Читать интересную книгу Зульфагар. Меч халифа - Николай Стародымов

— Кто ты? Откуда? Как попала в плен?.. — начал разведчик привычные вопросы.

И осекся. Девушка взглянула на него своими ясными зелеными глазами и тут же опустила их.

— Вы же меня не за этим позвали… — тихо сказала она. — Ну так делайте быстрее, что хотите, и потом отпустите меня…

Она сидела на том же намертво закрепленном стуле, на котором несколько минут назад сидел подполковник. И в ней чувствовалось то же, что и у него: Мустафа мог что угодно сделать с ее телом, но ничего — с ее душой.

И Мустафа вдруг почувствовал какую-то ненормальную, противоестественную зависть к пленному офицеру: он вдруг понял, что эта красивая, измученная блондинка может питать какие-то добрые чувства к униженному растоптанному пленному (шайтан, как же его, будущего агента, зовут-то?), и никогда не отнесется с искренним чувством к нему, могущественному и свободному человеку… И кто-то еще смеет утверждать, что русские женщины ничем не отличаются от остальных!

Хотя… Мустафа вдруг поймал себя на крамольной мысли — впрочем, на крамольных мыслях он себя ловил нередко… Хотя на подобные чувства способны не только русские женщины — женщины вообще, в целом. Не так уж редко случается, что женщина может влюбиться в пленного, в униженного, в слабого мужчину. И тогда она способна на многое… Крамольность же этой мысли была в том, что тем самым ставится под сомнение постулат об отсутствии у женщины души. А это противоречит Корану. Вот и возникает сомнение: может ли Несомненная книга ошибаться?..

— Хочешь, я тебя отпущу? — вдруг высокомерно и необдуманно спросил Мустафа.

Она ответила не сразу.

— Хочу. Отпустите… — после паузы проговорила девушка. — И что вам за это я должна сделать?

«Вам сделать…» На что уж Мустафа оказывался в разных переделках, а тут даже он растерялся. Потому что он понял подоплеку вопроса: девушка не верила, что он ее отпустит, вместе с тем она знала, что все равно придется покориться этому могущественному (насколько она могла судить по подобострастному поведению начальника лагеря) человеку, и все же у нее теплилась искорка надежды… Ибо без надежды жизни вообще нет. И за эту робкую надежду она и в самом деле могла сделать ему абсолютно все.

— Ничего, — Мустафа постарался проговорить это небрежно, не выказывая своего смущения. — Я тебя просто отпущу. Более того, я тебя сам лично отвезу в город и посажу на автобус, который отвезет тебя… Ну, не знаю… Отвезет тебя куда-нибудь. И никто тебя не тронет. Ты довольна?

Он говорил — и видел, как подрагивают от его слов плечи девушки. Она ему не верила — и в то же время в ее душе нарастала надежда. «Вдруг!» — это великое слово читалось в ее пальцах, которые уже расплелись и все чаще теребили лохмотья ее платья…

Сейчас она заплачет, — подумал Мустафа. А то рухнет в обморок… Он был доволен собой — шайтан, есть же что-то привлекательное в том, чтобы иной раз поступить великодушно!..

И тут!..

С улицы вдруг донесся какой-то шум, громкие голоса, прорезался дикий крик боли, который тут же захлебнулся. Торопливо прогремели несколько выстрелов. Гортанные крики, топот ног, привычный русский мат…

Мустафа вскочил с места, выхватил пистолет, метнулся к окну. Встал за стеной, осторожно выглянул на улицу.

— Ой, только не Митя… — совсем тихо проговорила девушка.

Однако Мустафа услышал. И понял, что произошло. Это случилось одновременно: он разглядел и оценил происшедшее на улице, услышал слабый возглас прелестной пленницы и понял все.

…Ох уж этот треклятый русский характер, эта их непредсказуемая русская душа, утащи, шайтан, ее в пекло! Ну какой истинный правоверный стал бы жертвовать собой ради бабы, которую практически на его глазах перетрахали десятки, если не сотни мужиков! Ну зачем, вразуми меня, о Аль-Хаким (Мудрый) Аллах, ради чего, ради кого этот русак решил отдать свою жизнь?!. Тебе ведь, русскому дураку, обещана свобода, только расскажи мне кое-что — и у тебя через несколько дней таких шлюх будет целый выводок, бери любую и делай с ней, что пожелаешь! Что ж у нее, этой зеленоглазой блондинки, там, под юбкой, что-то иначе устроено, чем у всех остальных?.. А впрочем, даже если бы и так! Что за дикарство такое?!. Не стоит ни одна из этих щелочек того, чтобы ради них гибли настоящие мужчины! И сколько бы ни говорили про душу, все это туфта!..

Туфта… Но ведь вон он, несостоявшийся кандидат в агенты, бьется в руках скрутивших его боевиков! И ради кого? Ради этой вот сучки, что тихо плачет за спиной, боясь без разрешения встать и подойти к окну!..

Когда пленный офицер вышел из землянки, боевики-охранники тут же отвели его в сторону и оставили. Сейчас они обращались с ним не так, как обычно. Оценив, что этот строптивый пленный чем-то заинтересовал всесильного инспектора, они теперь не решались проявлять к нему грубость. Тут, в лагере, безобразий хватало, и если вдруг этого русака увезут, а, похоже, к этому шло, он много чего мог бы порассказать сотрудникам шариатской госбезопасности о царящих здесь нравах.

Подполковник вошел в свою землянку. Оглянувшись и убедившись, что он здесь один, из щели в стене достал стальное, остро заточенное жало колышка палатки, которое как-то сумел стащить и спрятать. Офицер уже давно собирался попытаться сбежать, да только хотел действовать наверняка, выжидал подходящий момент. К тому же он понимал, что независимо от того, удастся побег или нет, на остальных пленных обрушатся репрессии, а этого ему не хотелось. Вот и обдумывал новые и новые планы побега, отбрасывая их один за другим… Оставалась надежда, что, быть может, его захотят перевести в другой лагерь или отправят в сопровождении охраны куда-нибудь, вот тогда он и собирался воспользоваться оружием…

А сегодня понял, что дальше оттягивать бунт не в силах.

Более того, он вдруг со всей очевидностью осознал, что и до сих пор так долго тянул по причине самой банальной — он боялся предпринять тот самый решительный шаг, после которого не будет возможности переиграть ситуацию обратно. В нем сидела надежда, что его командование предпринимает меры к тому, чтобы вырвать его из лап бандитов, что, быть может, не сегодня завтра его отсюда и так выпустят… А открытое выступление с куском заточенного железа против автоматов было чистейшей воды безумием. И он, простой, не желающий так рано умирать, человек из плоти и крови, оттягивал и оттягивал тот момент, когда придется использовать колышек в качестве оружия.

Все, сейчас он понял, что отступать больше некуда. Что он дошел до того предела, до которого можно отступать, сохраняя уважение к самому себе.

Офицер почувствовал, что этот хитрый приезжий по сути уже сломал его, склонил к тому, чтобы он поддался на вербовку. Даже то, что он ничего существенного рассказать этому шпиону (а в том, что это шпион, сомнения не возникало) не сможет, не обольщало — уже сам факт того, что он врагам начнет что-то рассказывать, навсегда вычеркнет его из числа честных офицеров и переведет в ранг предателей и шпионов. Он окажется в одной лодке с Пеньковским, Ризуном, Калугиным, Гордиевским, Литвиненко, Сутягиным и остальным отребьем, только еще и на неизмеримо более низком уровне…

Да и Машенька… Молоденькая, столько уже перенесшая, девушка…

Всякий раз, когда ее водили в ту землянку, она, возвращаясь, приходила к нему и, пряча лицо на его груди, горько плакала, жаловалась, с наивной верой в то, что, выговорившись, получит облегчение, рассказывала, что и как с ней делали… Не понимала, как своими рассказами терзает душу человека, которого выделила среди остальных в качестве исповедника… А потом как-то почувствовала, доверчиво прижимаясь к мужчине, что и он ее воспринимает как женщину. Ощутив его возбудившуюся плоть, она вдруг замерла, напряглась… Мужчина даже успел испугаться, что она сейчас оскорбится, отпрянет, убежит, больше не подойдет к нему… А она наоборот — только крепче прижалась…

Так у них с тех пор и повелось. После каждого вызова в землянку она приходила к нему, словно, отдаваясь кому-то искренне, надеялась очиститься от грязи, которую в нее вливали эти двуногие похотливые козлы… Как же страдал мужчина всякий раз, когда ласкал ее, зная, что получасом раньше Машенька ублажала их мучителей, причем, такими способами, о которых он не смел ее попросить даже намеком.

То ли охранники сами догадались о их взаимоотношениях, то ли «стукачи» подсказали, а может и подсмотрел кто — все же территория лагеря не так уж велика, чтобы можно было уединяться незаметно для других… Но только их двоих вдруг стали контролировать намного жестче, чем остальных. Да и придирки к офицеру стали куда явственнее… А несколько раз его ни за что ни про что жестоко избили — правда, все же, так, чтобы не повредить ничего из внутренностей, на него возлагались надежды в какой-то долгосрочной задумке руководства… Но они все равно продолжали встречаться.