Читать интересную книгу Большая книга психики и бессознательного. Толкование сновидений. По ту сторону принципа удовольствия - Зигмунд Фрейд

6. Ему на лоб капают воду. – Он находится в Италии, сильно потеет и пьет белое орвиетское вино.

7. Через красную бумагу на него падает свет свечи. – Ему снится гроза, буря, и он снова находится на корабле, на котором однажды уже попал в морской шторм в проливе Ла-Манш.

Другие попытки экспериментальным путем вызывать сновидения принадлежат д’Эрве (d’Hervey, 1867, 268269 и 376377), Вейгандту (Weygandt, 1893) и другим. Многими отмечалась «удивительная способность сновидения вплетать в свои сюжеты неожиданные впечатления из мира чувств таким образом, что они создают в них постепенно подготовляемую катастрофу» (Hildebrandt, 1875 [36]). «В молодые годы, – рассказывает этот автор, – я иногда пользовался будильником, чтобы регулярно вставать в определенное время. Очень часто со мной бывало так, что звук этого инструмента включался во вроде бы очень продолжительное сновидение таким образом, будто весь этот сон подлаживался только под него и находил в нем свое собственное логически неизбежное завершение, то есть достигал своей естественной конечной цели» (ibid., 37).

Три таких сна, связанных с будильником, я буду еще рассматривать в другом контексте.

Фолькельт (Volkelt, 1875, 108109) рассказывает: «Одному композитору однажды снилось, что он дает урок в школе и что-то объясняет ученикам. Он уже закончил свои объяснения и обращается к одному из мальчиков с вопросом: “Ты меня понял?” Тот кричит как одержимый: “Оr ja!” (“О да!”) Негодуя из-за этого, он велит ему замолчать. Но уже весь класс кричит: “Or ja!” Потом: “Eurjo!” И наконец: “Feuerjo!” (“Пожар!”) Он просыпается от крика “Пожар!” на улице».

Гарнье (Garnier, 1872), согласно Радештоку, сообщает, что Наполеон однажды проснулся от взрыва адской машины. Заснув в карете, он видел сон, в котором еще раз переживал переход через Тальяменто и канонаду австрийцев, пока испуганно не вскочил с возгласом: «Мы заминированы!»

Большую известность получило сновидение, пережитое Маури (Maury 1878, 161). Он болел и лежал в кровати в своей комнате, рядом сидела его мать. Ему снился террор во времена революции; он присутствовал при страшных сценах убийствах и в конце концов сам предстал перед трибуналом. Там он увидел Робеспьера, Марата, Фукье-Тенвиля и всех остальных печальных героев той страшной эпохи, отвечал на их вопросы и после разного рода инцидентов, которые не зафиксировались в его памяти, был осужден и в сопровождении огромной толпы отправился на место казни. Он входит на эшафот, палач привязывает его к доске, она опрокидывается, нож гильотины падает, он чувствует, как голова отделяется от туловища, пробуждается в неописуемом ужасе – и обнаруживает, что валик дивана, на котором он спал, откинулся назад, и край дивана касается его шейного позвонка, словно нож гильотины.

С этим сновидением связана интересная дискуссия, затеянная Ле Лореном (Le Lorrain, 1894) и Эггером (Egger, 1895) в «Revue philosophique» по поводу того, может ли сновидец, и если да, то каким образом, втиснуть в такое короткое время, которое протекает между восприятием раздражителя и пробуждением, столь богатый материал сновидения.

Примеры подобного рода позволяют считать, что из всех источников сновидений объективные чувственные раздражения во время сна можно установить наиболее определенно. Кроме того, согласно представлениям неспециалистов, только они играют определенную роль. Если спросить образованного человека, незнакомого с литературой о сновидениях, как возникают сны, то он, несомненно, ответит указанием на какой-нибудь известный ему случай, в котором сновидение объяснялось объективным чувственным раздражением, обнаруженным при пробуждении. Однако научное исследование на этом остановиться не может; повод к дальнейшим вопросам оно черпает из наблюдения, что раздражитель, действующий во время сна на органы чувств, проявляется в сновидении не в своем действительном виде, а заменяется каким-либо другим представлением, находящимся с ним в каком-либо отношении. Однако отношение, связывающее источник сновидения с тем, что получилось во сне, по словам Маури, является «une affinité quelconque, mais qui n’est pas unique et exclusive»[16] (Maury, 1853, 72). Если, например, взять три сновидения, связанные с будильником, который привел Хильдебрандт (Hildebrandt, 1875, 37–38), то встает вопрос, почему один и тот же раздражитель вызывает столь разные сновидения и именно эти, а не другие:

«Итак, я гуляю ранним весенним утром и бреду по зеленеющим полям до соседней деревни; там я вижу ее жителей в праздничных одеждах, с молитвенниками в руках идущих в церковь. Все верно! Сегодня воскресенье, и скоро начнется утренняя служба. Я решаю принять в ней участие, но из-за того, что мне очень жарко, я хочу немного освежиться на кладбище возле церкви. Читая различные надписи на могилах, я слышу, как звонарь поднимается на колокольню, и вижу на ней небольшой деревенский колокол, который возвестит о начале богослужения. Еще какое-то время он висит неподвижно, потом он начинает раскачиваться, и слышится звон, причем удары колокола настолько громки и пронзительны, что они прерывают мой сон. Но на самом деле эти звуки исходят от моего будильника».

«Вторая комбинация. Ясный зимний день; улица покрыта снегом. Я обещал вместе с другими проехаться на санях, но приходится долго ждать, пока мне докладывают, что сани стоят возле ворот. Теперь начинаются приготовления к поездке – я надеваю шубу, достаю мешок для ног и наконец сажусь на свое место. Но отъезд по-прежнему откладывается, пока наконец натянутые вожжи не дают явный знак ждущим с нетерпением рысакам. Бубенчики начинают издавать свою всем хорошо знакомую музыку, которая, однако, раздается с такой силой, что мгновенно разрывает паутину сна. Опять-таки это не что иное, как резкий звон будильника».

«Третий пример. Я вижу, как кухарка по коридору идет в столовую с целой грудой тарелок. Я опасаюсь, что фарфоровая колонна в ее руках потеряет равновесие. “Осторожней, – предостерегаю я ее, – сейчас все упадет на пол”. На это, разумеется, следует возражение: это уже дело привычное и т. д. Но я по-прежнему озабоченным взглядом слежу за ней. И действительно, на пороге двери она спотыкается – посуда со звоном падает и разбивается вдребезги. Но дребезжание продолжается слишком долго и почему-то переходит в продолжительный звон, и этот звон, как обнаруживается при пробуждении, издавал будильник».

На вопрос, почему душа в сновидении искажает природу объективного чувственного раздражения, пытались ответить Штрюмпель (Strümpell, 1877) и Вундт (Wundt, 1874). Они считают, что при наличии таких вторгающихся во сне раздражителей она находится в условиях формирования иллюзий. Чувственное впечатление нами распознается и правильно интерпретируется, то есть относится к группе воспоминаний, к которой оно принадлежит в соответствии со всем предшествующим опытом, если впечатление является сильным, ярким, достаточно устойчивым и если мы располагаем необходимым временем для его осмысления. Если эти условия не выполняются, то мы искажаем объект, от которого исходит впечатление; на его основе мы выстраиваем иллюзию. «Когда кто-нибудь гуляет по широкому полю и не совсем отчетливо видит вдали какой-то предмет, может случиться так, что сначала он примет его за лошадь». Немного приблизившись, он может подумать, что это лежащая корова, и, наконец, подойдя еще ближе, четко увидит, что это группа сидящих людей. Столь же неопределенны и впечатления, получаемые душой во сне от внешних раздражителей; на их основе она образует иллюзии, пробуждая благодаря впечатлению большее или меньшее число образов воспоминаний, благодаря которым впечатление получает свою психическую ценность. Из каких воспринимаемых областей памяти вызываются соответствующие образы и какие из ассоциативных отношений вступают при этом в силу – это, по мнению Штрюмпеля, установить невозможно и зависит, так сказать, от произвола душевной жизни.

Мы оказываемся здесь перед выбором. Мы можем согласиться, что закономерность в образовании сновидений действительно невозможно проследить далее, и вместе с тем должны будем отказаться от вопроса, не подлежит ли толкование иллюзии, вызванной чувственным впечатлением, еще и другим условиям. Или мы можем предположить, что объективное чувственное раздражение, вторгающееся во сне, играет в качестве источника сновидений лишь скромную роль и что подбор образов воспоминаний, вызывающих пробуждение, обусловливают другие моменты. И действительно, если проанализировать экспериментально вызванные сновидения Маури, которые с этой целью я и привел здесь столь подробно, то появится искушение заявить, что произведенный опыт, собственно говоря, разъясняет происхождение лишь одного элемента сновидения. Все остальное его содержание кажется скорее слишком самостоятельным, слишком индивидуально обусловленным, чтобы его можно было объяснить заявлением, что оно должно соотноситься с экспериментально введенным элементом. Более того, начинаешь сомневаться даже в теории иллюзии и в способности объективного впечатления создавать сновидение, когда узнаешь, что это впечатление иногда подвергается в сновидении самому причудливому и странному истолкованию. Так, например, Симон (Simon, 1888) рассказывает об одном сновидении, в котором он видел сидевших за столом великанов и отчетливо слышал страшный стук, производимый их челюстями при жевании. Проснувшись, он услышал стук копыт лошади под его окнами. Если здесь шум лошадиных копыт вызвал представления, связанные с воспоминаниями о «Путешествиях Гулливера», пребывании у великанов Бробдиньягов и у добродетельных похожих на лошадей существ, – как, например, я мог бы это истолковать безо всякой поддержки со стороны автора, – то неужели выбору столь необычайных для этого раздражителя воспоминаний не содействовали, кроме того, и другие мотивы?[17]