Читать интересную книгу Тысячная ночь - Аластер Рейнольдс

к ним не приспособлена. Это примерно как играть в стоклеточные шашки на обычной шахматной доске.

— Конечно же ты права, — вздохнул я. — Когда-то я изучал эту математику, целый век ей посвятил, С какой стороны ни подступись, она кажется непрошибаемой. Но если это все же не так...

— Вряд ли это так. Конечно, нам надо держать разум открытым... Но думаю, Великое Деяние заключается в чем-то другом. А в чем именно — ума не приложу.

— И это все?

— Боюсь, что да. Только не делай такое разочарованное лицо, Лихнис. Тебе совершенно не идет.

А потом с Лопухом случилось нечто странное. Первым намеком послужила его безупречная ориентация в Лабиринте настроений.

По обычаю, ночи сбора посвящались невинным играм и иным развлечениям. Вечером восемьсот семидесятого дня я открыл на одном из высоких балконов лабиринт, предложив скромную награду тому, кто быстрее найдет в нем путь. Лабиринту предстояло существовать до девятисотой ночи — вполне достаточно, чтобы попытаться мог каждый.

Но Лабиринт настроений — не обычный лабиринт. Основанный на игре, о которой я узнал в моих странствиях, Лабиринт настроений был чувствителен к эмоциональным состояниям, которые определял по самым слабым признакам с помощью не бросающихся в глаза приборов. Пока игрок сохранял полное спокойствие, геометрия Лабиринта не менялась. Но едва стены получали малейший намек на растерянность, геометрия претерпевала коварные трансформации — стены смещались, перекрывая один путь и освобождая другой. Чем пуще терялся игрок, тем более извилистым становился Лабиринт. Вспышки злости могли привести даже к тому, что Лабиринт создавал вокруг злополучного игрока замкнутую петлю, и у того не оставалось иного выбора, кроме как ходить кругами, пока он не успокаивался. Стоит сказать, что считалось дурным тоном входить в Лабиринт настроений, располагая чем-либо отличным от базового человеческого интеллекта. Исключительные способности к запоминанию или ориентации в пространстве перед участием в игре полагалось отключать.

Лабиринт настроений был достаточно приятным развлечением, популярным у большинства рискнувших однажды в нем побывать. Но, создавая его, я имел в виду нечто большее. Я надеялся, что Лабиринт что-то расскажет мне об умонастроениях Лопуха, если только тот решит участвовать в игре. Поскольку участие было добровольным, меня никто не мог обвинить в том, что я незаконно проникаю в тайны его души.

Но Лопух беспрепятственно преодолел Лабиринт, причем датчики в стенах практически не отметили каких-либо изменений в его эмоциональном состоянии. Нельзя было исключать жульничество, хотя это выглядело маловероятным — Лабиринт настроений выявлял большинство уловок, за чем следовало соответствующее наказание. И даже если Лопуху было что скрывать, он с легкостью мог вообще отказаться от прохождения Лабиринта.

Больше всего меня удивили растерянность и злость некоторых других участников. Когда группа Сторонников поспорили, кто быстрее преодолеет Лабиринт, самое большое унижение испытал Овсяница, угодивший в замкнутую петлю. Видя его нарастающую ярость, я в конце концов тактично вмешался и позволил ему покинуть Лабиринт.

Я встретил Овсяницу у выхода.

— Что, чертовски непростая задачка? — усмехнулся я, пытаясь разрядить атмосферу.

— Страшилки для детей, — сердито бросил он, — Впрочем, ничего другого я от тебя и не ожидал.

— Это всего лишь игра. Тебе вовсе не обязательно было в ней участвовать.

— Да для тебя вообще все — игра без каких-либо последствий. — Он покосился на других Сторонников, насмешливо смотревших на нас. — Ты понятия не имеешь, что поставлено на карту. И даже если бы знал, то дрожал бы от страха при одной лишь мысли об ответственности.

— Ладно, — я примирительно поднял руки, — запрещу тебе участвовать в любых моих играх. Тебя это удовлетворит?

— Если хочешь знать, что меня удовлетворит... — начал Овсяница, но тут же нахмурился и повернулся, чтобы уйти.

— Портулак, да? — спросил я.

Он понизил голос до шепота:

— Я честно тебя предупреждал. Но что толку? Ты так и ухлестываешь за ней, пренебрегая всеми остальными. Ваши сексуальные отношения — практически моногамия. Тебе плевать на традиции Линии.

— И это все из-за Лабиринта, Овсяница? — бесстрастно спросил я, не клюнув на приманку. — Никогда не думал, что на тебя так действует поражение.

— Ты понятия не имеешь, что поставлено на карту, — повторил он. — Грядут перемены, Лихнис, — резкие и внезапные перемены. И единственное, что сможет удержать Линию, — самопожертвование.

— Речь идет о Великом Деянии? — спросил я.

— Речь идет о долге, — ответил он. — О том, чего ты, похоже, не способен понять. — Он бросил взгляд на Лабиринт, будто желая, чтобы тот рассыпался в прах. — Продолжай играть в игрушки, Лихнис. Развлекайся, сколько душе угодно. А вещи поважнее оставь другим.

Овсяница ушел. Я растерянно моргал, сожалея, что упомянул о Великом Деянии. Теперь о моем интересе к нему знает по крайней мере один Сторонник.

Чья-то рука коснулась моего плеча.

— Вижу, этот старый пердун опять тебя достает?

Это был Критмум, вторгшийся в мое личное пространство. В обычной ситуации я бы попросту отстранился, но сейчас расслабился, радуясь возможности облегчить душу.

— Похоже, он не в восторге от Лабиринта настроений, — сказал я.

— Не бери в голову. Овсяница уже несколько недель странно себя ведет. Что у него за проблемы?

— Ему не нравится, что я провожу время с Портулак.

— Лишь потому, что этот мерзавец так и не сумел ее трахнуть.

— Думаю, дело не только в этом. Овсяница в чем-то замешан. Ты ведь знаешь, о чем я?

Критмум понизил голос:

— Не имею ни малейшего представления. Кроме того, что это некое деяние и что оно великое. Может, у тебя информации побольше?

— Сомневаюсь, — ответил я. — Но так или иначе. Овсяница считает, что оно намного важнее праздного времяпровождения, к которому склонны мы с Портулак.

— Он что, пытался тебя завербовать?

— Не уверен. Не могу понять, то ли он осуждает меня за все, то ли просто крайне разочарован, что я растрачиваю впустую талант.

— Что ж, бессонницей я от этого точно не стал бы страдать.

Овсяница — всего лишь старый унылый зануда. Его нить вроде не вызвала фурора на всем острове?

— Как и моя.

— Разница в том, что Овсяница явно ожидал большего. Между нами... — Критмум, поколебавшись, огляделся. — Думаю, он утаил кое-какие факты.

Я нахмурился:

— Хочешь сказать, он подделал свою нить?

— Некоторые детали. Мы едва не встретились у Вуали Геспера —