Читать интересную книгу Малюта Скуратов. Вельможный кат - Юрий Щеглов

Сплетни и слухи, иногда и нелживые, Иоанну пересказать не каждый осмеливался. Тут через что-то переступить надо, преграду убрать между собой и царем, убедить его требуется, что не только истину ты докладываешь, но в той истине для себя лично ничего не ищешь — ни большой выгоды, ни малого удовольствия, а все на волю Иоаннову отдаешь. Как он возжелает, так и совершишь. Одна просьба: чтобы запомнил свое желание и потом не отступался. Подобным искусством Малюта овладевал постепенно, но к означенному сроку применял в совершенстве.

— На Овчину во дворце косо смотрят: мол, от родства высокого гордо держится. Прошлыми заслугами кичится. Шепчутся, матушку твою порочат, Оболенских славят! Нечисто с Овчиной, пресветлый государь, нечисто! Я сам не видел и не слышал, как он с Федором Алексеевичем схлестнулись. Но надежные люди передают, что Федора он в содомском грехе упрекнул, а себя, гордясь, хвалил неумеренно и ратные подвиги Оболенских поминал. Узнай, пресветлый государь, сам у Федора. Мне негоже к сыну Алексея Даниловича с расспросами без твоей воли приставать.

Иоанн тогда промолчал, но спустя неделю неожиданно велел взять Овчину в застенок, а оттуда через караульный каземат Тайницкой башни путь, известно, один. Малюта редко теперь сам исполнял приговоры. Без крайней надобности он и слов-то не произносил, а жестом показывал, как на тот свет отправить. Князя убрали без шума и огласки. И могилки не оставили. Никто в Москве не знал, как Овчина круг жизни своей завершил: то ли удавкой, то ли на плахе, а может, и в весенней речке утопили. Напрасно в Кремле бояре и митрополит Афанасий с притчем подозревали, что прискорбные происшествия Иоанн переживает с радостью, любуясь и наслаждаясь мучением жертв. Ну промолчи Малюта, не сообщи царю про слухи те гнусные, дай потачку Овчине, так и впрямь посчитают дерзкого братом! Если бы он Федора Басманова обидел, то есть согласился с упреком, высказанным непрошеным братом, то как дальше с этим-то слухом жить? Что Алексей Данилович подумает про себя? Как ему в глаза глядеть? А он ведь опора царская против изменников. Кто, как не он, усовещал Иоанна:

— Не отступай, государь-батюшка! Не дрогни! Правь круто! За державу обидно, коли она разбежится. Бояре не привыкли тебе угождать. Про времена Шуйских мечтают. А уж я знаю, какова им, Шуйским, цена! Они хотят, чтобы дружина первый голос имела и тобой, пресветлый государь, вертела по своему интересу. Бельский с Мстиславским на людях кричали, что две головы лучше одной, а три или четыре — еще лучше.

— Одна всегда лучше, — ответил загадочно Иоанн. — Ее от плеч отделить проще — одним махом! Правда, Малюта?

— В конной сшибке, да! — пресветлый государь, — сказал Басманов. — Под Полоцком рука у тебя не дрожала.

Воспоминания о Полоцке были особенно приятны Иоанну. Под стенами города он себя чувствовал воином, и противное ощущение от казанского похода постепенно источилось и исчезло. Нет, он Басмановых не выдаст и не позволит никому оплевывать их. Митрополит Афанасий хоть и душу его облегчал, но острастку должен получить, чтобы в мирское не лез и знал предназначенное ему место — у алтаря!

Нет, он своих не выдаст. А Басмановы свои! Басмановы ему оборона и утеха. И Малюте без всякой задней мысли можно доверять. Хитер и умен! Никогда ничем не заденет. Пожалуй, пора собираться в слободу, отдохнуть от забот и обдумать ответ Курбскому, который нанес ему, чего уж тут спорить, самую болезненную рану. Задели отравленной стрелой, как некогда древнего героя Ахилла в стопу ударили недруги.

Из Москвы он уехал налегке, без царицы Марии, к которой начал охладевать, без сыновей и большой поклажи. В слободе решит, какую острастку дать не только Курбскому, но и остальным боярам да дьякам в приказах, готовым предать его. Пора объявить им войну не на жизнь, а на смерть. Иначе и державу погубят, и его с семьей. Он вспомнил холодные глаза протопопа Сильвестра, когда молил десять лет назад сильных во Израиле присягнуть царевичу Димитрию. Все они прячутся за рассуждения о благе страны, а сами лишь беспокоятся о собственном кармане и пожирнее землицу жалобно выпрашивают. Воротынские челом бьют и руку протягивают, Бельский за те законы стоит, которые ему выгоду приносят. На войну редко кто просится, норовят откупиться.

IV

В Александровской слободе пришла в голову мысль создать внутри государства неприступную крепость и в ней засесть, оградить себя преданным войском, как римские цезари.

— Опричь бояр жить буду, — бросил он однажды загадочную и не очень вразумительную фразу. — Без бояр хорошо!

Нравилось ему чем-то словцо «опричь». Вне их, бояр, жить хочу. Зато лицом к лицу опасность, ежели что, встречу. Курбский замыслил учить меня, а сам нож воткнул в спину. Прочие не лучше, а хуже. Ждут нашествия и гибели родной земли. Им все одно — пусть гибнет, лишь бы его с трона свести, а кто сядет — смирным будет, с боярской дружиной советоваться начнет, заискивать вынудят перед сильными во Израиле.

Александровская слобода, оцепленная военными заставами, затихает при приезде царя как бы в их железном кольце. А дышится тут привольно и легко. После бегства Курбского Малюта обратился к царю, не иначе угадав его тайные желания:

— Дозволь, пресветлый государь, стрельцов для слободских застав отобрать и дать им хорошее содержание. Хорошо сторожит пес голодный, а не сытый, а человек — наоборот. У сытого да в меру пьяного рука тверже!

Подступы к Александровой слободе были закрыты наглухо. Малюта доложил государю:

— Сюда ни свой, ни чужой не пройдет ни днем, ни ночью.

— А кто свой, кто чужой — теперь не разберешь, — усмехнулся несловоохотливый князь Вяземский. — Ты каждого стрельца прощупай до косточек, — обратился он к Малюте. — Да в душу боярских детей и дворян заглянуть бы не худо. Любовь к государю не купишь, с ней родиться надо, и Богу молиться они должны каждодневно и усердно. Тут нам архимандрит Левкий большая подмога.

Иоанн провел в слободе несколько недель, однако на этот раз здесь дышалось почему-то неспокойно. Все время чудилось, что он не сделал чего-то необходимого. Мучила боль, причиненная Курбским.

— Отпишешь — полегчает, — объяснил приметливый Басманов.

Малюта мрачно кивнул. Дьяк Висковатов поддержал Басманова и Малюту:

— По примеру древних изменника речью сперва наказать надо. Священное писание тому учит. Чтение в суде приговора и есть начальная ступень наказания.

— Он угрожает тебе, пресветлый государь, на том свете, а разве нет в сем мире власти Божией? — заключил ловким риторическим вопросом архимандрит Левкий. — Ты в пределах своей державы таковой и располагаешь!

Иоанн верных себе награждал и приближал, однако подличания и бессовестной лжи не принимал. Он Левкию доверял, ибо нуждался в освящении личных планов и намерений. А митрополит Афанасий, особенно после казни Овчины, от царя отдалился и будто преграду душевную между собой и им воздвиг, на словах и в церкви у алтаря отчуждение полагающимися излияниями прикрывая. Впрочем, иногда и открыто поперек Иоанну поддерживал Бельского с Мстиславским.

И сам Иоанн ощущал, что обиду несправедливую ему, как зверю, отрыгнуть надо. Против державы Курбский пошел. Зная его, Иоанн не сомневался, что бывший друг юношеских дней за меч возьмется, предводительствуя чужестранцами.

— Не сомневайся, пресветлый государь, он русской крови не пощадит, — зловеще пророчил Басманов.

— Примеров такого поведения, пресветлый государь, много, — поддержал боярина Висковатов, человек не менее образованный, чем Алешка Адашев с Курбским. — Римский патриций и полководец именем Кориолан, за пятьсот лет до Рождества Христова переметнувшийся, подобно изменнику князю Андрею, на сторону непреклонных врагов собственного народа вольсков, осадил великий Рим и взял бы его, умертвив братьев своих безжалостно, если бы не слезные мольбы матери и жены, убедивших нечестивца снять осаду.

— Курбский до Москвы не доберется, — сказал Басманов.

— Да и некому его молить. В моей темнице замки крепкие, — усмехнулся Малюта.

V

Необычайно трогательная история изменника и перебежчика Кориолана должна была, по определению, привлечь драматический гений Шекспира. Английское общество страдало теми же недугами, что и русское. Измена или то, что хотели понимать под изменой, стало рядовым явлением в придворных кругах. Через четверть века без малого после смерти князя Андрея на подмостках театра «Глобус» в Лондоне разыгрывали пьесу под названием «Кориолан», в которой оскорбленный патриций выглядел совершенно иначе, чем в изображении отредактированных властью официальных римских хроник. Шекспир уловил и сделал привлекательным для эмоционального зрителя лейтмотив некой божественной обреченности, свойственной мятежным натурам. Еще через двести лет двойственность и противоречивость Кориолана стали музыкальной темой, воплощенной в увертюре Людвига ван Бетховена. Он писал ее в расцвете бурных творческих сил, охваченный чувственным романтическим порывом. Бетховенский Кориолан не жалкий предатель, а герой, воплотивший в сильном и независимом характере и неординарной судьбе конфликты, имеющие мировое значение и раздирающие античные и последующие социумы.