Весну Унсет собиралась встретить в Италии. Андерс должен был увидеть страну, где родился, а ее мать — снова посетить свой любимый город-мечту, Рим. Поездка стала ее подарком Шарлотте Унсет на семидесятилетие. Сама же писательница ехала в Рим не из-за ностальгии. Она хотела совершить паломничество. Всю пасхальную неделю она планировала провести в монастыре Святого Бенедикта Монте-Кассино неподалеку от Рима. В начале марта, навестив родственников в Дании, они должны были отправиться в Южную Европу. Ханс и Моссе остались под надежной опекой в Бьеркебеке. Так она решила, хотя Ханс, которому было пять с половиной лет, с возмущением протестовал против того, что в поездку взяли старшего брата, а его — нет. Обещание отправить его на неделю к католическим сестрам в монастырь Хамара было слабым утешением, ведь старший брат увидит большой мир. Когда они садились на поезд в Лиллехаммере, двенадцатилетний Андерс, которого обычно больше занимали прыжки с трамплина и прочие виды спорта, проникся торжественностью момента. Но это длилось недолго — как только Андерс освоился в купе, он стал носиться по всему поезду и выскакивать чуть ли не на каждой станции. Когда они вышли в Мюнхене, оказалось, что мать и сын забыли в поезде ночную рубашку и пижаму. Тогда Сигрид Унсет начала понимать, что эта поездка будет не совсем такой, как она себе представляла. Она ведь не привыкла проводить с ребенком все время. Чем ближе они подъезжали к итальянской границе, тем яснее становилось Унсет, что и с матерью придется нелегко — та не путешествовала за границей с 1882 года. Правда, с тех пор Шарлотта Унсет стала пожилой разумной дамой, но ее настроение по-прежнему было весьма переменчивым.
И Рим был уже не таков, каким Унсет его помнила. За двенадцать прошедших лет улицы заполонили машины. Когда она водила мать и сына по старым местам, которые так много для нее значили, движение то и дело сбивало ее с толку. Лишь изредка ей удавалось уединиться в своих любимых храмах. Но как бы то ни было, открытки и письма домой были посланы, и настроение было по большей части безупречным, чего и следует ожидать от ознакомительной поездки в Вечный город. Своему верному другу Ноете она все же могла признаться в своих разочарованиях: «Поездка несколько омрачена мешаниной из паломничества и работы сиделкой (маме стало плохо из-за климата и еды), аудиенций, визитов, контрвизитов, обедов и чаепитий, гроз и града с дождем. Но все равно, как же здесь хорошо!»[411]
Сигрид Унсет никому не писала, что она думала о разнице между женщиной, которая испытала любовь всей своей жизни здесь, в Риме, и той, которая вернулась, чтобы вновь приблизиться к Алтарю неба. Что она думала об отце своего сына, когда мысленно встретилась с ним в «их» старом городе? Мать и дочь — каждая в свое время ездила в свадебное путешествие в Рим, но матери она едва ли могла открыть, что ее свадебное путешествие было своего рода авансом, ведь она путешествовала с женатым мужчиной за три года до того, как они сочетались браком. А ту радостную весну решающего 1910 года, когда ей хотелось целовать землю от радости, она, возможно, видела совсем в другом свете теперь, когда собралась праздновать Пасху и вести монашеский образ жизни.
В бенедиктинском монастыре Монте-Кассино Унсет продолжила работу над своей книгой об Улаве. Фабулу во многом она позаимствовала из «Оге, сына Нильса из Ульвхольма» — ее первой попытки написать роман. И в этот раз речь шла о человеке, который несет через всю свою жизнь чувство вины, о человеке, который не может легко относиться к требованиям жизни. Снова она писала о первой любви, но в этот раз осторожно, как в акварельном рисунке. И всю свою жизнь Улав и Ингунн будут платить за любовь и грехи молодости. При работе над книгой она учла весь опыт, полученный ею во время и после создания «Кристин, дочери Лавранса». Названия мест и персонажи были тщательно выписаны, а действие — точно датировано: все должно было произойти примерно за поколение до Кристин. Ее очень забавляло, что юный Лавранс встречается с героем ее нового романа.
«Пришел к своим, и свои Его не приняли»{54} — библейская цитата, которую Святой Бенедикт взялся опровергнуть, оказывая всем безграничное гостеприимство. Сигрид Унсет позволила монахиням окружить себя заботой, наслаждалась видом на Абруцци, простой постной едой и красным вином по вечерам, смотрела на толпы паломников, собиравшихся с окрестных горных деревень на мессу. Как и пятнадцать лет назад, она отмечала особое отношение итальянцев к Мадонне. Очевидно, самое сильное впечатление на них производило то, что младенец, только появившийся на свет, действительно был Богом. После длительного пребывания в Монте-Кассино было приятно снова вернуться в Рим. Андерс изучал устройство трамвайных линий, а сама она посещала различные церкви, чтобы молиться и изучать изображения Мадонны.
Когда началась сильнейшая жара, они снова отправились на север. Прошло три месяца. Сигрид Унсет вернулась домой. Там все было в порядке, только на письменном столе ее ждала груда писем и предложений работы. Она вернулась к детям, которые после ее долгого отсутствия льнули к ней, как никогда раньше. Особенно Ханс боролся за ее внимание. Маленький мальчик, которому скоро должно было исполниться шесть лет, старался не слишком жаловаться на пребывание у сестер в Хамаре, хотя и полагал, что они были очень суровыми. А домработницы в Бьеркебеке рассказывали, что как-то маленький Ханс попросился в церковь, но когда они взяли его на обычное богослужение, мальчик был разочарован. Ему показалось, что священник говорит слишком много. История так понравилась писательнице, что она включила ее в свой доклад о культе Девы Марии. Она рассказала о мальчике-католике шести лет, которому в течение двух месяцев пришлось пропускать католические мессы, поскольку его мать находилась за границей, а ближайшая церковь была в соседнем городе. Няня пожалела его и взяла на службу в лютеранскую церковь: «„Священник все время читал проповедь, так что мне ни секунды не удалось помолиться Богу“, — жаловался мальчуган <…>. А потом, каждый раз, как они с матерью проходили мимо церкви, спрашивал: „Мама, что это за церковь? Там идут службы или только проповеди?“»[412] Возможно, ей показалось, что три месяца вдали от сына — довольно долгий срок, раз в своем пропагандистском выступлении она сократила его до двух. Но Сигрид Унсет указала еще раз на важный для нее самой и для ее взглядов на идеальную церковь аспект: католическая церковь дает возможность человеку проявить свою религиозность более активно, нежели лютеранская.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});