Читать интересную книгу Разговор в письмах о материке Россия - Андрей Грунтовский

Угро-финских слов в русском практически нет. И если первоначально чудь и водь жили в новгородском княжестве, то в количестве незначительном, и обрусели они быстро. Вот мы видим ижорского старейшину (через два века) Пелгусия не только принявшим православную веру, но и разговаривавшим на русском языке. Во всяком случае, о чем говорили Борис и Глеб на ладье перед Невской битвой, он понял без переводчика.

Итак, движение славян, образовавших в дальнейшем Русь, можно представить следующим образом. Около VII века до Р.Х. (по Б.А. Рыбакову) начинается распространение славян на север и восток. Связано это было со сменой климата (вся средняя Русь из степи превращалась в лес), происходил переход от века бронзы к веку железа, имел место демографический рост и т. п. Первые славяне, пришедшие на Ильмень, по всей видимости, явились туда по Днепру и Ловати. Они ближайшие родственники полян и прозвание получили по месту обитания — ильменские славяне. Другие же, также их родственники, явились туда позже из долины Вислы. Проживая некоторое время на побережье Южной Балтики, что подтверждают лингвистические исследования (и приобретя там имя пруссов или русов или принеся его с Дуная?), они освоили морскую торговлю и стали двигаться на восток, обнаружив два пути в глубь материка: по Двине и по Неве. Так был открыт путь «из варяг в греки». К VII веку они заселяют побережье Невы (тогда морского пролива Нево), остров Рус (в окрестностях Питера обнаружены их городища), основывают города Старую Руссу и Ладогу. Остатки же пруссов (остававшихся на балтийском побережье) позже были, как известно, онемечены. Верна при этом и рыба-ковская версия: днепровские славяне также имели самоназвание русов, ибо поляне, «ныне зовомая Русь», — потомки Кия (VI в.)[6]. И если это так, то самоназвание это существовало еще на дунайской прародине — до расселения на Балтике и по Днепру. Поэтому на Дунай так стремился Святослав («Здесь середина земли моей…»), а до него Кий (он построил на Дунае город Киевец). Вот, собственно, откуда и россомоны. Гер-маны, нор-манны и россо-маны… Отсюда и династические браки позднейших времен, вплоть до всех Романовых, считавших голштинских, дармштадских и т. п. государей потомками Пруса (который, по Степенной книге, был братом императора Августа).

Удивительным (промыслительным!) в истории образования русского государства является совпадение дат: 862 год — год призвания новгородцами Рюрика для наведения порядка на Русской земле и явления Кириллом и Мефодием новой грамоты для славян. Ладога и Крым — две крайние точки Руси, год — один. Еще в 861 году Кирилл-Константин (см. его житие) крестит в Крыму русских «до двухсот чадий» (то есть семейств), к удивлению, обнаруживая у них «книги, писанные славянскими письменами». Возможно, это была глаголица, которую приписывают Блаженному Иерониму (342–420). Но глаголическая литература (а вместе с тем и христианская проповедь) не развивалась на Руси. Необходимо было создать азбуку, с одной стороны, адекватную славянской речи, а с другой — сближающую славян с греческой культурой. Такой азбукой стала кириллица. Глаголица, просуществовав более 400 лет в славянской среде, не дала никаких всходов, ибо время не приспело, да и не годилась она для сего… Почему не годилась? А потому что глаголица восходила к финикийскому алфавиту, родственники ее — коптский, эфиопский, армянский… Проповедь этой ветви христианства была связана с ересью монофизитов и, слава богу, Промыслом Господним — не удалась.

Но это отдельная история…

Итак, теорию «конгломерата» придется оставить. Не крещение и книжность приводят «конгломерат» к русскому самосознанию. Тем более что книжность эта шла и шла, но так и не дошла до русского крестьянина поныне. А он все продолжает, вопреки всему, оставаться русским, демонстрируя при этом, что вот он — народ — и является носителем совести и чести, источником русского духа, русского характера, а не книжная интеллигенция.

Как-то на одной из конференций при поддержке нашей православной интеллигенции происходило обсуждение на тему «Православие как источник патриотизма». Вот уж из огня да в полымя: то Православие и близко не подпускали, то иная крайность… В самой постановке проблемы был уже заранее дан неверный, на наш взгляд, ответ. Я задал простой вопрос: а язычник Святослав, произносящий: «…не посрамим земли Русской, но ляжем костьми, бо мертвые сраму не имут…», — он как, патриот или нет? (Кстати, и о какой такой «Русской земле» он говорит, ибо Руси еще не было?) На что никто из присутствующих кандидатов и докторов ответа не дал. Меж тем православный монах-летописец откровенно гордился своим языческим предком. А великий подвижник и писатель митрополит Иларион в «Слове о Законе и Благодати» воспел наших языческих предшественников, воздав должное их мужеству, мудрости и патриотизму, понимая прекрасно, что если им суждено было Божьим Промыслом оставаться до поры в язычестве, то на то была Божья воля, а что такое совесть и честь, они знали не хуже нас. (А может быть, и лучше, ибо они державу построили, а мы — порушили…)

Иные пишут, что не было на Руси до крещения ни патриотизма, ни совести, ни нравственности, — пишутся тома, защищаются диссертации. Для чего? Вопреки фактам, возвеличить Православную Церковь? Она в этом не нуждается. Меж тем — так мы умаляем величие Божьего Промысла о России. Не понимаем простых основ православного богословия — ставим материю впереди сознания, развиваем атеистические эволюционистские версии этногенеза. Нет, не верим вовсе в Божье творение этносов, вернее, их логосов. (Просто удивительно, как быстро ни на чем не основанная теория этногенеза Л.Гумилева была принята, да еще названа многими православной!)

Православный взгляд на этногенез прост: здесь, на грехопадшей земле, мы своею свободной волей воплощаем Божий Промысл о России (логос России) и, по грехам нашим, искажаем его, конечно… Оттого, разумеется, и Царствие Божие на Руси не выходит. Но все же прекрасна и божественна и та Русь, каковая исторически имела и имеет место. И это замечательно чувствовал русский человек, он и в самую трудную годину пел: «О, светло светлая и украсно украшенная земля Русская…»

Письмо седьмое

Об источнике нашего национального самосознания. Первоисточник — в Боге, но здесь, в этом мире, первый источник, предшествующий книге, — народная словесность. Поэтому назовем главу так: «Богословие в песнях, или…» Придется добавить: «…К вопросу о толерантности русской души».

Давно хотелось собрать свои мысли о народном богословии, разбросанные по разным местам. Но не просто все это… Вот вспомнилась последняя конференция у филологов на тему «О толерантности русского фольклора»! Ладно, поговорим и об этом.

Беда-то у нас вот еще в чем: словесность нашу растащили: устную изучают фольклористы, письменную, древнюю, — «древники», а нынешнюю — литературоведы… Три разные науки: лебедь, рак и щука…

В свое время, разбирая рукописи великого русского этнографа Георгия Семеновича Виноградова (1886–1945), я восхитился замыслом ученого создать серию работ о народной культуре, далеко выходящую за рамки фольклорно-этнографического подхода: народная философия, народное богословие, народная медицина… Отчасти замысел был реализован: «Смерть и загробная жизнь…» (1923), «К изучению народной медицины…» (1923), «Об изучении народного ораторского искусства» (1925), «Народная педагогика» (1926). Позволим себе цитату из последней, ставшей хрестоматийной, работы: «Хотя после трудов Деннета, Жонга, в особенности Вундта, после появления некоторых русских работ нет надобности доказывать факт существования народной философии, все еще непривычно звучит выражение народные философские воззрения, как непривычно звучит и термин народная философия… К философии относится все, что ведет к обоснованию, углублению и построению мировоззрения».

Если обобщить истинно виноградовское понимание народной культуры, то именно народная философия и является содержанием народной педагогики. Ведь смыслом традиционного общества является передача традиционного мировоззрения от поколения к поколению, а все прочее (песенный фольклор, материальная этнографическая культура) — лишь инструмент к тому. В своих набросках Георгий Семенович говорит о богословии, в печатной же статье (по попятным причинам) — о философии.

Попробуем вкратце развернуть тему. Богословие есть познание о мире, Боге и человеке с точки зрения Писания и Предания. Философия есть продукт богословия, явившийся в результате секуляризации сознания. Таким образом, философия — это тоже понятие о мире, но с помощью человеческого опыта. Поскольку в традиционной культуре мы имеем дело с сознанием традиционным (то есть религиозным), то и должны говорить не о народной философии, а о народном богословии, которое содержится во всей полноте народной культуры. Именно наличие народнобогословского содержания и делает традиционную культуру тем, чем она является, и собственно народ — народом. (Совсем неплохое определение нации дает И.В. Сталин: «Нация есть… общность людей, возникшая на базе языка, территории, экономической жизни и психологического склада, проявляющегося в общности культуры… Достаточно отсутствия одного из этих признаков, чтобы нация перестала быть нацией…» («Марксизм и национальный вопрос»). Грустное пророчество! Но оставим пока…)