— Вот уж это поистине чудо, — сказал Саллюстий хмуро.
— Ты про что, Саллюстий? — воскликнул игрок, краснея.
— Про то, что я разорился бы, если б часто играл с тобой.
Клодий только презрительно улыбнулся.
— Не будь Арбак так богат, — сказал Панса важно, я бы воспользовался своей властью и учинил следствие по доносу, в котором его называют астрологом и колдуном. Агриппа,[19] когда был эдилом Рима, изгнал из города всех этих злодеев. Но он богат, а ведь долг эдила — охранять богатых!
— А что ты думаешь о новой секте, у которой, говорят, есть прозелиты даже в Помпеях, об этих приверженцах еврейского бога — Христа?
— Ах, они просто пустые мечтатели! — сказал Клодий. — Среди них нет ни одного благородного мужа; их прозелиты — жалкие и невежественные бедняки!
— Все равно их следовало бы распять за богохульство, — сказал Панса с горячностью. — Они не признают Венеры и Юпитера! Назареянин[20] — ведь это все равно что безбожник. Вот погодите, я до них доберусь!
Вторая перемена блюд была убрана, пирующие поудобнее возлегли на ложах — начался перерыв, во время которого их услаждали пение и звуки аркадской свирели.[21] Главк, поглощенный музыкой, меньше всех был расположен прервать молчание, но Клодий решил, что они попусту теряют время.
— За твое здоровье, любезный Главк, — провозгласил он с ловкостью опытного пьяницы, делая по глотку после каждого слова. — Вчера тебе не повезло в игре — сегодня ты должен быть вознагражден. Вели подать кости.
— Как хочешь, — отвечал Главк.
— Играть в кости летом? Я же все-таки эдил, — сказал Панса начальственным тоном.[22]
— Но ведь мы будем играть в твоем присутствии, почтенный Панса, — возразил Клодий, встряхивая стаканчик с костями. — Твое присутствие отменяет все запреты. Ведь пагубна не сама игра, а злоупотребление ею.
— Какая мудрость! — пробормотала его тень.
— Так уж и быть, я отвернусь, — сказал эдил.
— Подожди, любезный Панса, сначала выпьем, — сказал Главк.
Клодий неохотно согласился и зевнул, скрывая свою досаду.
— «Пасть раскрыл на золото», — прошептал Лепид, цитируя «Клад» Плавта.
— «Знаю я полипов этих: тронут чуть и держат уж», — подхватил Саллюстий словами из той же комедии.
На столе появилась третья перемена блюд — всевозможные фрукты, орехи, сласти, пироги и всякие лакомства в самых разнообразных и причудливых формах; вино, которое рабы до сих пор разливали, обходя гостей, теперь поставили на стол в больших стеклянных кувшинах, и на каждом была наклейка, свидетельствовавшая о возрасте и качестве содержимого.
— Отведай лесбосского, мой милый Панса, — сказал Саллюстий. — Отличное вино.
— Это вино не очень старое, — сказал Главк, — зато созревает быстро благодаря пламени Вулкана.
— Замечательно! — сказал Панса. — Но, пожалуй, его букет слишком пряный.
— Какая красивая чаша! — воскликнул Клодий, беря одну из хрустальных чаш, ручки которой, выгнутые в виде змей, по излюбленной в Помпеях моде, были усыпаны драгоценными камнями.
— Не откажи принять ее, — сказал Главк, снимая с пальца дорогое кольцо и вешая его на ручку чаши, — вместе вот с этим кольцом, мой милый Клодий, да ниспошлют тебе боги здоровье и благополучие, чтобы ты мог долго и часто наполнять ее до краев!
— Ты так щедр, Главк! — сказал игрок, передавая чашу своему рабу. — Твоя любовь ко мне придает этой чаше двойную цену.
— Пью за Граций! — провозгласил Панса, трижды осушая свою чашу.
Гости последовали его примеру.
— Мы не избрали симпосиарха! — воскликнул Саллюстий.
— Что ж, бросим кости, — сказал Клодий, тряхнув стаканчик.
— Нет! — воскликнул Главк. — Нам не нужен холодный и всем надоевший симпосиарх, этот царь на пиру. Разве римляне не отреклись от повиновения царям? Неужели мы поступимся свободою предков? Эй, музыканты, сыграйте песню, которую я недавно сочинил, там есть стих про это.
Музыканты заиграли бурную ионийскую мелодию, и молодые голоса запели по-гречески…
Выслушав песню, все громко захлопали. Ведь в гостях у автора стихи всегда кажутся изумительными.
— Это в истинно греческом духе, — сказал Лепид. — Со звучностью и силой греческого языка не может соперничать римская поэзия.
— И в самом деле, как это не похоже на смиренную простоту оды Горация, которую мы только что слышали! — сказал Клодий, пряча усмешку. — Ионийская мелодия прекрасна. Кстати, это слово напомнило мне тост, который я хотел вам предложить. Друзья, выпьем за прекрасную Иону!
— Иона — греческое имя, — сказал Главк тихо. — Я с радостью пью за нее. Но кто она?
— Ах да! Ты ведь только что вернулся в Помпеи, а не то заслуживал бы остракизма за свое невежество! — горячо воскликнул Лепид. — Не знать Иону, самую очаровательную женщину в нашем городе!
— Да, она на редкость красива, — сказал Панса. — А какой голос!
— Должно быть, она питается только соловьиными языками, — сказал Клодий.
— Соловьиными языками — какая прекрасная мысль! — прошептала его тень.
— Расскажите мне о ней, — попросил Главк.
— Так знай же… — начал было Лепид.
— Погоди, дай лучше я! — воскликнул Клодий. — Твоя речь медлительна, как черепаха.
— Зато ты трещишь как сорока! — пробормотал любитель развлечений и с презрительным видом откинулся на ложе.
— Так знай же, мой любезный Главк, — сказал Клодий, — что Иона лишь недавно приехала в Помпеи. Она поет, как Сапфо, и сама сочиняет свои песни, а вигре на флейте, кифаре и лире она превосходит муз. Красота ее ослепительна. Дом ее — само совершенство: какой вкус… какие драгоценности… какие статуи! Она богата, и щедрость ее не уступает богатству.
— Ее поклонники, разумеется, не скупятся, — сказал Главк. — А деньги, которые легко достаются, легко и теряются.
— Поклонники! В этом как раз главная загвоздка. У Ионы есть лишь один недостаток — она неприступна. Весь наш город у ее ног, но она никого не одарилаблагосклонностью и даже не хочет выходить замуж.
— Никого! — повторил Главк.
— Да. У нее душа Весты и пояс Венеры,[23] — сказал Клодий.
— Какая изысканность выражений! — подхватила его тень.
Это просто чудо! — воскликнул Главк. — А нельзя ли ее увидеть?
— Я отведу вас туда сегодня вечером, — сказал Клодий. — А пока… — И он снова встряхнул стаканчик с костями.
— Я к твоим услугам, — сказал Главк любезно. — Панса, отвернись!
Лепид и Саллюстий играли в чет или нечет, прихлебатель Клодия смотрел на игру, а Главк и Клодий, бросая кости, постепенно входили в азарт.