Читать интересную книгу Эволюция, движение, деятельность - Алексей Леонтьев

Выразим все это еще раз, иначе и грубее, воспользовавшись простейшим примером.

Когда я протягиваю руку к предмету, то мое действие внутренне опосредствовано, определено моим представлением об относительном местоположении данного предмета, о его размере, весе и т. д. Так, например, если этот предмет окажется более тяжелым, чем он представляется в моем сознании, то при первой попытке я вовсе не смогу его поднять. Однако мое действие в результате соприкосновения с предметом изменится. Посылается более сильный нервный импульс, рука сжимает этот предмет сильнее. Теперь действие осуществляется. Вместе с тем и представление о весе этой вещи перестраивается в моем сознании в соответствии с ее объективным весом [192] .

Итак, в этом простом факте обнаруживает себя двоякое противоречие. Во-первых, обусловленное изменчивостью и многообразием свойств внешней действительности противоречие между субъективным отражением объективных предметов и их реальными свойствами. Это, однако, внешнее противоречие. Его констатация не ведет нас дальше выдвинутого Спенсером понимания развития как процесса «приспособления внутренних отношений к внешним». Во-вторых, в этом же факте это внешнее противоречие обнаруживает себя и как противоречие внутреннее – противоречие между обеими сторонами рассматриваемого нами единства психического отражения и деятельности субъекта. Дело в том, что деятельность вступает в соприкосновение не с отражением предмета, а с реальным предметом. Пусть в моем представлении данный предмет весит всего несколько граммов, в то время как в действительности он в десять раз тяжелее; тогда мое реальное действие по отношению к этому предмету, неправильно ориентированное моим представлением, должно будет для своего осуществления перестроиться соответственно объективным его свойствам, в результате чего возникнет несовпадение между моим, теперь реально осуществляющимся действием и моим представлением, так что последнее должно будет перестроиться, измениться.

Не следует, однако, думать, что такое изменение образа, представления, вообще отражения в сознании совершается плавно, тотчас же вслед за изменением деятельности, что субъективные состояния, отражающие действительность, лишены всякой инерции. Эти состояния, наоборот, обнаруживают – и необходимо должны обнаруживать – известную устойчивость, так что их перестройка как бы отстает от пластически изменяющейся действительности, а затем происходит скачкообразно. Этот момент и есть момент нового совпадения обеих сторон, приводящий к преобразованию самой деятельности, которая далее – теперь уже на этом новом уровне – вновь и вновь изменяется, подчиняясь «сопротивляющейся» ей действительности.

Чтобы выразить эти отношения, мы начали с анализа простейшей психической деятельности. Именно поэтому они выступили в своей весьма общей и абстрактной форме. В этой общей форме они сохраняются на всем протяжении развития, хотя и принимают на различных его ступенях качественно своеобразное выражение. Для того чтобы конкретизировать теперь эти отношения, конечно, недостаточно простых иллюстраций, но нужно исследовать процесс реального развития деятельности, развитие ее строения.

С другой стороны, только при этом условии раскроется и то еще более общее соотношение, которое создает истинное внутреннее противоречие процесса развития, противоречие, которое лишь воспроизводится в отношениях, найденных нами пока только в отдельных актах, в отдельных «клеточках» психической деятельности. Это более общее соотношение и есть соотношение между отдельными актами деятельности и осуществляющими их механизмами – психофизиологическими функциями организма, с одной стороны, и типом строения деятельности в целом и соответствующим ему типом психики – с другой.

III. Развитие психики в животном мире

1

Два главных вопроса, нуждающихся в предварительном решении, неизбежно встают перед исследователем, подходящим к проблеме развития психики животных.

Первый, самый важный из них, это вопрос о критерии, пригодном для оценки уровня психического развития. С точки зрения, свободной от сложившихся в зоопсихологических исследованиях традиций, решение этого вопроса кажется самоочевидным: если речь идет о развитии психики – свойства, выражающегося в способности отражения, то, естественно, таким критерием и должно быть не что иное, как развитие самого этого свойства, т. е. форм самого психического отражения. Кажется очевидным, что существенные изменения и не могут состоять здесь ни в чем другом, кроме как в переходе от более элементарных форм психического отражения к формам более сложным и более совершенным. С этой независимой, пусть наивной, но зато, несомненно, верной точки зрения весьма парадоксально должна выглядеть всякая теория, говорящая о развитии психики и вместе с тем выделяющая стадии этого развития по признаку, например, врожденности или индивидуальной изменяемости поведения, не связывая с данными признаками никакой конкретной характеристики тех внутренних состояний субъекта, которые представляют собой состояния, отражающие внешний мир.

В современной научной зоопсихологии вопрос о том, какова же собственно психика, какова высшая форма психического отражения, свойственная данной ступени развития, звучит как вопрос почти неуместный. Разве недостаточно для научной характеристики психики различных животных огромного количества точно установленных фактов, указывающих на некоторые закономерности поведения той или иной группы исследуемых животных? Мы думаем, что недостаточно и что вопрос о психическом отражении все же остается для зоопсихологии основным вопросом, а то, что делает его неуместным, заключается вовсе не в том, что он является излишним , а в том, что с теоретических позиций современной зоопсихологии на него нельзя ответить. С этих позиций нельзя перейти от характеристики поведения к характеристике собственно психики животного, нельзя вскрыть необходимую связь между тем и другим. Ведь метод (а это именно вопрос метода) лишь отражает движение, найденное в самом содержании; поэтому если с самого начала мыслить мир поведения замкнутым в самом себе (а значит, с другой стороны, мыслить замкнутым в самом себе и субъективно психический мир), то в дальнейшем анализе невозможно найти никакого перехода между ними.

Таким образом, в проблеме развития психики полностью воспроизводит себя то положение вещей, с которым мы уже встретились в проблеме ее возникновения. Очевидно, и принципиальный путь преодоления этого положения остается одинаковым здесь и там. Мы не будем поэтому снова повторять наш анализ. Достаточно указать на конечный вывод, к которому мы пришли: состояния субъекта, представляющие собой определенную форму психического отражения внешней объективной действительности, внутренне связаны – закономерно и, следовательно, необходимо – с определенным же строением деятельности. И наоборот, определенное строение деятельности необходимо связано, необходимо порождает определенную форму психического отражения. Поэтому исследование развития строения деятельности может служить прямым и адекватным методом исследования развития форм психического отражения действительности.

Итак, мы можем не обходить проблемы и поставить вопрос о развитии психики животных прямо, т. е. именно как вопрос о процессе развития психического отражения мира, выражающегося в переходе ко все более сложным и совершенным его формам. Соответственно основанием для различения отдельных стадий развития психики будет служить для нас то, какова форма психического отражения, которая на данной стадии является высшей.

Второй большой вопрос, который нуждается в предварительном решении, это вопрос о связи развития психики с общим ходом биологического развития животных.

Упрощенное, школьное и, по существу своему, неверное представление об эволюции рисует этот процесс как процесс линейный, в котором отдельные зоологические виды надстраиваются один над другим, как последовательные геологические пласты. Это неверное и никем не защищаемое представление, однако, необъяснимым образом проникло в большинство зоопсихологических теорий. Именно этому представлению мы во многом обязаны и выделению в качестве особой генетической стадии пресловутой стадии инстинкта, существование которой доказывается фактами, привлекаемыми почти исключительно из наблюдений над насекомыми, пауками и, реже, – птицами. При этом игнорируется самое важное, а именно, что ни одно из этих животных не представляет основной линии эволюции, ведущей к высшим ступеням зоологического развития – к приматам и человеку; что, наоборот, эти животные не только представляют собой особые зоологические типы в обычном смысле этого слова, но что им свойственны и особые типы приспособления к среде, глубоко своеобразные и заметным образом не прогрессирующие; что никакой реальной генетической связи, например, между насекомыми и млекопитающими вообще не существует, а вопрос о том, стоят ли они «ниже» или «выше», например, первичных хордовых, биологически неправомерен, ибо любой ответ будет здесь иметь совершенно условный смысл. Что представляет собой более высокий уровень биологического развития – покрытосеменные растения или инфузории? Достаточно поставить этот вопрос, чтобы его нелепость сразу же бросилась бы в глаза: прежде всего это представители качественно различных типов приспособления, различных типов жизни – жизни растительной и жизни животной; можно вести сравнение внутри этих типов, можно сравнивать сами эти типы жизни, но невозможно сравнивать между собой отдельных конкретных представителей этих различных типов. То, что выступает здесь в своем грубом и обнаженном виде, принципиально сохраняется при любом «прямолинейном» сопоставлении, игнорирующем реальные генетические связи, реальную генетическую преемственность видов.