Читать интересную книгу "Я у себя одна", или Веретено Василисы - Екатерина Михайлова

А вот с покойной мамой остались незавершенные отношения, остался ка­кой-то оттенок вины, — и нечто в самой Ирине, что мудрее и могуще­ственнее, а возможно, и старше ее житейского опыта, заговорило от лица Смерти. Для группы эта работа была очень важна: все наши раны и ожоги, все фантомные боли враз оказались словно в картине другого масштаба; вдруг стало пронзительно ясно, что и за потери можно быть благодарной. И, конечно, вернулась тема неоплаканных утрат — тех, на полное пережи­вание которых не хватило то ли сил, то ли времени, то ли смелости. И были в тот день еще работы — о разном, не только о потерях: "о жизни, о жизни и только о ней... "

В юности мне рассказали некую притчу — откуда она, я так, к стыду свое­му, никогда и не узнала, а о чем — думаю по-разному примерно каждые десять лет. Вот она: "Что есть жизнь?" — спросил старого философа уче­ник. Учитель отвернул рукав и молча показал ему гноящуюся язву. А в это время в Севилье благоухала сирень и пели соловьи". Так и хочется доба­вить: возможно, на кладбище. Впрочем, это было бы уже перебором.

А недавно попала ко мне газета "Дейли Экспресс" — нормальная англий­ская газета, а в ней женская страница — разворот. Половина — про то, как осмелевшие кинозвезды стали отказываться от пластической хирургии, по­тому что вечные подтяжки, перетяжки и прочие силиконовые добавки в конце концов не оставляют ничего от тебя самой, а актриса тоже человек. Более того, звучит уже почти кощунственная мысль, что целлюлит как на­вязчивую идею придумали в коммерческих целях — не бороться с ним (или с морщинами, или с десятью фунтами лишнего веса) надо, а жить. Другая полоса — как раз про то, что жить можно даже в самых немыслимых обстоя­тельствах. Речь идет о тележурналистке Пэтти Колдуэлл, пятидесяти лет от роду, умирающей от рака мозга. Сначала был рак груди — одна операция, другая, и так три года. А теперь понятно, что жить осталось недолго:

"Когда мне поставили этот диагноз, я и подумать не могла, что вскоре буду себя так хорошо чувствовать. Я имею в виду душу, а не тело. [...] Мои приоритеты изменились, и я могу ясно видеть все ошибки, которые совершила в жизни. Я вполне осознаю, как часто бывала несчастной сама и делала несчастными окружаю­щих — не специально, а просто забывая, насколько прекрасна жизнь. Вчера утром я сидела на солнышке и думала о том, что те­перь для меня главное. Ясно и понятно: мочевой пузырь (и хоте­ла бы про него забыть, но не могу), друзья и прекрасные мгнове­ния жизни. Если я разберусь с этим, то смогу справиться с чем угодно"[51].

И вот что я вам скажу... Как профессионал, я понимаю, что это потрясающее благодушие, этот оптимизм на краю могилы может быть связан не только с силой духа, но и с областью поражения мозга. Возможно, психиатр сказал бы что-то вроде "критика к своему состоянию снижена". И, возможно, был бы прав. Кроме того, британское хладнокровие и юмор — это вещицы из чужого "бабушкиного сундука", которые не подлежат не только вывозу, но даже и буквальному переводу. Все так, может быть. Но эта женщина вызы­вает восхищение — каково бы ни было происхождение ее счастливой улыб­ки. Мне нравится, что она замужем за человеком намного моложе себя. И что у них десятилетняя дочь. И что этой Пэтти "плевать на волосы", кото­рые, конечно, вылезли после химиотерапии: "С волосами или без, зато я опять хожу". Есть такая суровая и потому не очень известная русская по­словица: "Жить не умел — помирать не выучишь". Вы понимаете, о чем я.

И все наши раны, потери, разлуки, все эти "младшие сестры смерти" дей­ствительно важны: умение обходиться с ними — это часть умения жить, которое включает в себя очень многое, в том числе и "искусство терять". Все мы много раз видели, как женщины собирали себя буквально по кус­кам после тяжелых жизненных катастроф. Но даже внешне совсем не дра­матичная жизнь может быть драматична внутри: быть женщиной очень ча­сто трудно и больно; смертельные болезни, землетрясения и даже баналь­ный развод не так уж обязательны: "Выживать — значит рождаться снова и снова". Те, кто не остановился, не "застрял" в гневе и обиде (эти чувства нормальны, даже обязательны на какой-то стадии), кто залечил свои раны, принял случившееся, но не дал этому случившемуся управлять своей жиз­нью, — рождаются снова и живут. Более того, в них появляются какие-то новые качества — бесстрашие, проницательность, обостренное чувство ценности жизни и ее радостей. Они ценят дружбу и любовь, но не боятся и одиночества; их огонь, зажженный когда-то от пылающих глазниц всеви­дящего черепа, может служить и мирным целям: вот закипает чайник, кто-то может заглянуть на огонек.

Василиса череп зарыла, дом заперла и отправилась в город, где поселилась у безродной старушки и стала делать то, что умела делать хорошо: прясть и ткать. Баба-яга, надо полагать, продолжила уединенную лесную жизнь женского божества в отставке — и в свойственной ей грубой, пугающей манере помогла еще не одному герою сказок (разумеется, если они были вежливы и умели расположить к себе старуху). А одна мудрая женщина, не похожая ни на красну девицу, ни на Бабу-ягу, сказала как-то о "проекте", который определял без малого двадцать лет ее жизни: "Мой брак успешно завершился". И если уж терять — то так. Может, еще научимся...

Вот еще две маленькие истории о расставаниях. Есть у меня коллега — очень мягкая и обаятельная женщина. Когда она собиралась замуж, — а было это довольно давно, — она знала, что ее любимый мужчина уже год как развелся с первой женой. И ее беспокоило, что он ушел, как говорится, хлопнув дверью — как будто перечеркнул вместе прожитые годы. И ни­когда не упоминал о них. И она мягко настояла, чтобы перед их свадьбой он все-таки пошел к бывшей жене, попрощался по-человечески, вернул об­ручальное кольцо и пожелал счастья. Что и было сделано — и все трое вздохнули с облегчением: изжившие себя отношения были завершены, пе­рестали быть неловкой, запретной темой. Спустя много лет уже не важно, что там у него в первом браке не сложилось, а важно, что последняя встре­ча освободила обоих. Как ни парадоксально, единственные неизменные от­ношения — это отношения прерванные и на том остановившиеся, "уби­тые". Иногда они держат людей мертвой хваткой. Хорошо, если кто-то по­нимает, как важно проститься по-человечески, "вернуть кольцо".

Вторая история тоже о любви и потере, хотя совсем о других. Когда умер мой старый пес, сыну было лет пять. Полдня я маялась, не зная, "как ска­зать ребенку", — но зная, что сказать нужно, что эта первая в его жизни смерть в доме должна быть принята, что ему тоже нужно "проститься по-человечески". Его реакция оказалась поразительной: утерев первые слезы, он звонко, на всю темную осеннюю улицу — мы шли из детского сада — сказал: "А знаешь, мама, что я думаю? Когда собачка умирает, ее душа в раю много-много лет ждет хозяйку". Как дитя умудрилось и пожелать мне долгой жизни, и пообещать встречу с любимым существом, да еще в раю? И к тому же — в одной фразе! — создать образ мира, где есть место верно­сти, печали и надежде? Не знаю. Похоже, детям и в самом деле известно о расставаниях гораздо больше, чем нам нравится думать. Я благодарна судь­бе за тот промозглый октябрьский вечер.

"Тем более что жизнь короткая такая".

УТРО ВЕЧЕРА

Сам придет этот миг или год:

смысл нечаянный, нега, вершинность...

Только старости недостает.

Остальное уже совершилось.

Белла Ахмадуллина

Здесь придется сделать паузу, перевести дыхание и признать: я осторожно вступаю на нетвердую почву рассуждений о том, что пока не соотносится ни с каким личным опытом. Старой я еще не была. И голоса участниц групп не помогут — как ни странно, многие из нас близко видели свою смерть, но лишь с огромным усилием могут почувствовать старость, прикоснуться к тайне позднего женского возраста. Мы узнаем ее в свой черед — конечно, если повезет и жизнь будет достаточно долгой. Между прочим, это может оказаться действительно долгой историей — лет на пятнадцать-двадцать.

Конечно, первая реакция женщины "цветущего возраста" — даже думать об этом не хочется. Вторая — страшновато, но важно. Третья — оказывает­ся, я и так думаю об этом довольно много, на удивление много. Может быть, проговорив — или проиграв — какие-то из этих мыслей и чувств, удастся понять что-то и о моей сегодняшней жизни. Что мы и делаем, ме­няясь ролями с бабушками и прабабушками, задавая почтительные вопро­сы Бабе-яге, а иногда и прямо: вызывая образы "себя в старости". Конечно, наша "первая примерка" робка и неточна, подробностей ощущений мы еще не знаем, — но в любой женской группе чей-то поход "туда" вызывает бурю чувств. Разных, в том числе и очень позитивных.

Вспоминается одна старая работа — уж лет семь тому будет... Героиня, Алина, в тот период переживала сильное чувство вины — по-глупому сго­ряча изменила мужу, а он так ей доверял, а дети теперь выглядят живым упреком, а дома стало так тревожно... И чего мы только ни делали: выка­пывали корни чувства вины где-то в детстве, рассматривали практический аспект вопроса (признаваться или не признаваться, то есть), анализирова­ли причины самой "роковой страсти"... Все без толку: заплаканная Алина все равно вязла и тонула в своей вине, как в болоте. И тут одна ее фра­за — "Может быть, когда-нибудь я посмотрю на это иначе" — подсказала простое действие. Совсем простое.