Он шел, узнавая Арту. И она узнавала его, принимала — еще чуть настороженно, уже без неприязни. Он не знал, что значит — причинять зло или боль; потому как не боялся лесного зверья, не испугался и охотника, встретившегося ему однажды на рассвете.
— Рах-ха! — Охотник вскинул левую руку ладонью вперед. В правой он крепко сжимал копье с железным грубой работы наконечником. Копье было тяжелым, с перекладиной — на крупного зверя. Наконечник целился в грудь майя. Тот улыбнулся со всем дружелюбием, на какое только был способен, развел руками, показывая, что оружия у него нет. Разглядывал охотника, надо признать, с откровенным любопытством; тот сдвинул брови — нападать не собирался, но и копья не опустил. Молчание затягивалось. И тут майя осенило.
— Иртха? — спросил осторожно.
— Йах, — коротко ответил охотник. — Йерри?
Иртха их называли — йерри, вспомнил майя. Эллери. Значит, иртха посчитал его одним из них. Или одним из тех, кто живет на островах… как он говорил? — да, на Островах Ожерелья. Тот народ почти так же зовут: Эллири. Ладно, йерри так йерри.
Майя кивнул.
Охотник опустил копье. Майя перевел дух и решил ковать железо, пока горячо.
— Ортхэннэр? — не забывая доброжелательно улыбаться, спросил он.
— Ортханна? — переспросил охотник.
— Ну, да… то есть, йах. Ортхэннэр. Гортхауэр, — всем своим видом майя выражал горячее желание узнать, где оный Ортханна, тьфу, Ортхэннэр, сейчас находится. Пожалуй, и себе самому он не смог бы объяснить, почему спросил об Ортхэннэре, не об Отступнике.
— Ах-хагра Гортхар, — удовлетворенно проговорил охотник. И разразился речью, явно непривычно длинной, из каковой майя, сосредоточившись, понял, что великий вождь Гортхар живет в обиталище у Трехглавой Горы и что идти к нему надо вдоль гор, туда, куда уходит Горний Огонь, а у озера, похожего на большой глаз, пройти через горы по перевалу.
Слов благодарности на языке иртха майя не знал.
— Халлэ, — сказал по какому-то наитию.
Иртха неожиданно скупо улыбнулся и, проворчав что-то («Доброй дороги», — понял майя), без шороха скрылся в густом подлеске.
Быстро холодало. Небо все чаще затягивало низкими тучами, — не раз приходилось майя искать под защитой скал убежища от мелкого осеннего дождя, — а по речным потокам корабликами плыли желтые и алые листья. Зябко кутаясь в отяжелевший от влаги плащ, майя размышлял. Слово, которое употребил иртха — гхорт, кажется, — не было, насколько он сумел уловить, однозначным, и означать могло как просто «горы», так и «обиталище в горах», причем какое-то необычное обиталище — не дом, не пещера… ладно, доберемся — поглядим.
Добрался.
Вот он — Ах'гхорт. Высокий Дом.
Нельзя сказать, что чертоги эти потрясли его — в Валиноре он видел не менее величественное и, быть может, не менее прекрасное. Они просто были другими. Не чужими, не чуждыми, но — непохожими. Майя не торопился войти — стоял, запрокинув голову, любуясь стройными башнями, легкими галереями, кружевными мостами, впитывая тепло живого камня. Наконец, вздохнув тихо, пошел вперед — в груди что-то билось и замирало в тревожном и светлом предчувствии обретения — и с порога шагнул в поющую звездную ночь.
Невольно стараясь ступать тише, майя пошел вперед, завороженно разглядывая светильники из темного металла и резного камня, осторожно касаясь прохладных стен, — и потому только в последний миг, почти миновав, заметил темную фигуру под высокой стрельчатой аркой: кажется, сперва просто принял ее за статую.
— Ортхэннэр!
Фаэрни вышел на свет.
— Ты — Суула, — сказал коротко, уверенно. — Он говорил о тебе.
Майя кивнул, улыбаясь — но улыбка застыла на его лице, когда он пригляделся.
Он помнил Артано. Ортхэннэр был другим. Совсем. И не в черных одеждах было дело, не в лице, ставшем жестче и взрослее.
Глаза.
Глаза Ортхэннэра были ледяными. Обжигающе-холодными.
— Идем. Он ждет тебя, — тихо сказал Ортхэннэр.
…Он еще успел увидеть зиму — холодный невесомый пух, одевающий землю, и ломкую черноту ветвей; он еще успел узнать Смертных-фааэй — первых учеников Крылатого; он еще успел побывать в кланах-иранна… Но что-то не давало покоя, и однажды он решился сказать.
— Тано, — не поднимая глаз, говорил Суула. — Я хочу посмотреть… хочу пойти туда, где они жили. Позволь.
Они не смотрели друг на друга.
— Иди, — тяжело вымолвил Вала.
…Гэлломэ, Лаан Гэлломэ — цветущие вишни, тонкие нити ветвей, усыпанных чуть розоватыми цветами: запах весеннего дождя. Они росли около дома, почти над самым обрывом, ипрозрачные лепестки падали в темный омут, как в чашу с густым терновым вином… Лаан Гэлломэ — горьковатое и терпкое вишневое вино, что пьют из высоких серебряных кубков при первых вечерних звездах в час светлой печали, во время цветения вишен; Гэлломэ -
…ахэнэ и черные маки.
Ударом — взгляд огромных черных глаз:, безумное темное пламя — безмолвный крик в сухих колодцах зрачков; кровью — капли вишневого вина из лунного кубка, рвутся струны в огне, рвутся с сухим шелестом мертвые черные бабочки сгоревших листов -
… Как вы можете! Это же — книги!..
Этого не было в Замысле. Это не должно существовать — неизменность ледяного кристалла, равнодушное величие лавины, как тростинки ломающей сосны.
… Что вы?.. Зачем вы это делаете?.. Остановитесь… Разве мы причинили вам зло ?..
— Остановитесь! — срывая голос, кричал майя в бесстрастные лица Сотворенных, не понимая, что нельзя остановить то, что было века назад. — Я умоляю — остановитесь!.. Как вы можете…
Вы не можете… вы не посмеете! Это же Дети! Они никому не делали зла — смотрите сами…
Мы видели, — с горных высот.
— Смотрите, — хрипел он, захлебываясь горьким морозным туманом, — своими… глазами…
…Гэллаин, радость моя, звездочка… что я наделал, почему не сказал тебе уйти?.. Ведь ты бы защитил ее, Учитель, да?..
— За что, — без голоса, — не надо… Это же Дети… Дети…
— За что?!..
…сухие стебли под снегом: осока и вереск -
Лаан Ниэн.
…Как добрался назад, Суула не знал тогда и не мог вспомнить потом. Шел как слепой и под аркой замка, шатнувшись, рухнул ничком — не вскрикнув.
Не ощутил, как подняли его, но от прикосновения узких пальцев к виску — дернулся, как от ожога, и распахнул глаза.
Без белков. Как скол темного граната.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});