Читать интересную книгу Государевы ямщики - Владимир Короленко

Долго еще после этого плыли мы по темной реке. Последние лучи заката давно погасли, горы утонули в густом сумраке, река как будто притаилась между смутными берегами, и всплески наших весел одни нарушали очарованное молчание, отдаваясь чутким эхом заснувших ущелий... Вверху было глубокое, темное небо, внизу таинственно мерцающая глубина... И до сих пор еще, порой, я вижу во сне эту темную реку, и смутные отражения редких звезд, и эти горы, похожие в темноте на тучи, и нашу лодочку, покачиваемую невидимой волной великой сибирской реки... И на меня веет от этих воспоминаний глубокою, неизобразимою словами печалью. Откуда она - я сказать не могу... Отголосок ли невозвратного прошлого, смутное мерцание пройденного уже пути жизни? Или это определенная человеческая грусть этих станочников, обреченных караулить на диких берегах полосатые казенные столбы и холодные камни?..

- Огонь! - радостно сказал один из моих товарищей.

Действительно, за поворотом навстречу нам засверкал на берегу живой огонек костра под темными скалами. Подъехав ближе, мы услышали хриплый голос, выводивший какую-то песню, у костра виднелись три человеческие фигуры, в которых мы скоро узнали Островского и недавно встреченных нами бродяг.

Вероятно, заслышав плеск весел, Островский поднялся, отошел от костра и остановился, вглядываясь в темноту.

Потом он сошел на берег.

- Ага! Это вы? - сказал он. - Ого-го! и Микеша с вами...

- А вы, Островский, нашли себе товарищей, - сказал я.

- Ребята теплые! - ответил он с насмешкой в голосе.

- Не совсем только подходящая компания для девочки...

- Ни-и-чего! - ответил он уверенно. - Го-го! Островского никто не обидит, а за Анюту... горло перерву!..

- Островской! Куда ушел? С кем ты там разговариваешь? - крикнул один из бродяг от костра.

- Молчи! Не твое дело! - грубо ответил ему Островский и, опять обращаясь к нам, прибавил: - Думаете, пропаду?.. Нет, не пропаду... Был дурак, чуть не пропал... Ха! Думал святую землю работать, других научить, как за нею ходить надо... Спасибо, самого научили!

- Островской, дьявол! - послышалось опять с берега, и один из сидевших у костра бродяг зашевелился...

- Однако вы лучше проезжайте по добру, - сказал Островский. - Товарищи мои выпили... Как раз захотят познакомиться...

Фрол быстро двинул лодку багром, и она нырнула с нами из освещенного пространства в темноту.

- Храни господи, - сказал старый ямщик. - Жиган ныне голодный, как волк. На станках не подаем мы... А водку жрут, - прибавил он с удивлением и, пожалуй, с завистью...

Мне показалось, что Островский тоже был слегка выпивши. Мы отъехали сажен тридцать, когда с берега послышался пьяный голос бродяги:

- Микеша! А Микеш! Желторотой! На волю хочешь?

- Молчи ты, пьяный! - сказал сурово Островский.

- Ну, ничего, не сердись, Островской, я ведь любя...

- Микеш!.. Мике-ешь!.. Микешенька... - катилось еще долго над сонной рекой, перемежаясь пьяным хохотом. Ямщики молча налегали на весла, и вскоре огонек скрылся из виду.

Ночь продолжала тихо ползти над Леной. Взошла луна, красная, как кровь, и опять закатилась за вершину близкой горы. Северная Медведица спустилась низко, все растягиваясь и вырастая... Потом мутное облако поглотило редкие звезды, а наша лодка все плыла... Я как-то не заметил, как мы еще раз перерезали реку, и спохватился только, когда лодка зашуршала килем по песку.

Кругом было пусто. За широкой береговой отмелью лежала полоса гор, молчаливых и сонных...

Ямщики сложили весла, стали в лодке, приставили руки к щекам, и над пустынным берегом, будя ночные отголоски, понесся протяжный крик:

- Аг-ы-ы-ы...

Фрол кричал, видимо надрывая старую грудь. Микеша тянул свободно, полным и звучным голосом. Никогда еще я не слыхал подобных звуков из человеческой груди... Крик был ровный, неустанный и гулкий, точно тягучий отголосок огромного колокола... Это был обычный призыв с берега к спящему за отмелью отдаленному станку.

- Аг-г-гы-ы... ямщики!

Старик сорвался глухим хрипом и болезненно закашлялся.

- Э-эх, - сказал он с горечью, - съела у меня голос река-матушка.

Микеша продолжал кричать, не останавливаясь для передышки...

- Идут, - сказал наконец Фрол.

Действительно, за отмелью мелькнули огни фонарей, и Микеша тоже смолк. И тотчас же со стороны реки, из-за горы, как бы в ответ на крик ямщика раздался такой же протяжный крик, только чудовищно громкий и глубокий. Мы невольно переглянулись и замерли, охваченные безотчетным испугом... Казалось - сказочное чудовище проснулось и завыло где-то неподалеку.

- Пароход, - сказал первым опомнившийся Фрол.

Вскоре в глубине темной ночи послышались частые гулкие удары, и на реку, сверкая огнями, выплыл пароход с двумя барками. Микешка быстро вскочил в лодку и отсунулся от берега, кинув Фролу его узел. Через минуту лодку едва можно было разглядеть на темных волнах Лены.

- Прощай, Микеша! - крикнул я вдогонку.

- Прощай-ай! - донеслось в ответ из темноты.

- Варнака к варнаку тянет, - с презрением сказал Фрол. - К жиганам, видно, пристанет.

- А ты разве не знал, зачем он у тебя выменивает лодку? - сказал я. Зачем же уступил?..

Фрол ответил не сразу.

- Хорошо ли бумагу писал? Крепко ли? - спросил он через минуту. Станочники чисто собаки. Не отдадут, пожалуй.

В это время к нам подошли станочники с фонарями, и все мы молча смотрели, как пароход, повернув к нам оба огня, бежал как будто прямо к нашему берегу... Под лучом пароходного огня мелькнула на мгновение черною тенью лодка Микеши и исчезла...

- Кто на реке? - спросил один из ямщиков.

- Микеша, - ответил Фрол торопливо. - Со мной приехал, да, вишь, сейчас отсунулся.

- Пошто?

- Я разве знаю?.. Ничего не говорил. А видно, опять в бега снарядился.

- В бега, так пошто за барку зачалился? - сказал опять пришедший ямщик, зоркие глаза которого, очевидно, пронизывали темноту там, где я ничего не видел.

- С жиганами, видно, стакнулся. Жиганы повыше камней ночуют.

- Ну, ин, видно, так, - равнодушно подтверждали ямщики. Некоторое время они следили за поворачивавшимися огнями парохода, как бы обсуждая, что принесет им с собою эта редкая еще на Лене новинка: облегчение суровой доли и освобождение или окончательную гибель... Оба огня на кожухах исчезли, и только три звездочки на мачтах двигались еще некоторое время в черной тени высоких береговых гор... Потом и они угасли... Над Леной лежала непроницаемая ночь, молчаливая и таинственная...

Недели через две с теми же остановками и спорами, мы все еще двигались кверху по замерзающей Лене, когда нас догнал знакомый почталион, встреченный нами еще под Якутском и теперь возвращавшийся обратно. Сообщая различные новости пройденного уже нами пути, он рассказал, между прочим, что на несколько станков ниже Батамая оголодавшие бродяги ограбили было проезжего купца. Согнали народ и устроили облаву: варнаки отсиживались в пещере, отстреливаясь камнями, но в конце концов сдались. С ними, говорили, попался молодой ямщик, убежавший с Титаринского станка.

- А Островского с ними не было? - спросил я.

- Нет. Он отстал от них раньше.

- Неужели Микеша тоже участвовал в грабеже?

- Кто его знает. Сам говорит, что участвовал, но ни купец, ни бывший с ним ямщик его не видели. А бродяги смеются: "Так, говорят, припутался к нам желторотый зря..."

Мне казалось, что я понял Микешу: он, очевидно, думал, что если ему удастся выбраться "за горы" через острог, то это будет крепче, и станочники его уже не достанут, как свою собственность, обратно... Да и сам он, долгим общением в остроге с "умными" и бывалыми людьми, надеялся, вероятно, просветиться...

Да, всякие бывают мечты... Сбылась ли мечта молодого станочника - я не знаю...

1900-1901