Читать интересную книгу Исторические очерки состояния Византийско–восточной церкви от конца XI до середины XV века От начала Крестовых походов до падения Константинополя в 1453 г. - Алексей Лебедев

Из книг Ветхого Завета Зигавин толковал немногие. По крайней мере, до нас сохранился его комментарий лишь на Псалтырь. Сообщим некоторые сведения об этом комментарии Евфимия. Самому толкованию предшествует довольно обширное введение, составленное толкователем. В этом введении рассматривается много важных и серьезных вопросов. Здесь ведутся рассуждения о следующих материях: о намерении, какое имел в виду пророк Давид, сочиняя псалмы, о содержании псалмов в догматическом и нравственном отношении, также указывается на мессианское, пророчественное значение псалмов. Дается понятие о свойствах, происхождении и первоначальном употреблении псалмов. Здесь же встречаем очень обстоятельные сведения о семи известных греческих переводах Ветхого Завета, как‑то: о переводе Семидесяти, Акилы Синайского, Симмаха Самаританского, Феодотиона Эфесского, о пятом переводе неизвестного составителя, о шестом — тоже неизвестного переводчика, и наконец о переводе Лукиана Мученика (открытом будто бы после его мученической смерти в какой‑то башне в Никомедии).[975] Некоторые полагают даже, что Зигавин сам пользовался переводом Лукиана при истолковании псалмов, но это едва ли вероятно. Зигавиново введение к толкованию псалмов написано так серьезно, что оно могло бы приносить большую честь автору, если бы оно было самостоятельно. К сожалению, оно представляет собой компиляцию. Один из ученых исследователей (Ant. Bongiovannus) раскрыл, что все, что есть лучшего в Зигавиновом введении к комментарию на псалмы, все это заимствовано. Так, прекрасные сведения о переводчиках семи греческих переводов взяты из так называемого Афанасиева Синопсиса; рассуждения Зигавина о том, что такое Псалтырь, псалом и т. д. заняты толкователем из сочинений Евсевия Кесарийского и некоторых других.[976] Как введение К толкованию, так и самое толкование Зигавином псалмов не высоко ценятся в современной нам науке. Уже то самое обстоятельство, что Зигавин все 150 псалмов по их происхождению приписывает царю Давиду, мало рекомендует критическую мысль толкователя. Самостоятельность нашего толкователя [977] псалмов тоже подвергается полному сомнению. Разъяснено, что Зигавин свои толкования черпал из многих и разнообразных источников — из сочинений Оригена, Афанасия Великого, Василия Великого, Иоанна Златоуста, Кирилла Александрийского, Исихия Иерусалимского и пр. Вообще личный труд Зигавина при истолковании псалмов был не велик. Ему, однако, ставят в заслугу то, что он черпал, несомненно, из наилучших источников.[978]

2. Рассматриваемый нами период Греческой церкви довольно был богат догматико–полемическими сочинениями, во всяком случае, он был богаче ими, чем экзегетическими сочинениями. Большинство догматико–полемических сочинений тех времен вызваны были к бытию разного рода богословскими спорами в тогдашней Церкви. Это придает им большое историческое значение. Тем не менее в них нет уже той силы и живости, какими отличались произведения подобного рода более раннего времени христианской Церкви. В большинстве случаев в догматико–полемических сочинениях изучаемого нами периода чувствуется сухость, вялость и искусственность, приемы развития мыслей и полемики отличаются подражательностью готовым образцам. Греческие богословы XII у дальнейших веков отчасти сами вредили своему делу, стесняя свободу богословствующей мысли и без всякой надобности ограничивая себя, когда усвояли утрированный взгляд на творения прежних отцов Церкви. Без сомнения, успех новых догматикополемических произведений в значительной мере обусловливался степенью знакомства богословов изучаемой эпохи со святоотеческой литературой прежних времен, времен, когда богословская мысль лилась мощным и широким потоком. Это они хорошо сознавали. Но вместо того, чтобы под влиянием этого сознания серьезно заняться изучением этих творений, усвоить их дух и богатство мыслей, рассматриваемые богословы выработали особый взгляд на характер отеческих творений, начали комментировать изречения отеческие, как комментируются изречения Св. Писания. Это, с одной стороны, связывало самих комментаторов, а с другой — приводило к натяжкам в понимании святоотеческой литературы, ибо комментаторы хотели заставлять отцов говорить то, что им самим было нужно. Тогда стал «господствовать особый взгляд на характер творений отеческих и тесно связанные с ними приемы экзегетики. Эти творения считались богодухновенными в том же смысле, в каком книги Св. Писания Ветхого и Нового Завета. Никаких неточностей, недомолвок и перемолвок в догматической их части не допускалось. Это вело нередко к большим затруднениям, которые не всегда поддавались средствам тогдашней герменевтики, приспособленной собственно к толкованию Св. Писания, но целиком применявшейся и к творениям отеческим; приходилось иногда прибегать к искусственным объяснениям, которые имели весьма сомнительную ценность с научной точки зрения».[979] Таким образом, богословы рассматриваемого периода церковной истории сами себе создавали препятствия, мешавшие им быть на высоте своего призвания. Впрочем, это обстоятельство, при всем его неблагоприятном влиянии, во всяком случае было выгодно тем, что оно заставляло их работать головой, много читать и исследовать творения отеческие. Гораздо хуже было то, что некоторые из богословов нашей эпохи, быть может вследствие косности мысли, полагали, что нет надобности снова углубляться в те вопросы, которые были предметом изучения отцов Церкви в прежние времена; мало того, думали, что в творениях их заключено все, что нужно для борьбы с какими бы то ни было заблуждениями, когда бы то ни было имеющими явиться на свет. В силу подобных воззрений писатели изучаемой эпохи вместо того, чтобы самим им бороться с новыми заблуждениями, довольствовались в борьбе с ними выписками из творений отцов Церкви, писавших против каких‑либо ересей, похожих на вновь явившиеся. Мало того, как бы совсем забывая, когда жили те или другие отцы и против кого они писали, новейшие догматико–полемисты в своих произведениях выписывали из их творений и такие места и даже трактаты, которые не имели приложения к тому времени, когда жили компиляторы.

Из числа догматико–полемических сочинений изучаемого периода первое место занимает в хронологическом порядке произведение Зигавина «Догматическая Паноплия (всеоружие) православной веры».[980] Сочинение это составлено Зигавином по настойчивому поручению императора Алексея Комнина. Паноплия не принадлежит к тем сочинениям, которые прославляют их авторов. Написанное по заказу, оно носит именно этот характер. Возможно предполагать, что усердно занимаясь экзегетическими сочинениями, Зигавин не имел склонности и способности писать произведения в догматико–полемическом роде. Современность прославляла его за это сочинение (Анна Комнина), но оно не может заслуживать больших похвал. Вся деятельность автора при составлении Паноплии состояла лишь в механическом списывании и нанизывании разных чужих мыслей, которые притом заимствовались буквально. Правда, Евфимий был очень начитанный человек,[981] но в настоящем труде начитанность его не делает его ни серьезным мыслителем, ни разносторонним ученым. В целом Паноплия представляет собой ряд выписок из сочинений прежних богословов и полемистов, причем автор не берет на себя труда даже пояснять чужие слова. Впрочем, в сочинении можно найти и нечто самостоятельное, но оно не представляет собой вклада в догматико–полемическую литературу, а имеет интерес лишь для исторической науки. Познакомимся, до известной степени, с рассматриваемым произведением Евфимия.

В начале своего произведения Евфимий указывает, по каким причинам, при каких обстоятельствах возник его труд. «Император (Алексей Комнин), — говорит Зигавин, — уделяя время от своих государственных занятий, углублялся в серьезное изучение Св. Писания и любил также беседы о божественных предметах со знаменитыми мужами, великое множество которых наполняло его дворец. Император притом же охотно диспутировал со врагами православной веры». Автор замечает, что и «ему иногда приходилось участвовать в этих беседах императора. Высоко ценя свою деятельность для Церкви, Алексей захотел и для своих потомков дать руководство в подобном же деле и как бы научить их военному искусству для будущих богословских сражений; поэтому он приказал разумным людям собрать мудрые изречения из отцов и других защитников веры и потом все, собранное ими, передал мне для окончательной обработки в одно целое. Так возникла Паноплия».[982] Паноплия состоит, кроме пролога, из 28 титулов, или отделов. Частнейшая цель сочинения, как объясняет автор, двоякая: с одной стороны, защита православного учения, с другой — опровержение мнений, противных этому учению. Совершенно исчезнувшие ереси он хочет оставлять без внимания, но не все: он намерен подвергать рассмотрению как знаменитейшие между ними, так и те, огонь которых, по выражению Евфимия, хотя и потух, но от которых остались в Церкви тлеющие угли: их–το и думает Зигавин пронзить своими стрелами.[983] Содержание сочинения таково: Евфимий начинает опровержением политеизма и эпикурейства, но в опровержение их приводит только отрывки из творений Григория Богослова и Иоанна Дамаскина.[984] Затем он переходит к учению о Боге, Св. Троице, лице Сына Божия — таким сторонам догматики, около которых вращается все сочинение автора (titul. I). Еретики, которые извращали это учение и которых опровергает Евфимий, суть следующие: Симон Волхв, различные гностики, манихеи, Савеллий, Павел Самосатский, ариане со всеми их разветвлениями, в особенности евномиане, аполлинаристы, несториане, евтихиане, монофелиты, теопасхиты, иконоборцы, армяне, павликиане, мессалиане, богомилы. В начале сочинения опровергаются иудеи, а в конце сарацины, т. е. магометане. Для того, чтобы составить себе понятие, насколько механично и безжизненно ведет свою полемику Евфимий при опровержении прежних ересей, для этого посмотрим, из чего состоит одиннадцатое отделение (титул) против ариан. Тотчас после заглавия «ариане» следует выдержка из 4–й книги сочинений св. Афанасия «Против ариан»; затем выдержка из пятой книги того же Афанасиева сочинения; затем опять из той же книги (где показывается, что ариане разногласили и сами между собой) и т. д. После этого идут выдержки из творений Василия Великого, Григория Богослова, направленные против ариан.[985] Больше значения имеют те отделения Паноплии, в которых автор имеет дело с современными ему ересями, но и здесь не всегда полемист сколько‑нибудь удовлетворителен. Так, от него можно было ожидать свежих известий, интересных наблюдений и живых споров касательно и против павликиан, которых в его время было так много. Но Евфимий, вместо всего этого, отделывается выписками из сочинений патриарха Фотия против этих еретиков.[986] Так как в прежнее время в руках западных ученых не было полного издания Паноплии, например, в некоторых католических изданиях тогда были опущены отделения, в которых речь идет у Евфимия об исхождении Духа Святого, то указанные ученые полагали, что в этих отделениях должно заключаться у Евфимия что‑нибудь оригинальное и сильное, направленное против латинян.[987] Но теперь, когда Паноплия в полном виде доступна всем, сделалось очевидным, что и те отделения этого сочинения, где речь идет о латинском догмате касательно исхождения Духа Святого «и от Сына», лишены значения, они, по обыкновению, наполнены выдержками из готовых сочинений. Духовная бедность автора обнаруживается в особенности в том случае, когда Зигавину нужно было опровергать сарацин, т. е. магометан.[988] Если где, то преимущественно здесь автору следовало приложить старания, чтобы поразить этого врага, который с каждым годом умножал внешние и отчасти внутренние победы над христианами. Можно было ожидать, что автор сравнит между собой два миросозерцания — христианское и магометанское, укажет превосходство Основателя христианства над изобретателем магометанства. Вместо всего этого читатель встречает не совсем толково составленное изображение жизни Магомета, не чуждое извращений; вместо разбора магометанства и его системы автор Довольствуется извлечениями из сочинений Иоанна Дамаскина о Сыне Божием и Духе Святом. Из всего, что содержится в Паноплии Зигавина, наиболее заслуживает внимания то отделение в нем, где трактуется о «богомилах», этих еретиках, появившихся во времена автора и в первый раз им описанных. Ученые высоко ставят те сведения о богомилах, какие находятся у Зигавина. Он, Зигавин, имел точные сведения о богомилах, только что появившихся, он имел записи учения еретиков, сделанные со слов этих последних, в его распоряжении были и другие важные источники для ознакомления с новым еретическим движением. Вообще полемист поставлен был в весьма благоприятные для своего дела условия, в каких редко находились повествователи о новых ересях.[989] Но если содержание Зигавинова «титула» о богомилах заслуживает большого внимания, то нельзя сказать, что и эта часть Паноплии была удовлетворительна со стороны изложения: автор мало заботится о том, чтобы имеющиеся у него сведения изложить в должном систематическом порядке. Все же, думаем, будет не лишнее дело несколько познакомиться с трактатом Зигавина о богомилах. Вот сведения, какие он излагает о богомилах: богомилы отвергали все книги Моисеевы (гл. 1); их верование во Св. Троицу было неправильно: они утверждали, что Сын Божий и Дух Святый не отдельные ипостами от ипостаси Отца: притом же они держались странных мнений, что как Отец родил Сына, так Сын родил Духа Святого, а Дух родил Иуду–предателя и одиннадцать апостолов (гл. 2 и 5); Сатанаил, учили они, есть старший брат Иисуса Христа: он занимал прежде второе место после Бога–Отца в небесном царствии, но возмечтал о себе, увлек за собой других ангелов — пал и сам, пали и эти последние (гл. 6); человек по своему происхождению есть частью произведение Сатанаила, частью Бога–Отца (гл. 7); для избавления человека, страдавшего под властью Сатанаила, Бог послал на землю своего второго Сына Иисуса, который есть и Слово, и Архангел Михаил; страдания Сына Божия за род человеческий были призрачные (гл. 8); богомилы отвергли почитание святых угодников, святых мощей и икон — по разным основаниям (гл. 11); они презирали крест как орудие страданий Иисуса (гл. 14—15); крещение, совершаемое Церковью, не признавали истинным крещением, почему перекрещивали лиц, обращающихся в их секту (гл. 16); причащения не признавали, а признавали какое‑то духовное причащение, выражавшееся в чтении молитвы Господней (гл. 17); христианские храмы считали жилищем демонов и утверждали, что Сатанаил сначала обитал в иудейском Иерусалимском храме, а потом стал жить в константинопольском Софийском храме (гл. 18); они употребляли только одну–единственную молитву «Отче наш», читали ее по нескольку раз днем и ночью (гл. 19); богомилы говорили, что их последователей следует называть богородицами (Θεοτόκοι), так как и они носят в утробе своей Слово Божие и рождают его, когда научают других (гл. 22). Вторая половина трактата о богомилах у Зигавина знакомит читателя со странными толкованиями на Евангелие от Матфея, какие встречались у еретиков и которые направлялись в них против достоинства и авторитета Св. Церкви (с 30 гл. и до конца). Вот пример богомильского толкования евангельского повествования о бесноватых, по выходе из которых бесы бросились в стадо свиней (Мф., VIII, 28—32). Двое бесноватых, вышедших из гробниц, по толкованию богомилов, означают два чина: клириков и монахов; и те и другие живут в храмах, заключающих в себе кости (мощи) умерших. Под стадом свиней богомилы понимали людей, проводивших жизнь худую, и т. д. (гл. 49).