Читать интересную книгу Моление о Мирелле - Эушен Шульгин

Отец работал, что-то писал. Он шуршал бумажками и не обращал на меня внимания. «Если осилишь свое Священное Писание, — заявил он, — то после обеда могу захватить тебя в галерею, посмотришь иллюстрации. Обрати внимание на видения и чудеса, художники их особенно любят».

Его бормотание сгустилось в крошечной комнатке. Я встал и подошел к окну, он и не заметил. Лихорадочно перелистываемые страницы книги свидетельствовали, что он нащупал что-то важное. Его рыжие волосы стояли торчком, и, похоже, между ними проскакивала искра. Время от времени он поднимал левую руку и растопыривал пальцы, словно клешню.

Внизу у бассейна резвился Малыш — и не один! Какая-то малышня из пансионатских сидела вокруг него, за ними стояли двое постарше, из парка. С первого взгляда было ясно, что он пытается им что-то растолковать, а они с интересом слушают. Потом они все поднялись и длинной вереницей, с Малышом в середке, исчезли среди кустов. Он шел так непринужденно, словно это самое обычное дело. Он даже не оглянулся на окно!

А что мне теперь делать? Задыхаться в этой промозглой комнате? Как в трансе, я выскользнул из нее, отец не окликнул меня.

Я нырнул в парк, на авось. Не в джунгли, а в дальний его угол, с лужайками и редкими высокими деревьями. Здесь блеяли овечьи отары, сбиваемые огромными клочкастыми псами и маленькими, продубленными пастухами, в драных одеждах и с мешками на голове. Лесорубы валили эвкалипты, пару из самых высоких. Один уже лежал на земле, ощерившись мощными ветвями, как могучий мертвый зверь. Охотники на привале. Дым сигарет и пар изо рта. Двое лесорубов переговаривались простуженными голосами, между ними топорщилась маломощная пила. Эта работа надолго. Остальные запалили из веток костер и уселись вокруг греться. Они подставляли огню руки в варежках с обрезанными пальцами. Двое пастухов примостились у костра. Винная фляга по кругу. От горячих веток густой, пахучий дым, в глубине парка он смешивался с ядреной морозной свежестью и укутывал дородные кипарисы у стены.

Лесоруб заговорил со мной. Я не понимал его диалекта, но сообразил, что он приглашает меня посидеть с ними. Я дрожал, и они накинули мне на плечи мешок. Они таскали из огня каштаны. И мне достали, он жег ладони. Лесорубы посмеивались, добродушно.

Фляга проплывала мимо, я вцепился ей в горло, как все, протер усы большим пальцем и сделал Солидный глоток. Вино отдавало кровью, у меня выступили слезы, но я сделал вид, что простужен, и вытер нос рукой. Они что-то говорили мне, я согласно кивал, они понимали, что я не понимаю, но это было не важно. Самое главное я схватывал. Собака подошла и лизнула мне руку. Вообще-то я боюсь этих тварей. Кажется, у них пена вокруг пасти. Но эта была просто большая и теплая собака.

Визг — пила вгрызается в жилистую твердь дерева, хруст — овцы обгрызают стерню, песня, состоящая из бормотания и протяжных завываний. Фляга пошла новый круг. Все чудесно.

Вот Рикардо со своим великом. Я и не видел, как он приехал. У меня ж на голове мешок. Только услышав его голос, я поднял глаза. Он как раз протягивал руку за каштаном. Простуженное сипение мешалось с завываниями пилы. Даже говоря что-то ему, никто из гревшихся у костра не поворачивал к нему головы. Рикардо спешился, зажал раму велосипеда между ног, хотел поклянчить каштанов и вдруг заметил меня. Тыча пальцем, он зачастил что-то непонятное — красивый мужской перебор. Будто нос немного заложен, а в горле комок. Все посмотрели на меня, и я почувствовал укол в груди, точно с разбегу налетел на острый сучок. Но один из пастухов обнял меня за плечи, побаюкал и что-то бросил Рикардо, не удостоив его взгляда. В хор вплелись новые голоса. Они то крепчали, то стихали, партии Рикардо делались все короче, он поставил одну ногу на педаль. Пастух все качал и качал меня, от него пахло овцами. Дрема. Вдруг один из мужиков сделал движение в сторону Рикардо, секунда — и тот уже изготовился к бегству. И вот тогда я встал, отбросил мешок и пошел к нему. Мы смерили друг друга взглядом. Руку протянул я. Он взглянул на нее, на меня, на нее. Костяшки сжимавших руль пальцев побелели. Болельщики у костра подбадривали криками. Решился — отпустил руль и быстро, цепко ответил на мое рукопожатие. Губы разошлись в улыбке, сверкнувшей, как наточенное лезвие. Сморгнул, пригладил рукой жесткие волосы. На трибунах хохотали и веселились лесорубы, они даже захлопали, и опять завизжала пила. Я тоже улыбнулся, почти как Рикардо. Жестом указал ему на место рядом с собой у костра, но он сделал вид, что не понял, вскочил на велосипед и, издав гортанный птичий крик, понесся, вихляя, вниз по лугу. И пастухи, и лесорубы проводили его взглядами, и только тогда их вниманием безраздельно завладела фляга. Двое из отдыхавших сменили тех, кто пилил.

В комнате пусто, отец ушел один. Я могу пенять только на себя, не надо было убегать. Примерно так говорилось в оставленной им записке, которую я куда-то сунул. Устроился у окна. Отрешенно достал карандаши, бумагу и принялся рисовать, бесцельно, что получится. Первыми проступили овцы, потом плывущие облака, лесорубы и поваленные деревья. Себе самого я нарисовал в надежном окружении здоровенных псов, они тяжело дышали, разинув пасти и высунув длинные красные языки, с которых все время капало. Велосипед Рикардо валялся в канаве, ноги его владельца вытарчивали из зарослей плюща. Все новые и новые детали возникали на листе, а потом я взял и нарисовал все заново, но теперь мы с Рикардо сидели у костра, среди пастухов, лесорубов и собак, а рядом пригрелись обитатели «джунглей» и поодаль — ребята из пансионата и Малыш. Малыш? О нем-то я и забыл! А за окном уже смеркается. Одним движением я сгреб все со стола в ящик и выскочил за дверь.

В квартире Малыша нет!

Бегом наверх к синьоре Касадео. Она что-то кричала мне вслед, но я уже увидел то, что хотел, и не стал тратить время на объяснения.

Внизу, в кухне, вспугнутый кот тигрового раскраса отлетел от какого-то горшка, с истошным мяуканьем проскочил у меня между ног и исчез. Джуглио спал на лавке, закрыв лицо рукой и трубно храпя.

Раскричалась застигнутая врасплох моим нашествием на столовую Лаура. Скатерти и салфетки разлетелись вокруг, нее как выщипанные перья.

Дверь в апартаменты синьоры Зингони была закрыта на цепочку, оттуда доносились голоса, но только взрослые.

Я сел на ступеньку крыльца. Сердце бешено колотилось, дыхание перехватило, из горла вырывался какой-то сип. Господи, ну надо быть таким идиотом!

— Малыш, Малыш, что они с тобой сделали? — бессвязно причитал я, обхватив голову руками.

И вдруг явление — он. Стоит и смотрит на меня. Спрашивает участливо, склонив голову набок:

— Что-нибудь случилось, Фредрик?

Меня трясло. От ярости.

— Так, — говорю я с угрозой. — Вот ты где!

Я постарался вложить в эти слова все, поскольку, по правде говоря, не представлял, что сказать ему еще.

По реакции Малыша было видно, что он понял из моей речи если и не все, то очень многое. И то, что я считаю его плохим братом, и что полагаться на него нельзя, и что, по-хорошему, надо бы его взгреть. Но, слава Богу, есть и более изысканные формы наказания.

— Но Фредрик, — начал он с мольбой. И заревел, не дождавшись конца предложения.

Я повернулся к нему спиной. Не будь я таким большим, я бы тоже с удовольствием заплакал. К тому же одежда вся провоняла овчарней и запах не выветривался.

— Что же ты не идешь к своим дружкам? — крикнул я и тут же завелся по-настоящему. — Иди, иди. И передай этим вонючкам, что если они давно не получали по шее, то милости просим. Пускай приходят.

Я сорвался с места, обогнул дом и, чтобы Малыш не мог меня догнать, бегом помчался в парк. Остановился я, только оказавшись в самой-самой гуще.

Между кустами и деревьями уже растеклась ночь. Сквозь редкие прорехи в темную, пригнанную крону эвкалиптов просвечивало блеклое небо и несколько тусклых звезд. Остро пахло гнилушками, ноги мокли и скользили по опавшей листве. Я с проклятьями продирался вперед, во мне все так клокотало, что я не мог прислушаться — нет ли голосов, я просто не различал звуков. Попадись мне сейчас кто-нибудь из мальчишек, да хоть все, я б накинулся на него с кулаками. Но кругом безлюдно.

Неожиданно вырос павильон. Я остановился и прислушался. Громко стучало сердце, похоже, оно рассыпалось по всему телу. Я глубоко вздохнул.

— Рикардо! — позвал я как мог громко. В верхних долях зашкалило, и крик перешел в свист. — Рикардо, io sono qui! — Я подождал чуть-чуть и крикнул то же еще раз, прибавив целый ряд слов из арсенала Джуглио.

Мертвая тишина. Я вслушивался, открыв от усердия рот, но не слышал даже голоска своего Малыша. Тогда я завыл протяжно, как волк или сова.

Что-то промелькнуло в кустах и скрылось. Дыхание восстановилось. Снова шорох. Я отыскал камень поувесистей и изо всех сил запустил им туда, откуда доносился шелест. Кошачий визг. Хорошо. Я пошел к резко белевшему павильону.