«КАЗМАР — «ЯФЕТА» — ГОТОВОЕ ПЛАТЬЕ»
В вагоне потемнело, кондуктора спустились на ступеньки, и поезд медленно въехал под железные ребристые своды вокзала. Мать, Ондржей и Ружена вслед за другими пассажирами проталкивались по коридору вагона к выходу. Рядом двигался еще один поезд. Рельсы разветвлялись и скрещивались на громадном крытом дебаркадере. Поезд дернулся и остановился, скрежеща тормозами. Послышались звуки отпираемых кондукторами дверей. «Прага!», «Носильщик!» — эти возгласы, словно факел, вспыхивали там и сям. Прага! Споткнувшись об узел, Ондржей спрыгнул с высокой вагонной ступеньки и очутился на пражской земле. Людской поток захватил и повлек его.
В открытом люке двигался багажный лифт, но мать не дала Ондржею остановиться и поглазеть на него. С толпой пассажиров они шли вдоль темно-зеленых вагонов. Шаги гулко отдавались под высокими сводами перрона. Затем помост платформы перешел в стеклянный, словно сложенный из бутылок пол, сквозь который внизу, под ногами пешеходов, смутно мелькали проходившие поезда. Железные ребра вокзала скреплялись вверху мощным хребтом, и мальчик чувствовал себя горошиной в чреве громадного кита. «Бум-м-м!» — звякали буфера, и этот звук отдавался многократным эхом под сводами вокзала. Предостерегающие возгласы железнодорожников раздавались то с одной, то с другой стороны и властно возносились над глухим шумом прибытия. Весь вокзал был громадным стальным храмом, полным звуков и вздохов. Шипел выпускаемый локомотивом пар.
Анна и дети спустились в подземелье, миновали кафельный туннель, похожий на грязную баню или белый ад — над головами у них прогремел поезд, — и они вышли на лестницу. По обе стороны суетились встречавшие. Тот, кто узнавал своих в поднимавшейся по лестнице толпе, весь оживлялся, выходил вперед, подавая знак глазами или поднимая руку. «Приехали!» — эти крылатые вокзальные слова трепетали в воздухе. «Вон они!» Только Анну с детьми никто не встречал — дедушке надо было сторожить дом.
Когда Ружена вырастет и, попав куда-нибудь в чужие края, скажет: «Я из Праги», — она при этом не вспомнит, как полагалось бы, Градчаны[14]. В ее сознании возникнет фигура дамы в кирпичного цвета костюме французского покроя под руку с плечистым американистым мужчиной, перед которыми скромно шагает пара прелестных детишек в матросских костюмчиках. Счастливое семейство идет на прогулку, радуясь тому, как дешево и со вкусом они одеты. Этот плакат нельзя было не заметить, он буквально бросался в глаза каждому приезжающему в Прагу. Красивые лица были нарисованы так, что, как ни повернись, глаза всегда смотрели только на вас, и оба ребенка показывали пальчиками:
«Казмар — «Яфета» — Готовое платье»
Ондржей напряженно глядел на швейцара, который позванивал колокольчиком, словно поминая души давно умерших пражских мусорщиков, на пружинные двери в зале ожидания. Когда эти двери отворялись, в вокзал, вместе с порывом свежего воздуха, на несколько секунд врывалось шумное, беспокойное дыхание города, с асфальта доносились сухие, быстрые шорохи, и Ружене почему-то казалось, что в каждую такую секунду она упускает свое счастье. Потом дверь захлопывалась, улица погасала, и снова наступало нудное ожидание. Вокзальные аборигены, стоя у багажа, хриплыми голосами нехотя перекидывались какими-то фразами, отдававшимися гулким эхом под сводами.
Звенели монеты в кассах, щелкали рычаги у автоматов. Один из них был замечательный! Пока мать пыталась утаить от сборщика пошлины яблоки и творог в своей корзинке, Ондржей глядел на этот автомат, весь механизм которого был виден под стеклом как на ладони. Дяденька опустил монету, внутри автомата что-то шевельнулось, бумажная катушка повернулась, ножницы без помощи рук отхватили от нее билетик, и машина выбросила его. С этим билетом можно пройти обратно на перрон, где ходит лифт для багажа. Но кому охота возвращаться? А вот Ондржей хоть сейчас вернулся бы и поехал обратно в Льготку…
Голодные, увешанные узлами и корзинкой, Анна и дети вышли из вокзала, на башне которого какие-то аллегорические крылья словно собирались подняться и улететь к Вацлавской площади. Кругом туман, копоть, дым над тысячами домов. В сизом воздухе Праги купол Музея[15] казался древним, удаленным во времена королей и корон.
Прибывшие вдохнули запах города — смесь запахов бензина, резины и ясеней в соседнем сквере. Красный вагон трамвая, звякнув детским звонком, тронулся, и глазам приезжих открылась группа вооруженных метлами дворников и белый киоск. Вдова увидела двуглавого орла и изображение лысого императора, окруженное лавровым веночком, как на монетах. На глазах у Анны выступили слезы. Поймите ее: во времена императора и желтых почтовых ящиков она получала с фронта розовые открытки полевой почты… Миновала слава теноров Немецкой оперы, в коляски которых вместо коней впрягались студенты в ярких шапочках. Около вокзала стоял последний извозчик. Конь, свесив тяжелую голову, ждал, когда смерть вспомнит о нем. Но пражская смерть вечно занята, она пересела теперь за руль автомашины, стараясь догнать своих подруг из других столиц мира.
Вдове страшновато было переходить улицу. Она крепко ухватила за руки своих больших детей. Пока Анна безмятежно жила в Льготке, какой прыжок вперед сделала Прага! И как состарилась, в какую деревенщину превратилась Анна к тому времени, когда жизнь снова забросила ее сюда!
Ружена не знала Праги и, разумеется, сразу направилась к красивым витринам, в сторону Немецкой оперы. Но мать повернула на восток. Им надо было обойти квартал вокзальных складов, где трудится Прага в поте лица и грохочут черный уголь, возы молочников и бочки керосина. В Льготке, когда двое людей хотят поговорить, они останавливаются посреди дороги и, разговаривая, машут руками. Здесь, в Праге, люди спешат и разговаривают на ходу. В общем шуме не слышно собственного голоса, видно только движение губ и мельканье ног. У мужчин из карманов торчат газеты. А сколько тут бензиновых колонок! Ондржей насчитал пять или шесть, прежде чем они дошли до угла.
Перед Жижковом Гибернская улица расширяется и пересекает другую улицу. Движение здесь, между двумя вокзалами, стекается с нескольких сторон — с проспекта Гуса, из-под виадука, со стороны Пршикопов и Поржичи. Выйдя на эту улицу, Анна удивилась:
— Что это там делается? Неужто в Праге все еще очереди?
— Там все даром раздают, — усмехнулся какой-то старичок, — вот и берут нарасхват.
Ружена воскликнула в восторге:
— Смотрите, мама, уже выставили зимние платья!
Универмаг, около которого толпились люди, был весь из стекла, сплошная витрина, вплоть до седьмого этажа под плоской крышей. Дом выглядел как недостроенный. Очередь перед входом тянулась до самой трамвайной линия. Двое полицейских поддерживали порядок.
Цены снижены вдвое.
«Казмар — «Яфета» — Готовое платье».
Зайдите убедиться!
Витрины многоэтажного фасада были заполнены манекенами с непомерно широкими плечами и перетянутой талией, демонстрировавшими новинки осенних мод «Яфеты» — мужские костюмы для работы, прогулки, спорта, бала и всех случаев жизни. В витрине нижнего этажа манекен даже сидел на мотоцикле. В одной из витрин было инсценировано трогательное зрелище глубокого траура: дама, задрапированная в черный креп, в траурной вуали до самого края юбки (юбки теперь носят короткие); рядом с дамой молодой человек с непокрытой головой и котелком в руке, в черных, облегающих руку перчатках изобразил на лице учтивое сочувствие. Видно, он размышляет о бренности всего земного. Этажом выше — свадьба. Невеста словно из сахара, дружки — из мороженого, теща фиолетового цвета, а жених похож не то на официанта, не то на ласточку. Всюду манекены: манекены сидят за пишущими машинками, идут в школу, угощают приятельниц чаем, стоят с партнером в дансинге. А за этими залитыми ярким светом куклами видны люди, живые люди, главным образом женщины, они толпятся во всех этажах внутри похожей на глетчер стеклянной громадины, которая видна со всех сторон. Наверху неоновым светом горят названия костюмов и цены. У пешеходов, стекающихся сюда с трех сторон и задержанных на перекрестке регулировщиком-полицейским, есть время почитать рекламу.
Анна была ошеломлена: «Какая дешевка! Просто даром!»
Полицейский в красно-белой будочке сделал жест, и движение остановилось. Моторы дрожали, разнося запах бензина. Анна ухватила за руки обоих детей и благополучно перебралась на другую сторону улицы. Тотчас она и Ружена поспешили к витринам «Яфеты». Ондржей увидел, как нарастало волнение на лице матери. Запыхавшись, она поставила корзинку на тротуар у стены и сказала быстро, как обычно говорила, когда бывала сердита: