Читать интересную книгу Дело о радиоактивном кобальте - Андрэ Маспэн

Когда раздался свисток судьи, оповещавший о конце матча, наша победа была встречена шумным одобрением. Зрители заполнили площадку. Мои одноклассники окружили меня, обнимали, хлопали по плечу. Короче говоря, наша победа приобрела характер события. Но я оглядывался по сторонам, боясь, что Бетти в суматохе уйдет раньше, чем успеет со мной побеседовать. Расталкивая своих болельщиков, я вырвался и обошел весь зал. К счастью, Бетти еще стояла там, окруженная подругами. Девушки поздравили меня в самых лестных выражениях, и даже Бетти соблаговолила высказаться, что я «играл неплохо».

— Наплевать, — ответил я, уводя ее в сторону. — Ну, какие новости?

— Прежде всего прими душ, — сказала она, насупив брови. — Дело на мази, — сказала она быстро, — не сердись! Ты, знаешь, что это нелегкое дело…

Я не верил своим ушам.

— Как? Ты хочешь сказать…

— Да, — ответила она с обезоруживающей улыбкой. — Будьте готовы в среду. Мы все поедем в Компьен.

Забыв, что я целовал Бетти только в дни значительных семейных праздников или годовщин, я запечатлел на ее щеках два звучных поцелуя. Этого было достаточно для моих болельщиков, не знавших причины такого бурного проявления чувств, чтобы привести их в бешенство, вызвать на грубые шутки и передразнивание.

Известно, что радость, как и беда, одна не приходит. Я направился в обществе Бетти и ее школьных подруг к выходу и вдруг наткнулся на Франсиса Кудерка.

Франсис был первым из трех заподозренных нами. Это был молчаливый мальчик, прилежный ученик, влюбленный в историю; он обычно несколько сторонился меня.

— Браво! Комар! Ты был великолепен! — воскликнул он.

— Как, ты любишь баскетбол?

— Это тебя удивляет? Я играю в баскетбол каждое воскресенье…

— Впервые слышу… А где?

— У нас, в Жиф-сюр-Иветте…

— Что это такое — Жиф-сюр-Иветт? Клуб?

— Нет, не клуб… Это местность… Вблизи Парижа. Там живут ученые и инженеры, работающие в Сакле и вокруг… По воскресеньям мы, взрослые и ребята, играем там в волейбол и баскетбол.

Стоящая рядом Бетти посмотрела на меня многозначительно.

— Вот как, — сказал я. — Это очень интересно…

— Слушай, — воскликнул Франсис. — Приезжай в Жиф в ближайшее воскресенье. Мой отец будет очень рад сыграть с тобой или против тебя. Привози также Боксера, Мяча… да всех, кого хочешь. Всю неделю мы мало с кем общаемся, но по воскресеньям принимаем друзей…

— А я, — спросила Бетти жеманно, — также могу явиться?

— Ну, конечно, мадемуазель… Вы кажется кузина Комара… простите, Матье? Мы будем вам очень рады… Так, значит, до воскресенья?

Да, это был счастливый день! В минуту, когда я уже начал отчаиваться, перед нами открывались новые перспективы. Я подумал, что надо собрать моих «сыщиков» и составить план действий. Ну, теперь держись, похититель кобальта!

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

На другой день после этого памятного дня была среда. Я чувствовал себя разбитым после вчерашнего напряжения, и мне чертовски не хотелось вставать. Я опоздал к началу занятий и должен был выслушать жестокие упреки нашего учителя французского языка г-на Арну.

Но так как в течение пяти минут этого скучнейшего назидания я стоял, опустив голову, и даже не кашлянул, мне было разрешено занять мое место на последней скамье. Когда гроза миновала, я пустил по рукам моих «сыщиков» записочку с просьбой собраться в лекционном зале на переменке. Мне не терпелось сообщить им детали нашего завтрашнего похода и уточнить план действий. Бетти сообщила мне, что по просьбе ее отца служба информации завода Сен-Гобэн согласилась присоединить нас, как пятое колесо в телеге, к группе техников, собиравшейся посетить завод. Мы должны были явиться точно в два часа на авеню Матиньон, откуда автобус Компании должен был повезти нас в Шантрен.

Прочитав мою записку, Голова-яйцо повернулся, давая этим знать, что он согласен прийти на сходку. Маленький Луи и Жан Луна подняли большой палец, говоривший о том же. Что касается Боксера, то он громко произнес «О'кэй», рассмешив класс и вызвав удивление г-на Арну.

И вдруг записка, вчетверо сложенная, как и моя, пришла ко мне из другого конца класса. Я развернул ее и прочитал слова, подписанные Мячом: «Происходят прискорбные события…» Я поискал Мяча глазами, и он указал мне на пустовавшее место Сорвиголовы.

Слова Мяча и отсутствие Сорвиголовы взволновали меня.

Что же, действительно, произошло? На какие события намекал Мяч? Почему не явился Сорвиголова? Г-н Арну рассказывал о Жане Расине, но его слова, доходившие ко мне сквозь глухой шум, были неразборчивы. После урока французского языка — английский. Моя пытка длилась до большой переменки. Как только раздался звонок, я бросился к Мячу и утащил его за кафедру, чтобы укрыться от любопытных глаз.

— Что произошло? — сказал я. — Ну, говори же!

— Сорвиголова…

— Ну?

— К нему снова приходил инспектор полиции—

— Да что ты говоришь! К Сорвиголове?

— Нажим, кажется, был силен. Бедный Сорвиголова, ты знаешь, не орел! В общем, у него расшатались нервы, и бедный парень слег в сильнейшей лихорадке.

Я был в ужасе. Значит, полиция не напала на след и более, чем других, подозревала нас. Я представил себе взволнованного Сорвиголову, путающегося в ответах и попадающего в ловушки полицейского инспектора. Да, этот случай доказывал, что мы должны были торопиться с нашими розысками. Нам. необходимо было найти виновного, хотя бы для того, чтобы прекратить неприятные посещения полиции.

Вдруг мне пришла мысль, от которой я вздрогнул.

— Как ты думаешь, уж не проговорился ли этот несчастный Сорвиголова?

— Что ты хочешь сказать?

— Я надеюсь, он не выложил инспектору наших тайн: следствие, наш завтрашний визит в Сен-Гобэн?

— Вот это уж, старина, я не знаю!

— Ты все же видел его или нет?

— Я зашел к нему сегодня утром, как всегда, но видел только его отца, который был очень удручен.

— Слушай, Мяч, пойдем сегодня вечером к нему… Надо все выяснить, иначе он может нас погубить. Пока никому ни слова! Понял?

— Ясно!

Мы сразу же направились в лекционный зал, где нас ожидали остальные «сыщики». Со двора доносился шум переменки. Но в зале было пусто, и мы могли спокойно посовещаться.

— Слушай, старина, — спросил Маленький Луи, — ты надеешься, что посещение Сен-Гобэна состоится?

— Я надеюсь встретить там г-на Даву, отца Клода. Мы зададим ему внезапно вопрос об изотопах, о кобальте… Если он виновен, он должен смутиться… Тогда смотрите в оба! Если он покраснеет, начнет запинаться… Как бы то ни было, Клод двуличничает… Он хитрит, изворачивается… Короче говоря, он не похож на человека, у которого чистая совесть. По моему мнению, отец и сын…

— Но если там его не будет? — спросил Боксер.

— Кого?

— Да г-на Даву!

— Он заведующий производством. Он там будет.

— А если он не захочет нас принять?

— Так надо будет этого добиться! В крайнем случае мы скажем, что Клод просил нас что-то срочно ему сообщить,

— Но он удивится, что среди нас нет Клода.

— Пусть! Он нас примет. А там, самое важное выведать у него насчет изотопов…

Я старался держаться уверенно, но это было притворством. Я не упускал из виду трудностей, но мне надо было руководить моими «сыщиками» и использовать путешествие в Шантрен, чтобы показать себя. Вообще мои товарищи пришли в восторг от предстоящей вылазки, и, действительно, она была из ряда вон выходящей. Некоторые так восхищались, что забыли, зачем мы с Бетти организовали поездку. Но мне как организатору необходимо было напомнить всем об их обязанностях. Кто-то сообщил, что Сорвиголова не пришел и, вероятно, болен. Я обещал, что сегодня зайду к нему вместе с Мячом. Я еще раз им напомнил, что завтра нужно явиться к месту встречи без опозданий, после чего мы разошлись.

* * *

Все устали после вчерашнего матча, и поэтому урок гимнастики был отменен. Свободный час оказался кстати, так как Сорвиголова жил далеко, а мне не хотелось поздно возвращаться домой.

Мы пошли от Итальянских ворот. Уже спустился вечер, и огни автомобилей бросали на мокрый асфальт кроваво-красный отсвет. Я люблю вечерний Париж. Воздух пахнет дождем, бензином и пылью. Большие площади с ярко освещенными кафе и светящимися вывесками приобретают праздничным вид. Но в сторону от площадей и больших авеню Париж загадочен и немного страшен. Ощущаешь, как грохочет и дрожит большой город, будто сотрясаемый огромным стадом буйволов. В смутном гуле прорываются иногда сирены полицейских автомобилей или пожарных машин. Тогда начинаешь думать о пожарах, преступлениях и других мрачных вещах. И как не думать об этом, спускаясь по бульвару Сен-Жак и минуя родильные дома и богадельни, госпиталь Святой Анны и тюрьму Сантэ, где люди рождаются, умирают и страждут — в этом море домов, простирающемся до горизонта, в то время как под землей находятся миллионы могил с их вечным покоем. Да, Париж грандиозен и страшен, особенно ночью. Но это мой город, и я не хотел бы жить нигде, кроме Парижа.