Читать интересную книгу Железный Совет - Чайна Мьевиль

Детские ручки погладили ее лоб.

— Я сама себя сделала; я готовилась к этому долгие годы. Точнее говоря, Легус, меня сделал ты. Помнишь?

— Больше двадцати лет прошло. Помнишь высоченные старые башни в Корабельной пустоши? Конечно помнишь. Там я жила. И там убила мою девочку. Помнишь, судья? Мою дорогую Сесиль. Она все плакала и плакала, и я тоже, а потом я взяла ее на руки и, может быть, встряхнула ее слишком сильно, чтобы она успокоилась, — не знаю. Помню только, что, когда я пришла в себя, малышка не дышала. Тогда я завернула ее, прижала к себе, чтобы согреть, и понесла к лекарю, который принимал бесплатно каждый синьдень, но, разумеется, напрасно. А потом был ты. — Она подалась вперед. — Теперь вспомнил?

Нет. Из тысяч людей, отправленных им на переделку, разве можно было запомнить одну женщину? Ори следил за Легусом. Торо протянула руку и с бессознательной родительской нежностью, играя, погладила детские пальчики.

— Ты сказал, это чтобы я не забыла. Я не забыла.

Она снова наклонилась вперед, и ручки Сесиль протянулись к судье Легусу, державшему мертвую руку мэра. Донесся шум: кто-то пытался ворваться в занятый ими дом. Торо достала кастет.

— Ее день рождения был две недели назад, — произнесла женщина. — Теперь она старше, чем была я, когда родила ее. Моя малышка.

Она встала и приставила дуло пистолета к виску Легуса. Тот стиснул руку Стем-Фулькер и приоткрыл рот, но ничего не сказал.

— Это тебе за меня, — сказала она. — За мужчин, из которых ты понаделал машин, и за женщин, которых ты превратил в чудовищ. В танки, в девочек-улиток, в рогатых лошадей и в промышленные механизмы. И за всех тех, кого ты запер в клозетах, называемых тюрьмами. И за тех, кто пустился в бега, чтобы ты их не нашел. И за меня, и за мою Сесиль, — да, ее смерть на моей совести, я это помню. Но из-за тебя она не упокоилась с миром. Девочка моя. Так что это и за нее тоже.

Она приставила ствол пистолета к голове судьи и ударила его рогатым кастетом сначала раз, потом еще и еще. Хот крякнул, рыгнул кровью, страшно изменился в лице и поднял руку, словно ища чего-то, — он не пытался прикрыться от ударов, а стиснул кисть своей умершей возлюбленной так сильно, что вывихнул ей пальцы. Судья не в силах был сдерживать криков боли и выхаркивал кровь на свой халат, пока Торо наносила один страшный удар за другим, целя шипами то в сердце, то в живот, — а над всей этой бойней ручки ее дочери играли с волосами умирающего судьи.

Ори неподвижно стоял, наблюдая за ней, и еще долго не мог пошевелиться. Он ждал, что предпримет Торо — эта маленькая женщина с выговором южных кварталов, не простившая обид. Прошла минута, две, а она ничего не предпринимала, только сидела, опустив голову, в луже крови, и тогда Ори заговорил.

— Идем, — сказал Ори; за дверью послышались шаги. — Нам пора.

Женщина все же обернулась к нему, хотя сначала ему показалось, что она так и будет сидеть, не шевелясь. Взглянув на него, словно спросонья, она потрясла головой, будто услышала незнакомый язык. По ее глазам и молчанию он понял: она свое дело сделала и никуда не пойдет.

— И, и… — Гордость или самоуважение не позволяли Ори просить и мямлить, и потому он заговорил лишь тогда, когда убедился, что голос его не подведет. — И это был единственный способ, да? Использовать нас?

«Руби, Уллиам, Кит, все, кто дерется сейчас там, внизу, разве без них нельзя было обойтись? Без Барона и Старой Вешалки, черт возьми? Одни боги знают, сколько народу погибнет сейчас из-за тебя», — думал он.

Она кивнула на коченеющего мэра.

— Мы сделали то, к чему они стремились. То, ради чего они пришли сюда.

— Да.

«Да, но разница все равно есть. Это оказалось лишь прикрытием, а ты пришла сюда с другой целью, и это все меняет. Но меняет ли? Мы что, не победили?»

Средних лет женщина из юго-западных рабочих кварталов Нью-Кробюзона сидела в компании двух окровавленных трупов. Перед ней, неловко сжимая в руке пистолет, стоял юноша из Собачьего болота и прислушивался к шагам врагов. Все сделалось другим.

— Я хочу уйти, — сказал Ори, трясясь так, словно вся тревога, которую он долго подавлял, вдруг забурлила в нем. Он снова почувствовал, что у него появилось желание, впервые за много дней. И это было желание жить.

— Так иди.

Сквозь дыру в стене, через которую они вошли в комнату, он слышал стук — это выносили кувалдами дверь их пустого дома, и звуки отдавались на лестнице.

— Ты меня убила!

— Бога ради, Ори, иди.

Она пинком подкатила к нему шлем. Тот дернулся и закачался на рогах. Ори посмотрел на шлем, на женщину, опять на шлем и поднял его.

— Колдовская защита снята. Иди.

Шлем был очень тяжелым.

— Я не знаю, как им пользоваться. Что делать?

— Рванись вперед. Просто рванись вперед.

Крики милиции слышались все ближе.

— Ты отдаешь свой шлем мне?

Она хотела сказать: «Иди», но из нее вырвалось не слово, а животный вопль, полный боли. Ори попятился и поглядел на покрытых липкой жижей мертвецов, в чьем обществе она оставалась, слишком усталая даже для того, чтобы гладить пальчики собственного ребенка.

— Зря ты это сделала, — сказал он. — Не надо было нас использовать. Ты нас подставила. Ты не имела права. — Ори поднял маску и покачнулся под ее весом. Собственный голос внушал ему отвращение. — Ты убила их. Может, и меня тоже. Но… работать с тобой было для меня честью.

Ори услышал скрежет крюков. Это милиционеры карабкались по веревкам и выкрикивали имя мэра.

— Ты не должна была так поступать. Но я рад, что ты… получила то, что хотела. Все надо было сделать по-другому, но и мы тоже получили то, что хотели.

Ори опустил шлем себе на голову и попытался отдать честь на военный манер, но Торо на него даже не смотрела.

Как только шлем сел на место, сразу стало легче. Внутри он оказался мягким, точно был обит сукном. У Ори не замечалось способностей к волшебству, но даже он сразу почувствовал, что окружающее его голову железо буквально пронизано магическими импульсами. Стеклянные глаза, сквозь которые он глядел, освещали комнату, добавляя четкости предметам; крепко затянув ремни и застегнув пряжки под мышками, Ори ощутил приток силы.

Он вдохнул. В шею словно воткнулись сотни крохотных иголочек; пальцы впились в железо. Жертвенная кровь для придания железу силы. «Как я это сделаю?» — хотел было закричать он. Но металлический выступ скользнул ему в рот, и Ори попытался то ли вытолкнуть его, то ли откусить, чувствуя, что на железе еще не высохла женская слюна. Собственный голос гудел в его ушах.

«Рванись вперед». Ори встал, как делала она, оттолкнулся налитыми новой силой ногами, едва не упал вперед, зашатался, обрел равновесие, попробовал вновь. Уткнувшись кончиками рогов в стену, он напрягся изо всех сил, но только вогнал острия в дерево. К двери бежали люди. «Рванись вперед», — сказала она. А в какую сторону?

Страстное желание жить накатило с такой силой, что Все мысли Ори устремились к тому, о чем он никогда не вспоминал без особой нужды: к дому, к его маленькой комнатке. Думая о ней, он сфокусировал свою мысль и снова ринулся вперед, стиснув зубы и крепко зажмурившись, и тут же почувствовал, как его страстное желание перетекает в два выступа там, где рога касались лба. Тогда он рванулся снова, ощутил какую-то преграду и тут же услышал приятный треск, словно рвалась плотная вощеная бумага. Ори выдохнул, и воздух сначала отступил, а потом, как покрытая масляной пленкой вода, стал втягивать его в себя.

Ори застыл на краю маленькой дыры в бытии, которая вызывала у него омерзение, и вселенная напряглась. Впереди его ждала кромешная тьма. Он извернулся так, что рога оставались в дыре, и попытался поймать взгляд женщины, которую гладили по щекам детские ручки. Та не глядела на него. И на трупы убитых ею людей — тоже.

Милиция была у дверей. Ори оттолкнулся и весь отдался движению, которое увлекло его в сделанную им прореху, прочь из комнаты, где тихо плакала самая знаменитая преступница эпохи и коченела правительница всего Нью-Кробюзона, и на миг, на очень долгий миг оказался в утробе времени, в складке вселенной, ослабев телом настолько, что со дна души мутной струей забил страх: а вдруг сил хватит лишь на то, чтобы пробить внешнюю оболочку реальности и скользнуть, подобно личинке, в раствор между мгновениями, между кирпичиками бытия, но вынырнуть обратно он не сможет и останется вечным пленником измерений, мелкой соринкой в изменчивом пространстве — времени? Что тогда?

Но движение продолжалось, и много, много времени спустя, через секунду после первого треска Ори услышал второй; оболочка универсума снова раздвинулась, теперь с другой стороны, и выплюнула его, точно щепку. Он упал на землю, мокрый от переливчатой крови мира, — его неумелый прорыв нанес травму реальности, — но влага тут же испарилась, сверкнув на мгновение радугой, и Ори, ошалевший от полета и снова сухой, оказался один в грязном переулке.