Читать интересную книгу Послы - Генри Джеймс

— Что это с ним? — спросила она.

— Как вам сказать, — отвечал Стрезер. — Он не может этого вынести.

— Чего этого?

— Всего. Европы.

— Но при чем тут ювелирная лавка? Что она ему даст?

Стрезер, видимо, и сам пытался уяснить себе это, стараясь, не меняя позиции, проникнуть взглядом в просветы между рядами карманных часов и гирляндами тесно свисавших драгоценных побрякушек.

— Сейчас увидите.

— Этого я как раз и боюсь: а вдруг он купит что-нибудь. Боюсь, это будет что-нибудь несусветное.

Стрезер мысленно оценивал такую возможность:

— Он способен купить что угодно.

— В таком случае, не лучше ли нам последовать за ним? Как вы думаете?

— Никоим образом. Мы не можем. Мы оцепенели. Мы обмениваемся долгим испуганным взглядом и дрожим у всех на виду. Дело в том, что мы «осознали». Он отстаивает свободу.

— Вот как? — Она рассмеялась. — Но зачем же такой ценой? А я-то собиралась показать ему кое-что куда дешевле.

— О нет, — продолжал Стрезер, теперь уже откровенно веселясь. — Не говорите так: свобода из ваших рук дорогого стоит. — И, словно оправдываясь, добавил: — Разве я не пользуюсь ею сейчас? По-моему, да.

— Вы хотите сказать, оставаясь здесь, со мной?

— Именно, и ведя с вами подобные разговоры. Вас я знаю всего несколько часов, а его — всю жизнь. Вольность, с которой я обсуждаю его с вами, вряд ли заслуживает доброго слова. — При этой мысли он на мгновение умолк. — Скорее уж это низость с моей стороны.

— Нет, она заслуживает доброго слова! — воскликнула мисс Гостри, ставя на этом точку. — Послушали бы вы, — добавила она, — как вольно я себе позволю — а уж я себе это позволю — говорить с мистером Уэймаршем.

Стрезер помедлил.

— Говорить обо мне? О, это не одно и то же. Вот если бы Уэймарш отплатил мне тем же — безжалостно разобрал меня по косточкам. Только он ни за что не станет этого делать, — произнес Стрезер с грустной уверенностью. — Не станет разбирать меня по косточкам. — Решительность его суждений начинала подавлять ее. — И слова обо мне не скажет. Никогда.

Она согласилась, воздав его утверждениям должное, но тут же ее разум, ее неуемная ирония решительно им воспротивились.

— Конечно, не скажет. Неужели вы считаете, что все люди способны рассуждать обо всем, способны разбирать всё по косточкам? Среди них совсем немного таких, как вы и я. Ваш Уэймарш будет молчать, потому что он туповат.

Ну и ну! Ее слова вызвали в нем волну скепсиса, и этот скепсис частично разрушал все то, во что он годами верил.

— Уэймарш туповат?

— По сравнению с вами.

По-прежнему не отрывая глаз от витрины, Стрезер секунду-другую молчал.

— Он добился такого успеха в жизни, какой мне и не снился.

— Вы хотите сказать, сумел нажить деньги!

— Да, он умеет делать деньги, насколько мне известно. А я, даром что гну спину, ничего не смог нажить. Я — законченный по всем статьям неудачник.

Он вдруг испугался, как бы она не спросила его, не означает ли такое признание, что у него нет ни гроша, и был рад, что ошибся: ведь он не знал, в какую сторону это бы ее повело. Но она, напротив, встретила его заявление одобрительно.

— И слава Богу, что так. Потому-то вы мне и нравитесь. Нынче стыдно быть чем-то иным. Оглянитесь вокруг — взгляните на тех, кто преуспевает. Неужели, по правде говоря, вам хочется быть в их числе? Взгляните, наконец, на меня, — продолжала она.

Он поднял на нее глаза, взгляды их на мгновение встретились:

— Да, вы тоже не из их числа.

— Достоинства, которые вы во мне нашли, ясно говорят, что я не из практических людей. Если бы вы знали, — вздохнула она, — о чем я мечтала в юности! Мы с вами одного поля ягода и потому сошлись: оба потерпели фиаско.

Он посмотрел на нее с доброй улыбкой, но покачал головой.

— Это не меняет того факта, что вы дорогого стоите. И мне уж порядком обошлись!..

Он не закончил.

— Обошлась? Во что же?

— Я заплатил своим прошлым — рассчитался сразу оптом. Впрочем, это не имеет значения, — рассмеялся Стрезер. — Я готов выложить все до последнего пенни.

Но тут их взглядам предстал выходивший из магазина Уэймарш, и ее внимание переключилось на него.

— Надеюсь, он не выложил там все до последнего пенни, — сказала она, — хотя убеждена, потратил большие деньги, и сделал это ради вас.

— О нет — отнюдь!

— Значит, ради меня?

— В столь же малой степени.

Уэймарш был уже близко, и Стрезер вполне мог прочесть кое-что на лице своего друга, хотя тот, казалось, никого и ничего не замечая, едва ли не намеренно смотрел в пространство.

— Значит, ради себя?

— Ни ради кого. Ни ради чего. Ради свободы.

— При чем тут свобода?

Стрезер уклонился от прямого ответа.

— Чтобы быть не хуже нас с вами. Но другим.

Она успела окинуть проницательным взглядом физиономию их спутника и, умея схватывать на лету, сразу все уловила:

— Другим — да! Только лучше!

Уэймарш выглядел уже не просто мрачно, а почти величественно. Он не сказал им ни слова, не удостоил объяснением своего отсутствия, и, хотя несомненно сделал из ряда вон выходящую покупку, в каком роде, им так и не довелось узнать. Он лишь прошелся грозным взором по гребням щипцовых крыш.

— Это называется — священный гнев, — позднее обронил Стрезер, и с тех пор — удобства ради — они стали пользоваться выражением «священный гнев» как термином, обозначая им периодические эскапады своего сурового друга. Правда, тот же Стрезер в конце концов пришел к выводу, что они и в самом деле возвышают Уэймарша. Но к тому времени мисс Гостри окончательно убедилась, что выше Стрезера ей быть не хочется.

Часть 2

IV

Случаи, когда Стрезеру — ввиду изгнания из Милроза — предстояло наблюдать вспышки «священного гнева», повторялись с должной периодичностью, а пока ему пришлось находить наименования для множества других явлений. Пожалуй, никогда в жизни он, по собственному признанию, не поставлял такого количества дефиниций, как в тот, третий, вечер их краткого пребывания в Лондоне — вечер, который он провел, сидя бок о бок с мисс Гостри в театре, куда попал, не шевельнув для этого и пальцем, а лишь выразив искренний интерес. Она знала, в какой театр и на какую пьесу идти, как блистательно знала все, что за три истекших дня предлагала их вниманию, и в преддверии грядущего события ее спутник был до краев наполнен предчувствием захватывающих впечатлений, которые, независимо от того, будут ли они отфильтрованы его путеводительницей или нет, выходили за пределы его скромных возможностей. Уэймарш отказался пойти с ними: он заявил, что уже видел немало пьес задолго до того, как Стрезер составил ему компанию, — утверждение, не потерявшее силы, когда его друг, расспросив, выяснил, что видел он два спектакля и представление в цирке. Вопросы о пьесах, которые он видел, вызывали у Уэймарша еще меньшее желание отвечать, нежели вопросы о том, каких он не видел. Уэймарш хотел, чтобы ему напомнили названия первых, и Стрезер в недоумении спрашивал их постоянную советчицу, как быть, так как не знал названий последних.

Мисс Гостри пообедала со Стрезером в отеле; они сидели друг против друга за маленьким столиком с зажженными свечами под розовыми колпачками, и эти розовые колпачки, маленький столик и тонкий аромат, исходивший от дамы — такой тонкий, какого он еще никогда не вдыхал, — все это было для него штрихами невыразимо возвышенной картины. Он и прежде бывал в театре, даже в опере, бостонской, куда ездил с миссис Ньюсем, которую нередко сопровождал туда один, но перед этими посещениями не было ни обеда tête-à-tête, ни красноватых бликов, ни тонкого благоухания, и теперь он с легкой грустью, но с тяжелым сердцем, спрашивал себя, а почему, собственно, не было. Точно так же совсем иное, нежели миссис Ньюсем, впечатление производил на него зримый облик сидевшей сейчас напротив дамы, чье платье с «низким вырезом» — кажется, так это называется, — открывавшим грудь и плечи, во всем отличалось от туалетов миссис Ньюсем, и чью шею облегала широкая пунцовая бархатка со старинным — несомненно старинным, и это только возвышало мисс Гостри в его глазах — кулоном. Миссис Ньюсем не носила платьев с низким вырезом, не обвивала шею широкой пунцовой бархаткой; но даже если бы она облачилась в такой наряд, ее усилия вряд ли послужили бы тому, чтобы в такой степени завладеть — он почти физически сейчас это чувствовал! — его воображением и обострить его восприятие.

Было бы нелепо со стороны нашего друга прослеживать, да еще во всех подробностях, какой эффект производила бархатка с подвеской на шее мисс Гостри, если бы сам он, по крайней мере на данный момент, не предался неконтролируемым ощущениям. Ибо как иначе назвать тот факт, что, на его взгляд, эта бархатка каким-то образом дополняла все черты его собеседницы — ее манеру улыбаться и держать голову, цвет ее лица, губы, зубы, прическу. Какое, собственно, дело мужчине, занятому мужским делом, до пунцовых бархаток? Стрезер ни за что не признался бы мисс Гостри, до чего ее бархатка ему нравится; тем не менее он не только ловил себя на том, что — пустое, глупейшее и, более того, ни на чем не основанное чувство! — бархатка ему нравится, но, вдобавок, взял ее за отправную точку для новых мысленных полетов — вперед, назад, в сторону. Ему внезапно открылось, что манера миссис Ньюсем драпировать шею говорила о столь же многом, сколько манера мисс Гостри украшать свою. Миссис Ньюсем надевала в оперу черное платье — очень красивое, он знал, что «очень» — с отделкой, которая, если ему не изменяла память, называлась рюшами. С этими рюшами у него было связано воспоминание, носившее почти романтический характер. Однажды он сказал ей — самая большая вольность, какую он когда-либо себе с ней позволил, — что в этих волнах шелка и всем прочем она похожа на королеву Елизавету,[10] и впоследствии ему, по правде говоря, показалось, что, выслушав от него эти нежности и приняв саму идею, миссис Ньюсем заметно утвердилась в своей приверженности к подобного рода оборкам. И теперь, когда он сидел здесь, ни в чем не препятствуя своему воображению, эта зависимость представилась ему чуть ли не трогательной. Трогательной, надо думать, она едва ли была, но в их обстоятельствах ничего иного между ними и не могло быть. Однако что-то между ними все же было, поскольку — это тут же пришло ему на ум — в городе Вулете ни один джентльмен его возраста не осмелился бы употребить такое сравнение по отношению к даме в возрасте миссис Ньюсем, которая была немногим моложе его.