Читать интересную книгу Монстры Лавкрафта (сборник) - Антология

В лесу за лугом бегали олени – я чувствовал их запах в зимнем ночном воздухе.

А я, прежде всего, был голоден.

* * *

Я очнулся рано утром. Я лежал голым. Рядом со мной в снегу валялся обглоданный олень. По его глазу ползла муха, язык вывалился из мертвого рта, что выглядело комично и жалко, напоминая картинку животного в газетном комиксе.

Снег возле распоротого оленя светился кроваво-красным цветом.

Мое лицо и грудь были липкими и красными. Горло испещряли коросты и шрамы, отчего оно сильно зудело. К следующему полнолунию все заживет.

Солнце, маленькое и желтое, светило далеко-далеко, но небо было голубым, без единого облачка. Ветра не было. Вдали я слышал рев моря.

Замерзший, голый, испачканный кровью, я был совсем один. Ладно, подумал я, при рождении такое случается со всеми. Просто у меня это бывает раз в месяц.

Я был неимоверно измотан, но мне придется потерпеть, пока не найду заброшенный сарай или пещеру. Потом я собираюсь проспать пару недель.

Низко в небе пролетел ястреб, в его когтях что-то болталось. На мгновение он завис надо мной, затем бросил небольшого серого кальмара в снег к моим ногам и взмыл вверх. Безвольный моллюск лежал неподвижно и тихо, шевеля щупальцами в окровавленном снегу.

Я принял это за предзнаменование, пусть и не знал, доброе оно или нет, но мне уже было все равно. Повернулся спиной к морю, лицом к темному Инсмуту и пошел в сторону города.

Бульдозер

Лэрд Баррон

1

– И тогда Он откусывает руку, в которой я держу пистолет.

Христос на пони – вот новое измерение боли.

Вселенная вспыхивает белым. Буря из семян одуванчиков, циклон огня. Это – Колизей во всей своей красе, немецкий оркестр в полном составе. В моем черепе взрываются снаряды, и его верхушка отваливается.

Мне лучше принять это или мне конец.

Я же Пинкертон.[17] А это что-нибудь да значит. У меня есть пистолет – мой верный кольт и жетон, на котором мое имя выгравировано под изображением немигающего глаза. Я – подлинный товар. Я стреляю наповал, я малый не промах. Я попал точно в цель в Балтиморе, когда наемные убийцы покушались на Честного Эйба.[18] Расчехлил свою пушку и выпустил в этих подонков всю обойму. Эйбу стоило пригласить меня в театр. Может, он все еще здесь. Сидит в своем кресле-качалке и строчит о победе Юга.

А теперь даже курок спустить не могу. Зато могу разбрызгать свои инициалы по потолку.

Я же Пинкертон, я Пинкертон, я чертов Пинкертон.

Разумеется, тебе жаль, сукин ты сын, тебе жаль. Ты размышляешь, прежде чем принять что-то на веру, как прорицатель. И я буду напевать это, пока крашу эти стены.

Бельфегор не отче мой, сущий на небесах. Меня любит Иисус.

Иисус Христос.

Мои яйца звенят при ходьбе.

Я подхожу к окну.

Ладно, не подхожу, а подползаю.

Если я доберусь до окна, то разобью стекло и выброшусь солдатиком.

Нужно поторапливаться, тени снуют туда-сюда.

Земля на своей оси смещается к черной-черной радуге, которая закатывается во впадину.

Я рад, что та девушка успела запрыгнуть на последний поезд. Надеюсь, во Фриско[19] она сможет продать это за такие деньги, каких она никогда не видела в этой глуши.

Я пью крепкий ирландский виски, который еще приятнее пить из ее пупка. Она умна, у нее красивые стройные ноги и голубые глаза – глубокие, как дуло пистолета, лежащего на полу под комодом. Не верится, что из культи может вылиться столько крови. Не верится, что дошло до этого. Я слышу, как Он тяжело ступает на половицы, извиваясь. Он уже перекусил, теперь ему хочется больше мяса.

Подними пушку левой рукой, Пинкертон, подними ее и прицелься уверенно, а не как пьяница, у которого двоится в глазах.

Аллилуйя.

И кто теперь будет смеяться последним, ты, ублюдок с разинутым ртом? Я говорил тебе, что стреляю наповал, а теперь ты понимаешь, что уже слишком поздно.

Я просто скажу: «Бах-бабах!»

Мне больше нечего добавить в свою защиту, дамы и господа присяжные. Я

2

– Пинкертон. Да чтоб ты обделался!

Машинист, жирный боров в полосатом комбинезоне, бросил на меня беглый взгляд. Затем сплюнул жвачку и наклонился к печи. По его словам, он никогда не слышал об этом моем Рубене Хиксе. И пока этот жалкий узкоколейный вагон не докатился до окраин Пардона, он не произнес ни слова.

Проехав несколько миль пастбищ и холмов, огороженных колючей проволокой, мы оказались в этом городе, похожем на помойку.

На берегу реки в вонючей щелочной грязи проседали грубо сделанные деревянные рамы. Дождь стучал так громко, будто сам Господь работал за швейной машинкой, и вода скапливалась в рыжих лужах и колеях под навесами. Тусклый свет лампы грел закопченные окна. Тени дрожали, и мотыльки бились о стекло. Сквозь шипение и шум дождя уже пробивались слабые крики, вопли, звуки игры на фортепиано.

Всего лишь очередной невнятный шахтерский городок в Калифорнии, который быстро построился и так же быстро опустеет, когда в нем иссякнут запасы золота. Три десятилетия пролетели, как день мухи-однодневки в масштабе этой унылой земли древнего материка, недавно открывшегося для белых людей.

Все главные заведения сгрудились на главной улице. Банк. Гостиница. Бордель. Продуктовый магазин. Галантерея. Костоправ. Офис шерифа. Целая куча кабаков. Баптистский храм вверх по переулку. Пардонское кладбище. Каркасные дома, россыпь лачуг. Долговязые мужчины во фланелевых костюмах. Тощие женщины с кучей вопящих детей. Настоящий муравейник.

Синий туман скрывал дикие сосны и кривые холмы. Здесь умирали все цели и стремления.

Оказавшись на протекающей платформе, я решил, что это нечестная сделка. Меня не волновало бы, даже если бы цирковой силач сидел в одном из зассанных салунов, надирался бы виски и терся о бедро танцовщицы с лошадиными зубами. У меня бы и не встал на его скальп, от которого воняло отвратительным запахом пороха и открытой канализацией. Я вдруг почувствовал, что с меня хватит.

У меня не было другого выхода. Повесив винтовку на плечо, я взял сумки и отправился в долгий путь.

3

В книге Ривенфронт-отеля я записался как Иона Кёниг. Это было беспорядочно выстроенное монолитное здание в колониальном стиле с масляными портретами Эндрю Джексона, Улисса Гранта и – самым свежим – Гровера Кливленда.[20] Все они висели в холле, могучие, как судьба. Я уже не в первый раз использовал ради дела свое настоящее имя со времен происшествия в Скулкилле, но только в этот раз это казалось естественным. Во мне окончательно укоренилось ощущение завершенности.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});