— Сейчас я вам расскажу, как мы с вами расстанемся… Это будет утром… Сегодня утром…
…Олег вздохнул.
— Ты говорил, что тебе ничего неизвестно о личной жизни матери художника…
— Ты думаешь…
— Я думаю, эта женщина — его мать. Она никогда не была замужем. Возможно, в этот вечер она почувствовала свое будущее одиночество…
— И все тот же костюм клоуна. Так грустно висит на вешалке в гардеробной винного погребка.
— Думаю, что мать не однажды рассказывала своему сыну об этой встрече. Вот почему его постоянно тянуло в Прибалтику.
— Таких картин у Карина больше нет…
— Да… Нет. Однако.
— Снова «однако»? Сколько у тебя этих «однако», «но», «все же»?
Олег взял репродукцию… На нижнем плане в ало-зеленых садах просыпался город, с распахнутыми настежь окнами. А в верхней части — над утренним городом в бирюзово-янтарном небе вились жаворонки.
— Радостное мышление. Да? — хитро спросил Ваграм. — А тебе известно, что птицы летают только над красивыми городами? Едва город становится невзрачным и грязным, птицы перестают над ним летать, они его огибают… Однако… где-то должна быть еще одна вещь…
— Какая вещь?
— В которой выражена запредельная печаль художника…
— Да что с тобой?
— Где эта вещь? Где эта вещь?
— Какая запредельная печаль может быть у художника в двадцать восемь лет?
— А страх? Страх потерять любимое существо? Тебе разве не печально, что когда-то все кончится. Таков человек. И тут никуда не деться. Даже в самых жизнерадостных произведениях у того же Моцарта, Рафаэля, Пушкина все равно есть пронзительные ноты печали. Как у каждого из них есть свой реквием…
— О чем ты говоришь?
— Я говорю о картине, которой не было на выставке.
— Что это за картина?
— Это и есть портрет Ники…
— Ники? Почему обязательно Ники?
— А потому, что высшая печаль в искусстве выражается в образе женщины… Это принцип искусства… Данте выразил свою высшую печаль в Беатриче. Шекспир — в Офелии. Гете — в Маргарите. Микеланджело — в Пиете… Мать и любимая… Вот две высшие точки печали в искусстве…
— И где же портрет Ники?
— Скорее всего у Елены Кариной…
— Зачем ей его прятать?
— Это хорошо, если она его прячет… Хуже, если она его уничтожила…
— Да она за деньги родного отца продаст…
— Сегодня это не для всех исчерпывающая характеристика.
— Но он стоит больших денег. Не будет она его уничтожать.
— Но и продавать не станет.
— Да? Но почему? Почему? Потому что нет ее собственного портрета? Или она боится, что портрет соперницы откроет людям глаза. Что он любил не ее?
— Но ведь его нет среди картин?
— А вдруг он не написал его. Не успел. Или пробовал, но не получилось?
— Нет! Он есть! Есть! Но он должен был бы находиться в доме у самой Ники.
— Так! И что же?
— И Карина его оттуда выкрала.
— То есть как выкрала? У нее что, были ключи от квартиры соперницы? Или она взломала замок? Она что — взломщица?
— Нет…
— Если это нет, то что — да?
— Все могло быть куда изощреннее и вероломнее.
— Допустим! Допустим! Коль скоро такая женщина по имени Ника ходит по земле, если это не только твое воображение, то не проще ли выяснить…
— К сожалению, не проще.
— Но здесь что-то не так.
— Что не так?
— А сама Ника? Такими вещами женщины дорожат больше всего на свете. Кража портрета была бы для Ники потрясением. И она бы немедленно обратилась за помощью. Но случая подобной кражи в электронной картотеке не зарегистрировано.
— Но она не обратилась.
— Но это очень важно. Я понимаю, что Елена Карина ненавидела Нику. Тут нетрудно догадаться. Но это еще не значит, что она… взломщица.
— Ты, по-моему, лучше меня знаешь, что преступление — это всегда сюжет. Жизнь преступника сюжетна. Вот человеческую жизнь нельзя вместить в тесные рамки сюжета.
— Если это было не самоубийство и не глупая смерть, кто же, по-твоему, знал, что Вадим Карин — аллергик? И кому он об этом мог рассказать? Женщине? Мужчине? Кому понадобилось убирать его с дороги — скупщикам его неизвестных картин? Или самой Елене Кариной? Почему ты не называешь убийцу? Или все-таки это стюардесса? Ангел с крылышками?
— Кто?..
— Да, кто? А может быть, это Ника? Она — убийца? Что?.. Что это случилось с твоим тигром? Как ты его переключаешь?
Появившийся зверь беспокойно рычал. Он не находил себе места. Потом прошел в прихожую, прилег возле дверей. И захохотал.
— Вот световой ключ, посмотри. — Ваграм вытащил из кармана что-то очень похожее на зажигалку. — Услышал за дверью шорох. Реакция у него молниеносная, он же — световой робот.
— Ну и хохочет твой световой робот! Ладно, какой вообразил Нику ты, можно подумать, что ты с ней встречался каждую субботу…
— Тебе же нравится стюардесса.
— Но стюардессу красивой написал художник.
— Он еще написал на ее подносе чашечки с горячим кофе.
— И что? Наступит момент, и в чашечку горячего кофе стюардесса накапает яд и сыграет свою зловещую роль. Знаете, профессор, бросьте эти ваши студенческие штучки и не делайте из меня доктора Ватсона… Ваша версия с украденным портретом не в меру романтична для нашего времени.
— Ты матерый реалист, Олег, но реальность ничуть не более чем условия игры для человеческой фантазии…
— Я вам просто напоминаю, что мы живем в двадцатом веке, в котором женщины не крадут друг у друга портреты.
— А если женщины не коснулась коррозия века?
— Ах, тебе не хватает романтической барышни из прошлого. Объяснитесь, профессор! Какими же должны были быть отношения в семье Кариных, чтобы жена решилась на такую наглую авантюру. Если уж на то пошло, то какая реакция была у мужа, когда он узнал, что у Ники выкрали портрет?
— В чем ты сомневаешься, Олег? В том, что они давным-давно перестали быть мужем и женой? Или ты не усек разницу между каринской акварелью «Розы в космосе» и бриллиантовыми серьгами в розовых мочках печальной вдовы?
— Я не заблуждаюсь, между ними был непреодолимый барьер непонимания и отчужденности. Она хорошая стерва. Я не заблуждаюсь. Но воровство и мошенничество — из другой сказки.
— Вот оно что? Ты задаешь мне вопросы. Высокомерно выслушиваешь мои ответы, но продолжаешь думать, что это было самоубийство. И моя версия кажется тебе сказочной.
— Да нет, Ваграм! Нет!
— Обмануть может документ чиновника, а науке и искусству — зачем? Они все равно передадут генетический код своей эпохи. Достаточно знать ньютоновский закон тяготения, чтобы сообразить, что Ньютон жил в домашнем веке. А в уравнениях Галуа ты встретишь ту же неразрешимую проблему человеческой комедии, как на страницах Бальзака… Нам надо вычислить, что произошло в судьбе художника. Какая драма?.. В его сюжетах она выражена только частично, в них только ее начало. Значит, драма спрятана в самой композиции цвета.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});