Читать интересную книгу Чертово болото - Жорж Санд

Освоиться с местностью ему помешал туман, поднявшийся вместе с наступлением темноты, один из тех вечерних осенних туманов, которые от лунной белизны становятся еще гуще и еще больше сбивают путника. От больших болот, которых так много на лесных прогалинах, подымались густые испарения, и узнать, что Сивка ступает по воде, можно было только по хлюпанью ее копыт и по тем усилиям, которые ей приходилось делать, чтобы вытащить ноги из грязи.

Когда они наконец нашли хорошую и совсем прямую тропу и когда, проехав по ней до конца, Жермен стал оглядывать местность, он обнаружил, что окончательно заблудился. Описывая дорогу, тесть упоминал о том, что по выходе из леса будет очень крутой спуск, после чего надо будет проехать большими лугами и два раза перейти речку вброд. Он даже еще советовал ему очень осторожно входить в эту речку, потому что в начале осени тут прошли большие дожди и вода могла довольно сильно подняться. Не видя перед собой ни спуска, ни луга, ни реки, а только одну вересковую рощу, белую и словно запорошенную снегом, Жермен остановился, стал высматривать, не выглянет ли откуда-нибудь путник и не блеснет ли вдали огонек, но не нашел ничего, что могло бы ему помочь. Тогда он вернулся назад и углубился в лес. Туман становился все гуще, луны уже совсем не было видно, дорога была ухабиста, а водомоины глубоки. Два раза Сивка едва не упала; ноша ее была так тяжела, что она совсем обессилела. Но если она все же могла еще что-то видеть и не натыкалась на деревья, то седокам ее зато приходилось иметь дело с толстыми сучьями, сплетавшимися на высоте их голов, что было крайне опасно. При одном из таких толчков Жермен потерял шляпу, и ему стоило большого труда ее найти. Малыш заснул и, повиснув на руках отца, так мешал ему, что тот уже был не в состоянии ни удержать, ни направить лошадь.

— Нас, верно, околдовали, — сказал Жермен и остановился. — Леса эти не настолько велики, чтобы в них заблудиться, коли ты не пьян, а мы вот уже битых два часа кружим и все никак не можем из них выбраться.

У Сивки нашей одно на уме — как бы поскорее домой вернуться, она-то меня и сбила. Захоти мы домой ехать, можно было бы на нее положиться. Но теперь, когда мы, может, в двух шагах от места ночлега, надо быть сумасшедшим, надо ума не иметь, чтобы назад повернуть, дорога-то ведь предлинная. Только я все-таки не знаю, что делать. Ни зги не видать, и, боюсь, не простудился бы мальчишка, коли мы застрянем в этом проклятом тумане, и, не ровен час, лошадь еще споткнется и упадет, так мы его и придавить можем.

— Не стоит нам упрямиться, — сказала маленькая Мари. — Сойдем, Жермен, дайте мне Пьера, я отлично его донесу, и я лучше услежу за тем, чтобы плащ не развернулся. Вы поведете кобылу под уздцы, и мы, может, лучше все разглядим, когда пойдем пешком.

Однако эта мера уберегла их разве что от падения с лошади, так как туман наползал и наползал и, казалось, совсем прилип к влажной земле. Идти было тяжело, и вскоре они до того выбились из сил, что, найдя наконец сухое место под большими дубами, вынуждены были остановиться. С маленькой Мари пот лил ручьями, но она ни на что не жаловалась и выглядела спокойной. Занятая одним только Пьером, она села на песок и посадила его себе на колени, а меж тем Жермен, привязав Сивку поводьями к суку, принялся обследовать окрестности.

Но Сивка, которой все уже до крайности надоело, рванулась, распутала поводья, порвала подпругу и, вырвавшись на свободу, несколько раз отчаянно брыкнула и скрылась в зарослях, показав тем самым, что знает, куда идти.

— Да, — сказал Жермен, тщетно пытавшийся ее догнать, — теперь мы пешие, и найди мы даже верную дорогу, нам это ни к чему: ведь реку-то пришлось бы переходить вброд, а воды на дорогах столько, что не иначе, как весь луг затопило. А никакого другого пути мы не знаем. Выходит, надо ждать, пока рассеется туман, это будет через час или два. Как только просветлеет, выйдем на опушку леса, будем искать жилье, какое уж там попадется; ну а покамест никуда нам нельзя уходить отсюда; вон ров, озерцо, уж и не знаю, что еще; а сзади нас тоже неведомо что, я ведь даже не могу понять, с какой стороны мы сюда зашли.

VIII

Под большими дубами

— Ну что же, наберемся терпения, Жермен, — сказала маленькая Мари. — Не так уж нам плохо тут, на пригорке. У этих больших дубов такая густая листва, что дождь нас не замочит, и мы можем даже костер разжечь, старые пни-то трухлявые и совсем сухие — сразу вспыхнут. Огонь у вас есть, Жермен? Вы ведь только что трубку курили.

— Был, да сплыл! Огниво у меня в мешке лежало вместе с дичью, той, что я невесте вез, все было к седлу привязано; да вот проклятая кобыла все унесла, даже плащ мой — и тот, теперь непременно его потеряет или о сучья раздерет.

— Нет, Жермен, седло, плащ, мешок — все тут, на земле, у ваших ног. Сивка порвала подпругу и, когда убегала, все раскидала.

— Оно и впрямь так! — обрадовался Жермен. — И коли мы тут малость пошарим да валежника соберем, мы и обсушимся и согреемся.

— Совсем это нетрудно, — сказала маленькая Мари, — он тут всюду под ногами хрустит, только дайте мне сначала седло.

— На что оно тебе?

— Постель хочу малышу приготовить. Нет, не так, переверните. Ну вот, теперь он никуда на скатится, а оно еще теплое, после лошади-то. Там вон камни, подложите-ка их с обеих сторон.

— Не вижу я тут никаких камней! Кошачьи у тебя глаза!

— Ничего, все на месте, Жермен! Давайте-ка сюда ваш плащ, я ему ножки в него заверну, а своим укрою. Глядите, ему тут, право же, не хуже, чем дома, в кроватке. Пощупайте, какой он теплый!

— И вправду теплый! Умеешь же ты за детьми ухаживать, Мари!

— Это дело нетрудное. Поищите-ка в мешке огниво, а я натаскаю сухостоя для костра.

— Не будет это дерево ни за что гореть, отсырело.

— Во всем-то вы сомневаетесь, Жермен! Забыли вы, что ли, как пастухом были и на поле в проливной дождь костры разводили?

— Да каждый мальчишка, что стада пасет, это умеет, а я вот едва ходить научился, как быков погонять пришлось.

— Вот потому-то у вас в руках силы много, а ловкости нет. Ну вот, костер я разложила, поглядите теперь, будет ли он гореть или нет! Дайте-ка мне огня да немножко сухого папоротника. Вот теперь раздувайте; грудь-то у вас крепкая, вы же ведь не чахоточный.

— Да не знаю уж, — сказал Жермен и принялся раздувать огонь не хуже, чем из кузнечного меха.

Через несколько мгновений пламя вспыхнуло, озарило все красным светом, а вслед за тем синими языками поднялось под сенью дубов, борясь с туманом и понемногу осушая воздух футов на десять в окружности.

— Сяду-ка я около малыша, чтобы искры на него не упали, — сказала девушка. — А вы, Жермен, подбрасывайте дров да костер шевелите! Ручаюсь вам, никакая простуда к нам не пристанет.

— Право же, ты девочка смышленая, — сказал Жермен, — и костер разжигать умеешь, точно колдуньи, что по ночам бродят. С тобой я приободрился; а то, знаешь, я ведь по колено в воде шел, промок весь и вижу, ничего не остается, как утра ждать. Вот я и приуныл.

— А когда человек приуныл, он ничего и придумать не может, — ответила маленькая Мари.

— Ну, а ты разве никогда не унываешь?

— Нет, никогда. Чего ради мне унывать?

— Оно конечно, не для чего, но как с этим совладать, когда у тебя горе? Господь знает, что и ты хватила горя немало, бедняжка: не всегда ведь ты жила счастливо!

— Это верно, нелегко нам пришлось, матушке бедной да мне, много у нас было огорчений, только мы никогда не падали духом.

— Я тоже никогда не падал духом, как бы ни тяжка была работа, а вот нищета бы меня извела; я-то ведь жил и нужды не знал! Жена мне богатая досталась, да и сам я нынче не беден и не обеднею, пока на мызе работать буду, а уходить я с нее не собираюсь. Но у каждого, видно, свое горе! У меня вот тоже.

— Знаю, вы все по жене тужите, жалею я ее очень!

— Правда?

— Ах, сколько я по ней плакала, Жермен! Такая хорошая была! Ну ладно, не будем больше об этом, не то я опять разревусь, сегодня что-то все самое горькое вспоминается.

— А ведь она действительно очень тебя любила, маленькая Мари! Очень она вас обеих с матерью уважала. Что с тобой? Ты плачешь? Послушай, Мари, не приведи бог, я еще плакать начну.

— А вы уже плачете, Жермен! Вы сами плачете! Да разве это так уж стыдно, когда муж плачет по жене? Не стесняйтесь, прошу вас! Мне ведь это, как и вам, что нож острый!

— У тебя доброе сердце, Мари, и мне очень хорошо, когда я плачу с тобой вместе. Ноги-то к огню протяни; юбка у тебя совсем мокрая, бедняжка! Погоди, давай-ка поменяемся местами: я побуду с малышом, а ты пока погрейся получше.

— Мне тепло, — сказала Мари, — а коли вы хотите сесть, то подложите под себя край плаща, право же, мне хорошо так.

— Здесь и в самом деле неплохо, — сказал Жермен, подсаживаясь совсем близко к ней. — Только я вот малость проголодался. Сейчас девять часов вечера, а по этим мерзким дорогам так было тяжело идти, что я совсем вымотался. А разве ты не проголодалась, Мари?