Читать интересную книгу Филип и другие - Сэйс Нотебоом

Я не помню все цифры, но одно число запомнил — 152.

«Что это за число?» — спросил я.

«Мой рост».

«Ладно, — сказал я. — Это твой рост, и что ты сейчас собираешься делать?»

«Не скажу, но ты должен мне помочь, потому что я собираюсь уйти».

«Куда?» — Но она пожала плечами — она не знала.

«В ту ночь было немного ветрено. У окна пахло жимолостью, и аромат этот оставался со мною, когда я попала в ту страну».

«В какую страну?»

«О, это была странная страна, в которую ветер занес мой клочок бумаги, страна, которую я сама вычислила. Когда я туда попала, люди подходили, чтобы пожать мне руку. Вокруг росла жимолость и всякое такое, и все распространяло аромат. Но, честно говоря, люди были печальны. И я спросила того, кто мне все показывал: «Почему все вокруг так печальны?»

«Да, — согласился он, — они очень печальны. Я покажу тебе кое-что». — И ночью, когда все уснули, он повел меня по улицам города.

«Здесь у нас книжный магазин», — сказал он. Но витрины магазина были пусты — одна тоненькая книжечка лежала там, и у входа не росла жимолость, ни другие цветы, и не висели над дверью флаги, как над дверями других домов и магазинов.

«Тут только одна книжка», — сказала я, и он ответил: «Да, давай поглядим, что там внутри». Прижавшись лбом к стеклу, мы заглянули внутрь, и при свете уличных фонарей, стоявших перед магазином, я увидела, что все полки, на которых должны были стоять книги, пусты, только на одной из них лежала тоненькая книжечка.

«А теперь пойдем в библиотеку», — сказал он, и мы пошли по городу и пришли к библиотеке. Мой спутник открыл дверь, мы вошли, и мне показалось, что звук наших шагов отдается меж стен, отражается от потолка и звучит повсюду, все громче и громче.

«Кажется, мне страшно», — сказала я, но он ответил, что бояться нечего; кроме того, он ведь со мной — и тогда мы пошли по залам, но и тут не было книг, сплошь пустые полки и огромные пустые шкафы. И только все та же маленькая книжка попадалась нам то тут, то там.

Мне и правда было страшно; белые стены поднимались высоко-высоко над шкафами, а мы слышали только друг друга, только наши шаги звучали в залах, и никаких книг не было.

«Почему здесь нет книг? — спросила я. — В библиотеке должны быть книги».

«Собственно, так оно и было бы, — отвечал мой спутник, — если бы он не умер».

«О ком это он?» — подумала я.

«Это был мальчик, — продолжал он, — маленький мальчик, только волосы у него поседели, и он все время болел. Он был одним-единственным человеком, умевшим писать. Знаешь, эта страна не похожа на другие. Некоторые люди здесь умеют только рожать детей, другие — строить дома, третьи — делать флаги, когда ожидаются гости издалека, вроде тебя, — и никто больше не умеет написать стихи, или рассказ, или книгу. А тот, кто умел это делать, все время тяжело болел, и, когда он умер, готова была только первая глава. Вот она, вся уместилась в тоненькую книжечку».

Она помолчала, а потом сказала: «Я покинула эту страну, мне было там слишком грустно».

Мавентер посмотрел на меня.

— Ты был когда-нибудь в этой стране? — спросил он.

— Нет, но, может быть, мне еще случится там побывать.

Мы замолчали, и мне хотелось, чтобы он не говорил больше ничего, и еще — хотелось увидеть, что она нарисовала на земле.

— Что ты рисуешь? — спросил я.

«Это платаны, — ответила она, — они растут позади тебя».

Я оглянулся.

— Куда ты смотришь? — спросил Мавентер.

— На деревья, — сказал я, — что там за деревья?

— Это платаны.

— Что за буквы ты там чертишь? — спросил я ее.

«К, — прошептала она, и я понял, что должен сохранить ее слова в секрете, — К, и R, и U, и S, и А, и еще одно А».

«Такого слова нет, — сказал я, — KRUSAA».

«Да, — сказала она, — это странное слово».

— Что ты говоришь? — спросил Мавентер.

— Ничего, — сказал я, и он посмотрел на меня удивленно:

— Я думал, ты что-то сказал.

— Нет, я ничего не говорил.

Он продолжал свой рассказ:

— Прошло немного времени, и она снова ушла куда-то. Мы поехали на машине в Авиньон, я должен был увидеться кое с кем и оставил ее в читальном зале библиотеки. Но когда я вечером за ней заехал и спросил, что она читала, она ничего не ответила — это было странно, волосы у нее были мокрые, в машине она села на заднее сиденье и за всю дорогу не произнесла ни единого слова. Дома, в Экспери, она сразу же ушла в свои комнаты. Через два дня она спустилась вниз. На этот раз я сидел у ворот и испугался, когда она подошла сзади и хлопнула меня по плечу.

«Мавентер, — сказала она, — я вернулась. На этот раз я была очень-очень далеко».

Это не может быть правдой, подумал я, и сказал: «Но ведь у тебя на этот раз не было бумажки? И где же ты была?»

«О, на этот раз все было совсем по-другому. Я не знала, как уйти, но внутри, на двери читального зала, висело объявление, что все, кто приходят сюда читать или заниматься, должны записываться в список присутствующих, когда они приходят, и расписываться, когда уходят. Поэтому я поставила там свое имя, когда вошла в зал, но не расписалась, когда уходила. Так что я в некотором смысле оставалась в зале после того, как все ушли и двери были заперты. Теперь меня все равно что не было, и я могла спокойно отправляться в путь. Когда я попала в ту страну, там шел дождь — был вечер и шел дождь. Я оказалась на станции и села в поезд. Против меня сидел какой-то человек.

«Куда вы смотрите?» — спросил он.

«На ваши руки». Как сражающиеся звери, его руки непрерывно двигались, переплетаясь и борясь друг с другом.

«Не обращайте внимания, — сказал он, — в этом нет ничего странного, просто сегодня я должен играть. Хотите контрамарку?»

Мы вышли на широкую, людную улицу. Мой попутчик быстро пошел вперед, лавируя меж людьми, потом обернулся и крикнул: «Уже поздно, мне надо торопиться», — и побежал, жестикулируя, как безумец. Если честно, я бы лучше осталась на улице, там огни отражались в мокром асфальте, как в глубокой темной воде…

Но человек со странными руками дал мне билет, и мне пришлось войти внутрь. Я оказалась последней, уже закрывали двери в зал, я едва успела пройти.

До чего же странный зал! Там стояло, наверное, сто роялей. Залитые приглушенным оранжевым светом, они напоминали участников похоронной процессии. Люди усаживались за рояли, переговариваясь друг с другом, зал был полон, как обычно перед концертом, негромким журчащим шумом.

Молодая девушка подвела меня к роялю, стоявшему недалеко от входа. Я не стала покупать программку, потому что заметила, что в ней ничего не написано. Вдруг в зале зашикали: «Ш-ш-ш-ш»; я поглядела на сцену — не появился ли мой попутчик.

И увидела, что на сцене рояля нет, стоит только стул.

Мы поднялись и зааплодировали, когда он вышел на сцену. Руки его больше не двигались, он поклонился залу, уселся и подождал, пока мы перестанем хлопать и установится тишина.

И тут мы начали играть. Я знала, что мелодия мне знакома, — трогательная и мягкая, она плыла над залом, словно играл ее всего один рояль, — но не могла вспомнить ни названия вещи, ни имени композитора, не могла понять, что это за музыка, к какому времени она относится. Музыка кончилась, он поднялся, благодаря за аплодисменты, грозою гремевшие в зале, и снова сел, руки его были неподвижны, словно вовсе не могли шевелиться, а мы снова заиграли, и я не помнила названия ни одной вещи, но это было не важно, совсем не важно, это была восхитительная старая музыка; а он сидел, застыв на своем стуле там, на сцене, и вставал, когда мы доигрывали вещь до конца, благодаря за аплодисменты, и в конце вечера мы устроили ему овацию, словно прося самих себя сыграть на бис.

«О, Мавентер, — сказала она, — мне так не хотелось уходить оттуда, когда-нибудь я уйду и больше не вернусь».

«Да, — сказал я, — не вернешься. Однажды ты уйдешь и больше не вернешься».

«Отвези меня, пожалуйста, на Остров, пока еще светло», — попросила она. Островом она называла долину километрах в семи отсюда, она ее когда-то нашла, и долина принадлежала ей, как ее комнаты в замке, как особые места в столовой, в коридорах и в саду или те места, куда она уходила одна и где мы не бывали вместе.

Сначала мне трудно было все запомнить.

«Ах, Мавентер, — говорила она, — туда ты не должен ходить». Она никогда не говорила — почему, может быть, там было что-то, что только она могла видеть, но теперь это уже не важно.

Итак, мы отправились на Остров. Когда мы вышли из машины, она сказала: «Завтра я уйду. И больше не вернусь. Я начинаю большую игру».

Мы сели. В этот вечер она мне много чего рассказала, и, честно говоря, я не все запомнил, но прекрасно помню, как она сидела; она словно впитывала в себя жизнь деревьев и другие вещи, в которые верила. Она стала тенью и трепетом серебристых елок, которые там росли, и растрескавшейся терракотой высохшего русла ручья — я не могу сказать по-другому, она разрасталась, множилась и сумела заново сотворить вечер, пахнущий листьями лавра. Вся долина была преображена руками этой безумицы, вступившей во владение луной и окрашивавшей ее призрачным светом камни и деревья, пока захватывающее дух овладение пейзажем не сделало ее хозяйкой всего, пока вещи не обрели дыхание и не ожили с ее помощью.