ним.

В конце концов он встал и прошел в спальню.

– Детка, послушай, что я тебе расскажу. Он подсел к ее кроватке, начал ей шептать:

– Детка, милая, ну, пожалуйста, закрой глазки, закрой глазки… Мне так нужно прочесть бабушке две главы из моей книги.

Машунька приподняла голову.

– О чем ты пишешь? – спросила она.

– Книга еще не скоро будет написана. Вырастешь – прочтешь, а сейчас закрой глазки и засни, засни.

И Машунька правда уснула.

Георгий Николаевич тихонько, чтобы ее не разбудить, встал и вышел на цыпочках в кухню.

– Готово, уснула. Давай приступим к делу, – очень довольный, сказал он Настасье Петровне.

Чтение началось поздно – только в девять вечера.

Июньские дни длинные. Солнце клонится к закату, Георгий Николаевич читал, наверно, целый час. Настасья Петровна зажгла электричество. Стакан холодного чая перед ним почти опустел…

Он читал о прекрасном витязе, славном богатыре Алеше Поповиче, как позвал его к себе в Ростов совет держать князь Константин; стал Алеша прощаться с молодой – женой, подвели отроки к нему коня, вскочил он в седло…

Читал Георгий Николаевич, читал… Настасья Петровна подлила ему еще чаю в стакан…

Читал Георгий Николаевич о том, как строили из белого камня в двенадцатом и тринадцатом столетиях. Чертежей тогда не знали, а главный зодчий-хитрец вырезал из податливой липовой колоды маленькую церковку или башенку и, держа ее в руках, смотрел, как возводили каменщики стены.

Откуда историки это знают? Да на некоторых иконах встречаются изображения святых, держащих такие игрушечные церковки.

Георгий Николаевич описывал, как древние строители поднимали на веревках с помощью деревянных блоков один за другим ровно отесанные спереди и с четырех боков плоские белые камни, как плотно прилаживали их один к другому, пропитывали швы известковым раствором.

А тем временем другие каменщики, сидя на земле на дубовых колодах, ударяли молотками по ручкам долотьев – тук-тук-тук, – сглаживали, отесывали они камни, и нездоровая пыль облачками поднималась над ними.

Тук-тук-тук… – словно колокольцами перезванивались камнесечцы, словно играли они на пастушьих свирелях или перебирали струны гуслей…

Тук-тук-тук… – оборванные и босые стучали они, лица их были бледно-серые, рты обвязаны тряпками, а воспаленные глаза их слезились. То один, то другой камнесечец выпрямлял согнутую спину, отнимал тряпку ото рта и кашлял, сплевывая кровью…

– «Тук-тук-тук…» – читал Георгий Николаевич. Тук-тук-тук… – вдруг легонько застучало в наружную дверь. Он вздрогнул, поднял голову, спросил:

– Кто там?

Дверь слегка скрипнула, отворилась. На пороге вырос Миша. Он был босиком, в грязных засученных шароварах и в майке, а в руках держал какую-то блестящую металлическую чашечку, формой своей напоминавшую серебряную чару, из которой древнерусские князья пили на пирах мед и зелено вино.

Вид у Миши был крайне растерянный и смущенный. В черных глазах его виделся страх, смешанный с болью и отчаянием, тонкая верхняя губа вытянулась вперед.

«Прервал на самом животрепещущем месте!» – сердито подумал Георгий Николаевич.

– Мальчик, что тебе нужно? – не очень строго спросила его Настасья Петровна.

Тот протянул вперед свою княжескую чару и жалобно пролепетал:

– Половник, половник сломался…

Настасья Петровна внимательно всмотрелась в него и вдруг сказала:

– Не верю! Из-за сломанного половника не глядят с таким отчаянием. Говори сейчас же, что у вас там стряслось?

Георгий Николаевич от гнева даже не мог рта раскрыть. У Миши тоже прилип язык к нёбу.

– Чего же ты молчишь? – повторила свой вопрос Настасья Петровна. И, не дождавшись ответа, она с большой нежностью притянула мальчика к себе: – Ну, милый мой, скажи мне, какая у вас там беда?

Миша взял себя в руки и начал сбивчиво, заикаясь. Настасья Петровна слушала его с участием и нескрываемым любопытством.

Георгий Николаевич тоже слушал и одновременно с тоской и злостью думал: «Противный мальчишка, прервал чтение!» Но с каждой минутой гнев его все остывал, остывал… А чувство писательской любознательности в нем все росло, росло… Рассказ мальчика и правда был очень интересный, такой можно бы вставить в новую повесть.

Миша рассказал, как они оставили Галю готовить обед, пошли в город и вернулись только теперь. Сварила бы она вкусно, и не стали бы ее строго судить за измену дружбе.

– За измену дружбе? – переспросила Настасья Петровна. Миша повторил свой рассказ про преступную Галину ночевку и про еще более преступное уничтожение шоколадок.

– А теперь она бухнула мясные консервы прямо в компот, – уныло закончил он и тяжко вздохнул.

– Так что же, вы сломали половник об ее спину? – спросил Георгий Николаевич.

Тут Миша выпрямился, оттопырил верхнюю губу, в его черных глазах вспыхнули молнии.

– Посмел бы кто ее стукнуть! Я бы такому…

Он объяснил, что Галино злосчастное кушанье очень долго висело над костром и потому подгорело. А сломал он половник, выскребая со дна ведра приставшие сухие фрукты и куски обсахаренного мяса.

– Я тебе сейчас подарю другой половник, – сказала Настасья Петровна. – Георгий Николаевич занят, он придет к вам завтра.

И опять неподдельное отчаяние выразилось в черных Мишиных глазах. Для смелости он крепко, до боли сжал кулаки и выпалил:

– Сейчас суд будет над Галей. Ой как все злы на нее! Хотят выгнать ее совсем, в Москву отправить.

– О-о-о! – только и вырвалось у Георгия Николаевича. Ему сделалось нестерпимо жалко и мальчика и провинившуюся бедняжку Галю.

Миша опять оттопырил верхнюю губу, выпрямился, заправил выскочившую майку в шаровары и с мольбой в голосе сказал:

– Дяденька, я за вами пришел. Вас свидетелем на суд зовут.

Георгию Николаевичу было, конечно, очень досадно, что прервалось чтение его рукописи, но ничего не поделаешь – он же раньше обещал идти на этот дурацкий суд.

– Второго блюда почти не осталось, – неожиданно обратилась к Мише Настасья Петровна, – а картофельного супа целая кастрюля, возьми ее с собой.

Больше всего на свете она любила угощать и сразу поняла, что ребят надо накормить.

– Нет, спасибо, – гордо отказался Миша. – Из города мы, правда, пришли, как шакалы, голодные. Смотрим, в одном ведре суп жидкий, только червячки вермишели плавают, в другом ведре пшенная каша тоже очень жидкая и немножко подгорелая, а в третьем ведре… вот этот самый сладкий суп. Мы понюхали, попробовали и всё слопали, и насытились.

Георгий Николаевич надел пиджак, натянул резиновые сапоги и готов был идти.

– Ты скоро вернешься? – спросила Настасья Петровна мужа.

– Не знаю, – ответил тот, выходя за калитку. Откуда он мог знать, сколько времени продлится этот суд!..

Солнце зашло совсем недавно-. В лиловых сумерках под кустами еще была заметна тропинка.

Пока они спускались с горы, Миша рассказывал. Он и сейчас захлебывался и глотал концы фраз, но не от волнения, а от восторга.

Больниц-то в городе целых три, и там, как нарочно, карантин. Отовсюду их гоняли, никуда не пускали; они прятались в крапиве, пролезали через заборы, проникали в котельные, на кухни, побывали в туберкулезном санатории, даже в родильном доме. Потом они догадались – нечего всей толпой соваться туда и сюда, нужно посылать в разные стороны по два, по три разведчика. Наконец они нашли, в какой больнице, в каком корпусе лежал их любимый воспитатель. И тут один дяденька больной помог. Он в полосатой пижаме по садику разгуливал. Он и показал окно палаты Петра Владимировича. Хоть на первом этаже, а все равно было жуть как высоко! Мальчишки подсаживали друг друга и девчонок тоже подсаживали. И все, все увидели Петра Владимировича.