Читать интересную книгу Новый Мир ( № 9 2012) - Новый Мир Новый Мир

 

Мы были бы любовниками. Рядом

мы были бы мужчиной, женщиной. Мы вместе,

возможно, послужили бы отрадой

друг для друга и основаньем чести

 

для наших душ, для нашего чутья,

для наших ног и рук,

губ, пальцев, глаз и этого внезапного нытья,

которое низ живота подъемлет вдруг

 

не к небесам, но всё-таки, но всё-таки…

Я останавливаюсь и гляжу вокруг:

какие жопоньки проносят — тётеньки!

Но ты одна мой свет. И ты одна мой друг.

 

Кто это? Доживший до седин Меркуцио?

(Все стихотворения, по обыкновению, приведены полностью.)

 

Е в г е н и й   Т у р е н к о. Собрание сочинений. Предисловие Марины Загидуллиной. Послесловие Данилы Давыдова. Челябинск, Издательская группа «Десять тысяч слов», 2012. Том 1, 286 стр. Том 2, 271 стр.

Евгению Туренко немногим за шестьдесят; учился в Тульском политехническом, по профессии инженер-строитель; с 1972 года на Урале; с 1986 по 2008-й — в Нижнем Тагиле, там-то и занялся стихотворчеством всерьез. В 2008 году вернулся на родину — в город Венёв Тульской области. Обычно такими справками сопровождают публикации в толстых журналах; у Туренко таких публикаций всего семь: шесть в «Урале» и один в «Крещатике». Да еще три маленькие подборки в московском «Воздухе» — уж не знаю, можно ли причислять сугубо поэтический, пусть и объемистый, ежеквартальник к «толстякам». И книжек у него до недавнего времени тоже было семь, и почти все они вышли в Нижнем Тагиле, и лишь в прошлом году восьмая, «Предисловие к снегопаду», на двести с лишним страниц, — в московском «Русском Гулливере». А теперь вот этот двухтомник, выпущенный отчаянными челябинскими издателями.

Одна из его подборок в «Воздухе» (2010, № 1) опубликована в рамках представления нижнетагильских поэтов, где, помимо Евгения, представлены Татьяна Титова, Елена Сунцова, Наталия Стародубцева, Екатерина Симонова, Вита Корнева, Руслан Комадей. Все эти авторы — молодые, все — более или менее известные и все — выученики Евгения Туренко. (На самом деле учеников у него куда больше; вот и сейчас в Венёве он собирает вокруг себя молодежь.) То есть приехал человек в Нижний Тагил и на ровном, как говорится, месте создал школу. Так теперь и говорят — «нижнетагильская поэтическая школа».

Но вернемся к двухтомнику — вернее, к его поэтической части. Там, во втором томе, есть еще и проза, но такая чудная, что я ее, честно говоря, не очень-то понимаю. (Из того, что я не очень-то понимаю эту прозу, вовсе не следует, что я «очень-то» понимаю стихи; но в поэзии энергия читательского недоумения — это, так сказать, законный смыслообразующий фактор; в прозе такой фактор, по-моему, куда более проблематичен.)

Из предисловия Марины Загидуллиной:

«Здесь начисто отключено то, что называется „словесным рисованием” — попытками изобразить известный читателю мир как-то по-новому <…> Потому что это другое измерение. Там нет ничего видимого. Видимость — это кажимость. <…> Второе, от чего следует избавиться при путешествии по художественному миру поэзии Туренко, — так это от рационального мышления».

Из послесловия Данилы Давыдова:

«„Негладкость” и стилистическая „калейдоскопичность” характерны для поэтики Туренко изначально <…> Многозначность прочтения, невозможность окончательного смысла оказывается интенциональной в самой структуре стихотворений Туренко».

Пора привести примеры.

 

И до смеха недотрога,

жалость натощак,

от святого до слепого,

ладно, что и так —

 

откровенно, одиноко,

снежно и свежо…

А живёшь, конечно плохо,

то есть — хорошо.

 

И вот еще:

 

Я бы тебе показал язык,

искренний, как сморчок.

Но нет у меня зубов, чтобы так

в прятки играть с тобой.

 

По белу лету идет слепой,

тычется, как дурак,

тростью во всё, что ни есть и нет.

Поговори со мной.

 

Или вот:

 

перемени дорогу в срез

с двуногой разностью вразвес

с трёхпалой памятью во рту

пере-не-помня на виду

 

за семенами седины

про свет вникая в письмена

его зовёт его жена

из глубины и тишины

 

Я привожу восьмистишия не только из соображений экономии печатной площади, но еще и потому, что у Туренко это едва ли не доминирующая форма поэтического высказывания. К слову сказать, в современном стихотворчестве эта форма вообще приобретает все более заметный вес, а авторы восьмистиший демонстрируют все большую изощренность. Как отмечает в своем послесловии тот же Данила Давыдов, «восьмистишье, кажется, становится чуть ли не твердой формой, своего рода усеченным сонетом: тезис первого катрена и антитезис второго получают разрешение не в синтезе двух терцетов, но в самом единстве первой и второй строф». (Ср. в этой связи — о «Видении» Вл. Гандельсмана в этих заметках.)

В формате «Книжной полки» приходится скорее представлять книги, нежели их разбирать, тем более когда речь идет о солидном двухтомнике; мне кажется, авторам предисловия и послесловия удалось дать читателю «ключ» к непростой и негладкой поэзии Евгения Туренко. Предельно упрощая и огрубляя их соображения, я бы сказал так: здесь не на что смотреть, но есть куда вглядываться.

 

А н д р е й  Ч е р к а с о в. Легче, чем кажется. Первая книга стихов. М., «Книжное обозрение» [Арго-Риск], 2012, 64 стр. («Поколение»).

Сочинять стихи и вправду легче, чем кажется. Берем какое-нибудь расхожее словосочетание, скажем, ВСЕ В ПОРЯДКЕ. Ставим его в заглавие и, стараясь ни о чем таком высокопоэтическом не думать, смотрим, что будет дальше:

 

ВСЕ В ПОРЯДКЕ

 

холодильник глубокой весной

 

с поверхности

все утро счищали птиц

 

медленно садились красивые насекомые

 

около того

 

посмертная запись

через цветение:

кроме как космос

 

и еще

 

лампы дневного света

продолжают работу

 

Как говорится, кошка слопала варенье, вот и все стихотворенье, и рассерженный читатель вправе вопросить: да какие ж это, к черту, стихи? А вот какие.

Недавно я был свидетелем такого диалога:

— А что за поэт NN?

— В основном верлибры. Но хорошие.

— Какая дискриминация! Небось, не скажете — рифмованная силлаботоника, но хорошая…

Далее разговор ушел в другую сторону, а я подумал, что нет, все правильно, и формула «верлибры, но хорошие» вполне законна. Мы ведь не говорим «хорошо одетый(ая), но красивый(ая)», хотя среди хорошо одетых не так уж много по-настоящему красивых (равно как и большая часть рифмованной силлаботоники на поверку никуда не годится).

Но сказать «нагишом, но красивый(ая)» можно, потому что голенькими нам всем — ну почти всем — заведомо куда как далеко до мраморов Фидия. (В искусстве, конечно, все сложней, и иной горбун притягательней иного атлета, не говоря уж о недоатлетах…) Так вот, верлибрист — голенький. Ни элегантного кроя стихотворных размеров, ни пуговок рифм. Не говоря уж о том, что путы версификации — это, с одной стороны, путы, а с другой — подпорки, подсказки… Не говоря о том, что завораживающий ритм и щегольская рифмовка не так уж редко заставляют нас «проглатывать», не морщась, довольно плоские смыслы. А воплощенные в размере и рифме «следы усердной работы» поневоле внушают почтение.

У верлибриста степеней свободы хоть отбавляй, но — ни помощи, ни подсказки, ни, так сказать, одежки. А теперь посмотрим, как в условиях такой полнейшей свободы сам собой воспроизводится некий канон.

«холодильник глубокой весной» — ясное дело, весенний утренний заморозок, эпитет «глубокой» отчасти переносится и на холодильник; кто как, а я эту метафору-«картинку» с большим светло-голубым холодным пространством отчетливо вижу.