Читать интересную книгу Рождество под кипарисами - Слимани Лейла

– Выпьем за наше соседство! О делах поговорить еще успеем.

Они прошли по роскошному саду и уселись в тени, на террасе, откуда открывался вид на Зерхун. Тощий темнокожий мужчина поставил на стол стаканы и бутылки. Мариани налил Амину анисовой водки, а когда заметил, что Амин колеблется, прикидывая, что стоит жара, а ему еще работать и работать, рассмеялся: «Ты не пьешь спиртное, да?» Амин в ответ улыбнулся и пригубил белесый мутный напиток. В доме зазвонил телефон, но Мариани как будто даже не заметил.

Сосед не дал ни слова сказать Амину. Казалось, он очень одинок, и ему редко выпадает случай с кем-нибудь поговорить по душам. Амин почувствовал себя не в своей тарелке, когда Мариани фамильярно, как старому знакомому, принялся жаловаться на работников: он обучил уже второе поколение, а они все такие же ленивые и грязные: «Господи, до чего же грязные!» И время от времени, поднимая воспаленные глаза, смотрел в красивое лицо своего гостя и со смешком добавлял: «Ты же понимаешь, я не тебя имею в виду». Затем, по-прежнему не давая Амину слова сказать, Мариани продолжал:

– Они могут говорить что угодно, но эта страна будет прекрасна, даже если тут уже не будет нас, людей, которые растят цветущие деревья, пашут землю, трудятся до седьмого пота. Что здесь было до того, как мы сюда пришли? Ничего. Не было ничего. Оглянись вокруг. Здесь веками жили люди, но ни один из них палец о палец не ударил, чтобы возделать эту чертову прорву гектаров. Только и знали, что воевать. Мы голодали. Положили множество жизней, сеяли, рыли могилы, мастерили колыбели. Мой отец умер от тифа в этой дыре. Я искалечил себе спину, сутками напролет сидя в седле, изъездив вдоль и поперек эту равнину, договариваясь с племенами. Я криком кричал, пытаясь улечься в кровать, так у меня кости болели. Но должен тебе сказать: я многим обязан этой стране. Она помогла мне понять суть вещей, она помогла мне вновь почувствовать в себе жизненную энергию, силу.

От спиртного лицо Мариани побагровело, и поток красноречия замедлился.

– Во Франции мне была уготована бабья жизнь, куцая, убогая – ни размаха, ни достижений, ни горизонтов. Благодаря этой стране я живу как настоящий мужчина.

Мариани подозвал слугу, который трусцой прибежал на террасу. Хозяин по-арабски отругал старика за медлительность и грохнул кулаком по столу так, что опрокинул стакан Амина. Потом сделал вид, будто сплюнул, и посмотрел вслед слуге, удалившемуся и скрывшемуся в доме:

– Смотри и учись! Уж я-то знаю этих арабов! Работники – сплошь тупицы; по-твоему, зря, что ли, руки так и чешутся их поколотить? Я говорю на их языке, я знаю их недостатки. Мне известны все нынешние рассуждения о независимости, но горстке буйнопомешанных не отобрать у меня того, на что я положил столько лет тяжкого труда в поте лица. – Потом, взяв маленький сэндвич с тарелки, которую наконец принес слуга, без улыбки повторил: – Ты же понимаешь, я не тебя имею в виду.

Амин собрался было встать и уйти, распрощавшись с намерением сделать могущественного соседа своим союзником. Но Мариани, физиономия которого удивительным образом походила на морды его псов, повернул к нему голову и, словно почуяв, что Амин обижен, произнес:

– Ты ведь хотел заполучить трактор? Это можно устроить.

Часть II

Летом того года, когда Аиша должна была пойти в подготовительный класс, стояла страшная жара. Матильда бродила по дому в линялой комбинации со сползающими с широких плеч бретельками, ее мокрые от пота волосы прилипали к вискам и ко лбу. На одной руке у нее сидел малыш Селим, в другой она держала газету или кусок картона, используя их как веер. Она постоянно ходила босиком, несмотря на жалобные сетования Тамо, что это приносит несчастье. Матильда выполняла все свои повседневные обязанности, однако движения ее казались более медленными, более затрудненными, чем обычно. Аиша и ее брат Селим, которому только что исполнилось два года, вели себя на удивление смирно. Они не требовали еды, не заявляли, что хотят играть, и проводили весь день голышом, растянувшись на кафельном полу, неспособные ни говорить, ни придумывать игры. В начале августа задул шерги, ветер пустыни, и небо побелело. Детям запретили выходить из дому, потому что Сахара пробуждала у матерей навязчивые страхи. Сколько раз Муилала рассказывала Матильде историю о детях, которых погубила лихорадка, принесенная злым ветром. Свекровь говорила, что нельзя дышать этим губительным воздухом, а особенно хватать его ртом, потому что от него могут выгореть внутренности, и тогда человек высохнет, как растение, вянущее в один миг. Этот проклятый ветер даже ночью не давал людям передышки. Свет угасал, тьма накрывала равнину, растворяя силуэты деревьев, но жара продолжала давить изо всех сил, как будто природа запаслась солнцем впрок. Дети стали раздражительными. Селим начал кричать. Он злился и плакал, мать обнимала его и пыталась утешить. Она часами прижимала его к себе, оба обливались потом и пребывали в полном изнеможении. То лето казалось бесконечным, и Матильда чувствовала себя ужасно одинокой. Несмотря на изнурительную жару, ее муж целыми днями пропадал на полях. Он присматривал за рабочими во время сбора урожая, который вызывал одни разочарования. Колосья иссохли, люди трудились день за днем, но их не оставляла тревога, что уже в сентябре начнется голод.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Однажды вечером Тамо нашла черного скорпиона под грудой кастрюль. На ее пронзительные крики в кухню прибежала Матильда с детьми. Кухонная дверь вела в маленький дворик, где развешивали сушиться белье и вялили мясо, где кучами громоздились грязные тазы и миски и бродили обожаемые Матильдой кошки. Матильда требовала, чтобы дверь, выходящую наружу, плотно закрывали. Она боялась змей, крыс, летучих мышей и даже шакалов, собиравшихся в стаю около печи для обжига извести. Но Тамо была рассеянной и, должно быть, забыла затворить дверь. Дочке Ито еще не исполнилось и семнадцати. Она была своенравной хохотушкой, любила жить на вольном воздухе, ухаживать за детьми, учить их названиям животных на немецком языке. Ей не очень нравилось, как с ней обращается хозяйка. Эльзаска была суровой, властной, высокомерной. Она задумала обучить Тамо, как она это называла, хорошим манерам, однако терпения ей явно не хватало. Однажды Матильда попыталась преподать девушке уроки западной кухни, но ей пришлось сдаться, столкнувшись с очевидностью: Тамо не проявляла ни малейшего интереса к кулинарной науке, не слушала хозяйку и вяло помахивала лопаткой, которой должна была помешивать заварной крем.

Когда Матильда ворвалась на кухню, молодая берберка принялась причитать и закрыла лицо руками. Матильда не сразу поняла, что именно так ее напугало. Потом заметила черные клешни, высовывающиеся из-под одной из тех сковородок, которые она купила еще в Мюлузе сразу после того, как они с Амином поженились. Она подхватила Аишу, по примеру матери ходившую босиком. По-арабски приказала Тамо взять себя в руки. «Перестань плакать, – несколько раз повторила она, – и немедленно это убери». Она прошла по длинному коридору до своей спальни и сказала: «Ну, мои милые, сегодня вы будете спать со мной».

Она знала, что муж будет ее ругать. Ему не нравилось, как она воспитывает детей, как потакает им, бросается на помощь при любом затруднении и принимает близко к сердцу их переживания. Он упрекал ее в том, что с ней они вырастут слабаками и нытиками, особенно сын. «Мужчину нельзя так воспитывать, так ты не научишь его держать удар». В этом доме посреди пустоты Матильде было страшно, она жалела о своих первых годах в Марокко, когда они жили в Мекнесе, в медине, среди людей, среди шума и суеты. Когда она призналась в этом мужу, он поднял ее на смех: «Поверь мне, здесь вы в гораздо большей безопасности». Тогда, в конце августа 1953 года, он категорически запретил ей ездить в город, потому что боялся стихийных возмущений или восстания. Весть о свержении султана Сиди Мухаммеда бен Юсуфа и его ссылке на Корсику привела народ в ярость. В Мекнесе, как и во всех городах королевства, атмосфера стала взрывоопасной, люди были взбудоражены, и любой пустяк мог перерасти в мятеж. Женщины в медине облачились в черное, глаза у них покраснели от ненависти и слез. Ya Latif, ya Latif! – «О Всевышний, о Всевышний!» – звучало во всех мечетях: мусульмане молились о возвращении монарха. Возникли тайные организации, ратовавшие за вооруженную борьбу против христианских угнетателей. На улицах от рассвета до заката раздавались крики: Yahya el Malik! – «Да здравствует султан!» Но Аиша совершенно не разбиралась в политике. Она даже не знала, что на дворе 1953 год и одни мужчины бряцают оружием, чтобы добиться независимости, а другие – чтобы им этого не позволить. Аише не было до этого никакого дела. Все лето она не думала ни о чем, кроме школы, и ей было страшно.