Девушка широко и невинно улыбнулась, но глаза выдавали ее.
— Ты должна уйти, — сказал он. Она подошла ближе.
— О, неужели вы не выслушаете мою исповедь, сэр Уильям? Прошу вас, сэр!
С этими словами она упала перед ним на колени, умоляюще взмахнув руками. Сэр Уильям, как ящерица, провел языком по губам.
— Оставь меня, бесстыжая!
Но глаза девушки загорелись неприятным огнем, и она вкрадчиво произнесла:
— Хотите, я покажу вам, что сделали со мной мужчины? Только такой святой человек, как вы, поймет это. Вы ведь даже не знаете, о чем я говорю.
— Всякий блуд ужасен, — ответствовал сэр Уильям. — Это очень дурно. Но все же есть надежда на спасение твоей души, если, конечно, ты и вправду раскаиваешься.
— Да, сэр, конечно.
— Ну, тогда покажи мне, как плохо с тобой обращались, чтобы я мог помолиться за тебя.
Девушка бросила на сэра Уильяма невиданно развратный взгляд и принялась целовать его белые пухлые колени. Все вокруг превратилось в крики, тяжелое дыхание и капли пота — слишком большой вес и возраст пытались угнаться за молодостью и поразительной распутностью, и сэр Уильям на вершине ужасающего блаженства снова и снова выкрикивал: «Бесстыжая, бесстыжая, бесстыжая…» — а она царапалась до крови.
После неприятной встречи со своим опекуном Елизавета прибегла к столь модным в то время ваннам. По совету Поупа она уехала в малоизвестную деревушку близ Малвернских источников, где можно было успокоиться и привести в порядок мысли.
Поуп приехал за ней как раз в тот момент, когда сэр Уильям Горинг влезал в готовую к отъезду карету. Войдя в дом, он нашел Елизавету не в слезах, а в куда более опасном состоянии. Она, побелев, застыла, на стуле и не могла вымолвить ни слова, поэтому суть дела поведала Клоппер, которая, естественно, все подслушала:
— Я прошу прощения, мистер Поуп, но он назвал ее осквернительницей брака и проституткой и сказал, что Мелиор Мэри должна быть немедленно возвращена отцу.
— А что ответила миссис Уэстон?
— Она сказала, что никогда так не сделает, что это разобьет ей сердце.
— И что ответил сэр Уильям?
— Что при необходимости они с вашим мужем будут действовать силой, потом он вышел, а чуть позже вошли вы.
Только через час Елизавета смогла говорить.
— О, Александр, они не могут отобрать ее!
— Им не позволят. У меня дома лежит незаконченное письмо Джону Кариллу, я добавлю туда post skriptum. Пусть он попытается быть связующим звеном между нами и вашим супругом. Он очень влиятельное лицо.
— Он уже делал это однажды, но мой опекун проигнорировал его. Александр, они грозятся применить силу.
Поэт зашагал по комнате, крайне возбужденный.
— Будь я нормальным мужчиной, я бы вызвал Джона Уэстона на дуэль и положил этому конец раз и навсегда. Ничто не доставило бы мне большего, удовольствия, чем сделать ему дырку между глаз. — Он весь кипел от переполнявших его чувств. В нем накопилось много злых шуток. — Но, увы, при моем росте единственное, что я могу сделать, — воткнуть ему кинжал между ног.
Елизавета засмеялась, а Александр продолжал:
— Тогда я посмотрю на Джона Уэстона. Я убью вас во цвете лет, сэр! И вас, сэр Горинг, и вас, и вас!
Он заплясал по комнате, размахивая в воздухе кулаками и нанося воображаемые удары. С него слетел парик, глаза блестели, как у полевой мыши, на которую он в тот момент был очень похож. Это жалкое маленькое тело буквально излучало широту души и величие намерений.
Спустя два дня они направились в Малверн в сопровождении Джозефа Гейджа, тоже пожелавшего принимать ванны и избавившего их от своего присутствия только по прибытии.
— Я одолжу вам Черномазого, — предложил он, услышав рассказ о требованиях Джона Уэстона. — Он не даст Мелиор Мэри в обиду.
— Но надолго ли, Джозеф? Ты же не можешь отдать мне его навсегда, а они могут потребовать своего в любой момент — на следующей неделе или через год. Ситуация безнадежна.
Джозеф задумался, прислонясь к малиновой обивке сиденья кареты и одной рукой опираясь на трость со сверкающим аквамариновым набалдашником. Было ли это показным аксессуаром или способом вложения капитала — никто не знал. О состоянии Джозефа ходили необычайные легенды. Говорили, что его богатства — дома, земли, драгоценности и тайные спрятанные сокровища — превышали богатства, самой королевы Анны. Но доподлинно это было неизвестно никому, даже членам семьи.
Джозеф был загадкой. По лондонским кафе о нем ходили крайне противоречивые слухи. Если верить сплетням, он был и гомосексуалистом, и большим охотником до женской чести. Завсегдатай игорных домов, он не прикасался к картам и не брал в руки кости. Частенько ужиная на рассвете, он, вообще-то, любил сладко проспать всю ночь. Имея высокопоставленных друзей, не гнушался обществом постояльцев гостиниц. Слыл горьким пьяницей, но употреблял только легкое вино. Повеса, посланник дьявола, вольнодумец, был примерным католиком и мягкосердечным человеком. Никто не знал о нем ничего конкретного, а именно к этому он и стремился. Какая-то скрытая часть души была для Джозефа источником спокойствия, его тайной, уголком, где он мог уединиться, когда нельзя доверять окружающему миру. И все эти мысли таились в голове, всегда украшенной модным париком, под которым на самом деле прятались густые светлые волосы. Зеленые глаза с тяжелыми веками всегда придавали ему сонный вид; он был довольно миниатюрен — не очень высок и не слишком толст, его всегда немного улыбающиеся губы могли очаровать любого, но при определенных обстоятельствах они становились тонкими и жестокими. Таков был Джозеф Гейдж.
Теперь же он спросил:
— Ты не думаешь о разводе, Елизавета?
— Как ты можешь такое говорить, Джозеф? Мы ведь воспитаны в одной вере. Развода быть не может!
Он улыбнулся словам сестры.
— Видно, я плохой пример. Не слушай меня. И все же, по-моему, так не любить Джона и не порвать с ним окончательно — столь же грешно, как избавиться от него.
В разговор вступил Поуп:
— Любой мужчина и любая женщина должны действовать в согласии со своей совестью, Джозеф. Если вера Елизаветы сильнее вашей — это ее право.
— Безусловно, — сказал Джозеф, сонно прикрыв глаза под громыхание кареты. Он задремал, но его рука все еще опиралась на прогулочную трость, усыпанную драгоценностями.
Через час они прибыли к Малвернским источникам — в небольшую деревушку, ничем особенно не примечательную, кроме красоты окрестностей. Это место ни в коей мере не конкурировало с другими модными курортами — небольшой клочок земли, ни на что не претендующий, где было трудно встретить кого-нибудь из света. Потому Поуп и предложил туда поехать. Благодаря его неординарной внешности и головокружительному успеху, поэта было несложно узнать, а этого они с Елизаветой хотели меньше всего, не желая давать пищу сплетням.