Читать интересную книгу Тарантелла - Борис Фальков

Он достал из-под конторки отвратительный зелёненький зонтик и положил перед нею.

— Может, она с тех пор и тянется, всё та же. Или, может, вы её видели не двадцать лет назад, а только что во сне, — передразнила она его вчерашнюю реплику, но сухо: синьорина — всего лишь ханжеский вариант того же младенца. У вас тут всё не как у людей, в мае — и так… шпарит. Но вы очень заботливы. Хотя и напрасно: у меня хорошая выносливость. Получше, чем у иного быка.

— Именно в мае это и было в прошлый раз, — подтвердил он. — Мне будет неприятно, если моя постоялица… превратится в пациентку.

— А мне показалось, что солнца сегодня не будет. Как поднялась, сразу глянула и, вроде, небо уже затянуло.

— Это ещё хуже, когда оно сквозь такие облака. Да и не облака это, к нам они редко доходят, а высокий туман. Остатки испарений наших, некогда роскошных болот. Так сказать, выдоенное из нас самих молочко. Не смотрите, что зонтик вроде бы не даёт тени. Откройте его и всё, и скажите спасибо за совет. У нас это принято, вы никого этим не удивите, скорей наоборот. Для такого обычая есть основания, поверьте.

— Вы тоже ходите с зонтиком?

— У меня свой зонтик. — Он скосил глаза вправо: там на крючке висела чёрная кепка. Даже теперь он не улыбнулся. — Не моё, конечно, дело, но вам и ноги надо бы… прикрыть.

— Сгорят?

Она тоже постаралась не улыбнуться. Помня его реакцию на, оказывается, присущую ей гримаску — и не сощурить глаза. Чтобы гарантировать себе успех стараний, она вытащила из сумочки и надела солнечные очки.

— И сгорят тоже. — Взгляд его скользнул ниже, но наткнулся на бортик конторки, скрывавший её шорты. — Да вы не беспокойтесь, зонтик подойдёт вашим очкам. Вроде так и задумано: весёленький зелёненький ансамбль. А про ноги… лучше я вам про них скажу, чем другие.

— Тогда вы же скажите и другое, — воспользовалась она случаем, он сам предоставил ей такую возможность, — у вас в Сан Фуриа есть ведь и другие обычаи, кроме зонтиков и кепок, так?

— Какие обычаи? — Он упорно рассматривал бортик, будто впервые его видел. — Что вы имеете в виду?

— Ну, другие бытовые особенности, подчёркивающие местный колорит. Обряды. Свадьбы, например… Я имею в виду: у вас на свадьбах играют музыканты, и, наверное, оригинальные местные мелодии, нет? Я б охотно познакомилась с таким музыкантом.

— Начто это вам?

— Я собираю такие мело… обычаи. Это моя профессия. Моя специальность романская культура, взять поуже — фольклор, если вам что-то говорит это слово. Я преподаю в университете и пишу книги. И сейчас готовлю новую монографию. Это моя работа, находить, сохранять и интерпретировать оригинальные явления культуры, извините, я не нарочно, мне трудно подобрать для вас слова попроще. В наше время, когда многое исчезает… А обычаи — это живая история культуры, и было бы непоправимой глупостью допустить, чтобы какой-нибудь культурный символ навсегда…

Она энергично провела ладонью по стойке, будто смахивала со стола крошки. На гранитный пол осыпались коричневые чешуйки облупившейся краски. Погоди у меня, я тебя ещё так раскачаю… Выпадешь за борт своей лодки.

Его зрачки покорно проследовали за её жестом, поверх очков.

— У вас красивые руки. Такие чистые линии мышц, — усмехнулся он. — И плечи. Крепкие, но изящные, как у лошадки.

Кусается, от неожиданности дёрнула локтем она.

ЧЕТВЁРТАЯ ПОЗИЦИЯ

На этот раз ему всё же удалось смутить её. Конечно, смущение выглядело, и было чрезмерным, но вовсе не беспричинным. Во-первых, своим укусом хозяин прервал уже набиравшее ход необходимое объяснение. А во-вторых — то, как он это сделал, почти буквально повторило, как бы размножило в зеркалах, её собственное мнение о себе. Повторило её же, в сущности, словами.

Разница была только в том, что она обращалась к себе фамильярней, на «ты». Но если припомнить, что её авторство в обращениях к себе на «ты» уже вызывало обоснованные сомнения, и что не так уж ясно, с собой ли она в такие минуты говорит — и вообще, она ли говорит, — то эту разницу следует считать совершенно несущественной. Попросту несуществующей. Тогда причины её смущения станут ещё значимей, а величина смущения — соответствующей им.

Сочтя именно так, она, несмотря на всю неожиданность укуса, сумела довести до конца, не сбилась, свой выработанный жест: поставила локоть на бортик конторки и оперлась щекой на ладонь. В целом — заняла удобную для атаки позицию. Замедленный жест сопровождался шуршанием жилета на её груди. В его итоге ладонь оказалась зажатой между щекой и голым плечом. На предплечьи, под натянувшейся кожей напряглась красивая овальная мышца и проявился изящный рисунок голубых вен. В такой позе, она знала, шея удлиняется за счёт другого плеча.

— Жеребячий комплимент, — наморщила она нос. — Вернее, бычий. Чистые руки… Так в газетах называют нынешнюю полицейскую операцию против коррумпированных чиновников. А нормальные люди в наше время таких комплиментов уже не делают, и вообще в прелюдиях не нуждаются. Когда хотят с женщиной спать, так и говорят: хочу с тобой спать.

— Ну, а что на это женщина? Ладно-ладно… Но вы действительно смахиваете на bulle, один к одному. Вся такая тренированная… а лицо такое для вашего возраста, это судя по корпусу… cлишком, подозрительно детское. Bulle, не знаю, как бычка перевести в женский род, подскажите. Вы наверняка лучше знаете этот язык. Я имею в виду — потому что регулярно, как видно, читаете газеты. Коровка? Мне следoвало именно так сказать, вы правы.

Она убрала ладонь из-под щеки и предостерегающе покачала указательным пальцем.

— Я шучу, — добавил он поспешно и поднял брови, выражая удивление её непонятливостью. — А вы хорошо говорите по-итальянски, акцент почти незаметен. Скажите, университет, в котором вы, допустим, работаете… это ведь не римский университет? Не беспокойтесь, мне известно значение этого слова. Я, конечно, там не преподавал, но когда-то и сам учился. На севере… в Милане.

— Ну да! — воскликнула она. Он снова оказался внимательней, чем она полагала. Она была уверена, что у неё вообще нет никакого акцента. — Ни за что бы не подумала. Впрочем, в вас полно и других сомнительных прелестей. Я имею в виду, что это вы смахиваете на булле со своими допросами. И на каком же факультете вы учились?

— На медицинском. Итак, вы не работаете ни в римском, ни в миланском…

Он настырен, как преследующий жертву паук. Назойливая его наблюдательность, постоянно отклоняющая беседу от нужной ей темы, начинала раздражать, как зуд. И показная грубость его речи — тоже. Логично было бы прервать разговор, указав сторожу на его подлинное место, по ту сторону бортов жалкой конторки, и посоветовав не высовывать оттуда слишком длинный, вынюхивающий что его вовсе не касается, нос. Но она вовсе не собиралась поддаваться на, конечно же — намеренную, провокацию, тогда не надо и затевать такие поездки, и постаралась сдержать раздражение: что, если глянуть иначе на эту… лаконичную речь, сопровождающуюся почти столь же лаконичной мимикой, собственно, никакой? Тогда и всё остальное оборотится в другое, в свою противоположность.

Тогда окажется, что у него такое же лаконичное, крепко слепленное бледное лицо. И с ним не очень-то вяжутся эти рыбьи… впрочем, она и тут несправедлива… преобразившиеся в просто усталые, и от усталости невнимательные глаза. И нос-то как раз короткий, прямой, поэтому очки постоянно сползают на его кончик. Мягкие, она бы даже сказала — порочные, складки у рта. Если сбить с него дурацкую спесь, можно получить нечто почти пристойное. А если протереть свои очки, вон они как запылились, пристойное вполне.

Она поколебалась, сняла светофильтры, протёрла пальцами… И засунула их в сумочку, вдогонку ругнув себя за то, что опять привлекла к безвкусной финтифлюшке ненужное внимание. Но нет, этот тип и глазом не повёл. А ведь эти колебания, сопровождаемые бессознательным качанием подбородка, и те предостерегающие покачивания пальцем — всё это могло бы выдать её ему с головой: все они были выступившей наружу внутренней её дрожью, заметно увеличившей размах своей амплитуды.

— Нет, я работаю в мюнхенском университете, — приступила она к уж вовсе ей ненужным объяснениям. — Я родилась в Мюнхене, это в Германии, в Баварии, если слыхали. Но моя мама из Триента. Итальянский — мой второй, а то и первый язык. Естественно, что я занимаюсь романистикой. И сейчас я по обмену в римском университете, знаете — ваши к нам, наши к вам, общий европейский дом. Это, конечно, временно, а жаль, мне нравится Рим. Эта моя поездка от римского университета. Показать бумаги?

— Почему это? — удивился он. Вот и от последнего, главного элемента псевдорустикального стиля не осталось и тени.

— Начто, — язвительно подправила она.