Читать интересную книгу Жизнь моряка - Дмитрий Лухманов

Пришли в Таганрог и стали на рейд.

Судно осмотрела таможня и ничего не нашла, но на время стоянки к нам по обыкновению был посажен таможенный досмотрщик, по-черноморски — «гвардион», а по-морскому — «скорпион».

Вечером того же дня этот доблестный охранитель интересов казны был напоен до бесчувствия дешевым константинопольским ромом, заперт в каюте и храпел во все носовые завертки. А мы выкачали балласт, тихонько снялись с якоря и пошли без огней к донским гирлам. Там, по условию, ждала нас баржа с известным только нам расположением фонарей. Выгрузив контрабанду, так же тихо вернулись на Таганрогский рейд и стали на место.

Гвардион проспался, хватил с похмелья хороший стакан рома и важно разгуливал по палубе с капитанской сигарой в зубах.

Вероятно, я проплавал бы на «Астрахани» до начала зимних занятий, если бы не маленький инцидент, повлекший за собой крупную размолвку с капитаном.

У нас среди команды завелся ухарь из херсонских красавцев, о которых поют одесские «мешочницы»:

Он хорош своим патретом,Не страшны ему враги.Его волос под шантретом,И на рипах сапоги.

Звали его Никита Савельич Щученко. Это был балагур, остряк, гармонист, лодырь и необыкновенный нахал. В кубрике прозвали его Никита Пустосвят.

Так как я был самым младшим в команде, то Никита решил сделать меня мишенью своих выходок и плоских острот. Я огрызался довольно удачно. Но однажды, когда я писал письма домой, а Никита вертелся вокруг меня, как муха вокруг блюдца с вареньем, и приставал со своими дурацкими остротами, я вспылил и запустил в него тяжелой свинцовой чернильницей.

Никита с подбитым глазом и физиономией, вымазанной кровью и чернилами, полетел жаловаться к капитану.

Меня вызвали для объяснений.

Капитан с неизменной сигарой в зубах сидел в мягком кресле и читал газету. На нем был чистенький белый китель с блестящими погонами корпуса флотских штурманов.

Старший помощник, лейтенант, зачисленный по флоту, сидел тут же и тоже был в форме.

Капитан, выслушав лживую повесть о том, как я ни за что ни про что чуть не убил бедного Никиту, грозно обратился ко мне:

— Что ты наделал, звереныш!

Я молчал, уставясь глазами на палубу.

— Да знаешь ли ты, что я велю тебя, как мальчишку, за это выпороть хорошенько, а?

Я ответил, что никому не позволю подымать на меня руку.

— Убрать его сию же минуту с парохода! — закричал капитан.

И меня убрали.

Через час с маленьким парусиновым чемоданчиком я отъезжал на шлюпке от борта «Астрахани», а Никита стоял на баке, кривлялся и посылал мне вдогонку вычурные ругательства.

Черноморская каторга

Остаться без места матросу в старой России во время навигации было делом не из приятных.

Судов дальнего плавания, меняющих команду порейсно, у нас почти не было.

Матросских домов или морских контор для найма, как за границей, тоже не было. Не было тогда и никаких профессиональных организаций.

Съехал я на берег с девятью рублями.

Хорошо, что все это случилось не в Таганроге, а в Севастополе, куда «Астрахань» зашла в док РОПИТ после константинопольской посадки.

Через Севастополь проходили крымско-кавказские линии нескольких пароходств, и много судов заходило на ремонт.

Прежде всего я решил не тратить ни копейки на гостиницы. В Крыму в мае можно свободно ночевать на бульваре. Чемоданчик решено было оставить на хранение у докового сторожа. На еде я экономил как только мог, питаясь щами, хлебом и чаем.

С утра до ночи ходил я по пристани Южной бухты или околачивался у эллинга РОПИТ.

Но напрасно предлагал я свои услуги «дяденькам боцманам». Ответ был всегда один и тот же: «Не требуется».

Наконец, на пятый день моих поисков, мне удалось поступить на «Веру» пароходства Родоканаки, плававшую по крымско-кавказской линии.

В старых условиях плавания это была каторга, которую безропотно могли сносить или первогодки, вроде меня, или старики и пьяницы.

Восемнадцать рублей при своих харчах, служба на две вахты при заходах в порты через каждые несколько часов, бессонные ночи, беспокойные открытые рейды и бесконечная трюмная работа, от которой трещала и ныла молодая, неокрепшая спина.

И это летом, когда на Черном море стоит тихая погода. А каково на этой линии поздней осенью или зимой! Снежные метели у Одессы, новороссийская бора и страшные штормы кавказского побережья делали линию необыкновенно тяжелой.

Но эта линия наглядно знакомила молодого моряка с номенклатурой и упаковкой самых разнообразных товаров, учила быстро разбирать товарные марки и литеры, принимать и быстро распределять по трюмам грузы, назначенные в два десятка портов, знакомила с плаванием в виду берегов, учила лоции, входам и выходам из портов и самым разнообразным постановкам на якоря, бочки и у пристаней всех видов.

Баковая компания на «Вере» подобралась преимущественно чигиринская.

Я получил прозвище «кацапёнка».

Ухарей с сапогами «на рипах» среди новых товарищей не было. Были все больше люди солидные, старослужилые черноморцы, коммерсанты и мрачные пьяницы, хотя и не без присущего украинцам юмора.

Скучно было плавать с этой публикой.

Из Севастополя пошли по портам до Батума, из Батума — в Одессу, из Одессы — снова в Батум.

В этот рейс как раз на Керченском рейде со мной произошло несчастье.

Выгружали тяжелые снаряды для керченской крепости. Я работал на лебедке.

Вдруг вырвало паром дно у лебедочного цилиндра. Осколки чугуна и оторванные гайки полетели во все стороны.

Осколком меня сильно ударило по колену. От острой, нестерпимой боли я свалился на палубу. Раненая нога попала как раз под валивший из цилиндра пар и была моментально обварена.

Подбежавшие на помощь товарищи оттащили меня от лебедки и снесли на руках в кубрик.

Послали за доктором, а пока что обмотали обваренную ногу пропитанными олифой тряпками.

Доктор нашел, кроме ожогов, сильный ушиб и опухоль левой чашечки, но ни трещин, ни сдвига не обнаружил.

Свезли в больницу.

А «Вера» ушла своим рейсом.

В больнице я пролежал неделю.

Дней через десять, по матросскому выражению, «все присохло, как на собаке». Остались только шрамы и пятна, да сгибать ногу было больно.

В конторе больницы я получил оставленное для меня жалованье с «Веры» — пять рублей двадцать копеек — по следующему расчету: причитается за девятнадцать дней июля из расчета восемнадцать рублей в месяц, одиннадцать рублей сорок копеек; удержано в артель шесть рублей двадцать копеек; причитается к выдаче на руки и сдано в контору керченской городской больницы пять рублей двадцать копеек.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});