Читать интересную книгу Отец мой шахтер (сборник) - Валерий Залотуха

В «живописной» было шумно и нервно. Анна-Алла стояла посреди комнаты и, можно сказать, выступала:

– Эх, сбросить бы мне годков пятнадцать, видели бы вы этого Ивана. И меня б видели!

Спиридонова прижала ладонь ко рту. Анна Георгиевна сокрушенно помотала головой.

– Уехала бы? – спросила Спиридонова потрясенно.

– А то бы осталась?! – Анна-Алла засмеялась. – Знаете, как молодежь эту страну называет?

– Какую страну? – не поняла Спиридонова.

– Ну, эту, эту! – Анна-Алла топнула ногой, показывая, какую страну она имеет в виду. – Знаете как? Совок! Вот именно – совок!

Спиридонова ойкнула. Анна Георгиевна закусила губу и закрыла глаза.

– Каждой женщине дается в жизни шанс! – продолжала выступать Анна-Алла. – Один! У меня он тоже был… Да Анька будет последняя дура, если этого американского Ваню за жабры не возьмет! У меня же глаз, я все вижу… Он хоть и американец, но он же еще и наш… Олух царя небесного!

Анна-Алла словно объявила выход на концерте: в дверь кто-то корябнулся, и вошел Иван – робкий какой-то, растерянный, вылитый олух царя небесного.

– Здравствуйте, я пришел… – сбивчиво заговорил он, но Анна-Алла взяла инициативу в свои руки.

– Здра-а-авствуйте! – пропела она, раскинув руки, словно собираясь заключить его в объятия. – А мы вас который день ждем… Вот здесь мы и работаем…

И женщины стали водить Ивана по своей комнате, показывая все и объясняя, и Иван слушал и даже что-то записывал, но нет-нет и поглядывал на пустой Анин стол – с растерянностью и тоской.

Любовка – это соседний с Васильевым Полем рабочий поселок, где темными летними вечерами местные женщины и старушки играли на улице в лото.

– Кончила… Кончила! – подскочила радостно сухонькая старушенция в очечках.

– Кончила, – хмыкнул проходивший мимо Генка, отправил подальше щелчком окурок, плюнул вслед и пошел к деревянному домишке, где жили его крестная мать и крестный отец.

Стелясь по земле и виляя хвостом, к нему кинулась мелкая рыжая псина.

– Шарик, Шарик-бандит. – Генка трепанул пса по холке. – Здоров, крестный! – крикнул он еще из темных сенцев.

– Здоров, – ответил дядя Сережа, когда увидел Генку.

Он крошил в миску с молоком кусок серого батона.

– Вечерять будешь?

– Не-а… Неохота, – отказался Генка.

– Анька там как? Не болеет?

– Нормально, чего ей сделается? Ты это, крестный, ружье мне дай, – попросил Генка, нервно поглядывая в окно.

– На охоту, что ль?

– Ну…

– На кого?

– На кабана, на кого…

– А заловят? Не сезон ведь…

– Не заловят. С ментами иду, – объяснил Генка.

– С какими?

– С нашими. С Воробьем и с Бармалеем.

– С каким Воробьем, с Витькой? – оторвался дядя Сережа от своей тюри.

– Ну…

– Тогда бери. На полатях лежит.

Генка вскочил па табуретку.

– Оно у тебя на сколько метров бьет?

– Да метров на шестьдесят свободно…

– На шестьдесят, – удовлетворенно повторил Генка, вытаскивая из хлама ружье в чехле. – На шестьдесят – это хорошо…

И тут же хлопнула первая дверь, потом вторая, зажегся свет, и зазвучал веселый голос тети Маши:

– Чего в темноте сидите? Электричество экономите? Здорово, крестник! Чего как петух на насесте?

Генка продолжал стоять на табуретке с ружьем в руках.

– На охоту, что ль? Правильно! Слазий, давай подержу. – Она взяла из Генкиных рук ружье и поставила в угол. – Ты, дед, накормил крестника? – обратилась она требовательно к дяде Сереже. – Щи на печке… Сам ешь тюрю свою… Зубы, Генк, так и отказывается вставить! Упрямый! Лошадиные, говорит, вставят еще… Ну и хлебай свою тюрю, а мы щей с курятинкой сейчас, правда, Генк?

– Да я не хочу, крестная. – Генка не выдерживал напора крестной.

– Ладно! – махнула она сердито рукой. – Ладно-ладно! Садись, не разговаривай! Вот и пупок тут… Ты ж пупки любишь. Как пупок, бывало, так Генке…

– Да я… крестная. – Генка сглотнул слюну.

А тетя Маша уже ставила перед ним налитую до края миску наваристых щей. Потом взяла с комода кошку-копилку, выгребла из кармана кофты мелочь и принялась ее пересчитывать, приблизив ладонь к лицу.

– Это не гривенник, глянь? – Она показала монету Генке.

– Двушка, – буркнул он, не отрываясь от щей.

– Собака такая, обманула, – ругнулась на двушку тетя Маша. – Сорок две копейки сегодня!.. Понял, дед! И давеча семьдесят! Так, глядишь, на цветной телевизор соберу! Сама буду глядеть, а тебе хрен покажу!

Дядя Сережа закряхтел, заерзал на табуретке, но промолчал.

– Злится, Ген, а сказать нечего! – Тетя Маша прижала кошку к обширной груди, опуская в прорезь монеты.

Вновь стукнула входная дверь, что-то упало в сенях, и в комнату вошла сутулая черномазая и носатая баба.

– Ой, Маш, а ты чегой-то раньше ушла? – спросила она из двери.

– Чего надо, того и ушла, – не очень вежливо ответила тетя Маша.

– Выиграла? Скока? – задала еще вопрос носатая.

– Сорок две, – ответила тетя Маша тем же тоном.

– А я шешнадцать копеек проиграла… А Ксенька-бушманка снова выиграла… Два рубля, – сообщила женщина. – Ой, а кто это сидит? Ген, ты, что ль? – фальшиво удивилась она. – Здравствуй, Ген!

Генка буркнул в ответ неразборчиво и чуть не подавившись. Дядя Сережа взял со стола будильник, послушал и снял ножом заднюю крышку.

– Ой, а Маринка моя с Москвы привезла кофточку такую жатенькую, сорок рэ… И платок серейский блескучий красотющий. Не то что наше барахло… – вновь заговорила незваная гостья.

– Чей платок? – не расслышал дядя Сережа.

– Серейский, – повторила она и добавила: – С тистями…

– С чем? – Генка оторвался от щей.

– С тистями… – менее уверенно повторила баба. – Ну, с бурхамой! Ой, да ну тебя, насмешничаешь. Так Маринка моя оделась – как куколка! Говорит, чегой-то Генки Голованова давно не видать? Не случилось ли чего у него там?

– Ладно, чего пришла? – грубо оборвала ее тетя Маша.

– Терку дай, – попросила в ответ та. – А то Маринка моя оладиков картофельных захотела, а терка сломалась, ручка отвалилась.

– На! – оборвала ее тетя Маша, сунув терку и оттирая гостью к двери.

– Ладно, пойду я… До свидания, Ген! Заходи в гости-то!

– Щас, разбежались, – бросила тетя Маша, закрывая дверь. – Сама бушманка… Ксенька на пяти картах играет, а она на одной норовит разбогатеть… Ворона… Терка ей нужна… Сама была… Неизвестно с кем Маринку прижила. И Маринка ее, прости господи… С шестнадцати лет терка. Никто замуж не берет, перестарка. Ты гляди мне! – серьезно и строго пригрозила тетя Маша Генке. – Ни ногой мне туда! Враз окрутят!

– Чего болтаешь, кого окрутят? – вмешался дядя Сережа. – При живой жене… У него – Анька…

– Анька! – зло передразнила тетя Маша. – Лежишь тут, не знаешь ничего! Вся фабрика знает, вся Любовка говорит! Бросает нашего Генку Анька, уходит!

Дядя Сережа удивленно и непонимающе смотрел на Генку. Тот еще больше склонился над миской, скреб ложкой по дну.

– Как уходит? – спросил он тихо. – Так – уходит?

– Так… Как же! – закричала тетя Маша. – Дура, да не та! С американцем спуталась, в Америку захотела. Ну, видела я его… Смотреть не на что! Его разве с нашим Генкой сравнишь? Рыжий! Это же срам! Раньше с рыжим по улице стыдились пройти, а теперь хоть за кочережку копченую пойдут, лишь бы нерусский! – Тетя Маша глянула на Генку и спросила ласково: – Молочка попьешь?

– Угу, – кивнул Генка, не поднимая головы.

– Налей, дед, – скомандовала тетя Маша и горестно вздохнула. – Простой ты больно, крестник… От простоты и страдаешь… Сколько раз я тебе говорила, сколько раз учила: «Простота хуже воровства!» Вылитый батя, вылитый Голованов-покойничек, забубенная головушка…

Дядя Сережа поставил на стол кружку с молоком. Генка взял ее и, по-детски гукая, стал пить.

Тетя Маша, глядя на него, шмыгнула носом и прибавила:

– Говорили вам: «Живите у нас, места хватит!» – «Дом старый»… Да он сто лет стоял и еще сто простоит!

Дядя Сережа закурил, длинно выпустил дым.

– Это мне еще дед говорил: «В чужую жену, Сереня, чёрт ложку меда ложит», – проговорил он и вдруг грохнул будильником по столу так, что колесики раскатились, попадали на пол.

Генка вздрогнул от неожиданности и посмотрел в угол. Ружья там не было.

– Милиция?! Милиция! Але, это милиция? Скорей к нам ехайте, а то у нас тут…

Иван открыл глаза, непонимающе повертел головой. Гремело кровельное железо – кто-то бежал по крыше. Иван торопливо натянул джинсы, сунул ноги в кроссовки, щелкнул выключателем, но света не было. Ругнувшись по-английски и схватив со стола фонарь, выбежал в темный коридор.

У открытого окна стояла тетя Пава. Увидев Ивана, она успокаивающе улыбнулась и объяснила: