Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Мне мешки шить надо, — проговорила Геля, сворачивая на тропку к избушке бакенщика.
— Обожди, — попытался задержать ее Арсений. — Не огорчайся, слышишь? Разве ты не поняла, как она напоследок заговорила с тобой? Как прежде. И даже наказ дала. Отойдет у нее сердце, я знаю…
— Я иду…
После всего, что произошло, ей, вероятно, хотелось побыть одной. Арсений не стал ее задерживать — и с ней не время разговаривать, и ей надо поостыть…
…Арсений долго сидел за столом в прорабской, стиснув голову руками, закрыв глаза, в странном, тягостном бездумье. Тем более непонятно было, что его внезапно бросило к охотничьему зимовью у Медвежьей.
Но избушка уже опустела. Перед нею лежала куча остывшей золы. Рядом тихонько журчала речка, в гущине ельничка посвистывали рябчики, где-то вдали дрались кедровки…
X
Вечером Арсений не зажег огня в своей избе. Сумерки сгущались быстро, как всегда осенью. Ему подумалось, что таких сумерек, как сегодня, он никогда прежде не замечал в родном краю. Обычно их приносила река, они были полны движения и скоротечны, а сегодня они спустились с небосвода громадной, неподвижной тучей.
Еще более необычной показалась Арсению наступившая ночь — застойной, бездыханной, без всяких признаков жизни: кажется, вымерла даже мошка. И тут Морошке отчего-то подумалось, что он остался один не только в своей избе, не только на всей Буйной, но и во всем Приангарье.
Засыпал он медленно и тягостно. Проснулся, как всегда, рано, но с поразительным равнодушием к тому, что делается за стенами его избы. Ему вспомнилось, с каким волнением вскочил он с кровати вчера и ходил к реке. Сейчас же его ничто не волновало. Может, река за ночь сильно обмелела? Да леший-то с нею, пусть мелеет! Ему долго не хотелось вставать.
Прежде Арсений успевал до завтрака обойти весь берег Буйной, все осмотреть, всех увидеть. Теперь же ему не хотелось и шагу ступить за порог. Он все сидел и сидел за столом с зажатой в ладонях большелобой головой. Он все ждал и ждал Гелю. Его все-таки серьезно тревожил вчерашний разлад Гели с матерью. Но Геля не шла. Появилась она лишь за минуту до того, когда надо было включать рацию, вместе с Завьяловым, и появилась опять, как недавно, бледной, тихой, задумчивой. И Арсению сделалось того тошнее: значит, так и не снесла, гордая, обиды…
— Что не спрашиваешь, какая на реке убыль? — заговорил Завьялов.
— Все одно, леший с нею…
— Не нравишься ты мне сегодня. Что за вид? Как с похмелья.
К рации в Железнове явился Родыгин. Унылым, безучастным голосом он передал строжайший приказ, полученный из Красноярска: в связи с быстрой убылью воды в Ангаре немедленно сдать все арендованные суда — теплоходы, земснаряд, брандвахту и паузок, где хранились взрывчатые вещества. Геля записывала приказ, а Завьялов и Морошка сидели у рации, странно переглядываясь, словно не узнавая друг друга. Они не ожидали, да и не могли ожидать, что конец работе на Буйной — по не зависящей от них причине — наступит так скоро и неожиданно.
— Что они там делают? — закричал Завьялов, когда наступил его черед. — С ума посходили? Работать можно еще целую неделю, а за неделю здесь все будет доделано. Надо немедленно связаться с Астаховым…
— Приказ поступил еще вчера, — доложил Родыгин. — Астахов уже разговаривал с Красноярском и высказал свои соображения, но приказ подтвердили. Там боятся, что суда не успеют уйти и застрянут где-нибудь на камнях. Обычная перестраховка.
— И Астахов смирился?
— Пришлось. Вдруг действительно застрянут? Он думает, вероятно, что в Красноярске лучше знают, как вода будет убывать.
— Тогда дрянь дело… — Завьялов долго молчал, заставляя себя произнести решающие слова. — Тогда и мне деваться некуда. Что ж, начнем эвакуацию. Сегодня же я буду в Железнове. — После небольшой паузы, хитровато подмигнув Морошке, он спросил другим тоном: — А вы, кажется, нездоровы, Василий Матвеевич? У вас какой-то нехороший голос…
— И у меня мало приятного, — ответил Родыгин. — Сначала вы на денек задержали, а теперь задерживает Астахов. Какие-то кляузы…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})— От кляуз, я думаю, вы не захвораете, — сказал Завьялов, шутейно придавая своим словам значение некоторой похвалы выдержке главного инженера. — Для этого должны быть более серьезные причины.
— Тогда разрешите думать, что они вам лучше известны, чем мне, — с едва сдерживаемым раздражением ответил Родыгин. — Я знал, да позабыл: бойся зависти.
— Я завидую только тем, кто летает и будет летать во Вселенной, — очень серьезно ответил Завьялов. — И никому больше! Кончаю. Сегодня встретимся — и наговоримся вволю.
Отойдя от рации, Завьялов начал ходить туда-сюда по избе, а Морошка даже и не поднялся с места и не проронил ни слова.
— Слушай-ка, Арсений, а если нам помолчать о приказе? — останавливаясь перед прорабом, спросил Завьялов. — Поработаем еще денек, а?
— Не выйдет, — ответил Арсений. — Капитаны судов и без нас о приказе узнают. А им за ослушание, сами знаете, надают по шее.
В прорабскую неожиданно ворвался начальник земснаряда Чудаков, озабоченный, встревоженный, запорошенный угольной пылью.
— Во, легок на помине! — сказал Морошка.
Не здороваясь, Чудаков раскинул руки и сообщил, как о большом личном несчастье:
— Все кончено. Пришел пароход.
— За вами? — спросил Завьялов.
— Оказывается, есть приказ…
— Ну и торопятся! — завздыхал Завьялов и легонько дотронулся до плеча Чудакова. — Слушай-ка, Николай Николаевич, дорогой, а если тебе задержаться на денек? Опасности никакой, а за день ты, может быть, и закончишь…
— Да я рискнул бы, разве я не понимаю? — воскликнул Чудаков, страдая оттого, что приходится оставлять работу незаконченной. — Но у меня беда: весь уголь вышел. Всю пыль собрали.
— А где же углярка?
— Я ее уже три дня жду: ни слуху ни духу, — ответил Чудаков. — Навигация кончается, вот и не хотят гнать ее сюда. Опасаются. Да и надеются, что как-нибудь дотянем.
— Значит, все? До будущей навигации?
— Да, не поминайте лихом, — сказал Чудаков. — Сердце обрывается, а что я сделаю без угля? И раздобыть негде. Одни мы работаем на угле. Я говорил, надо переходить на жидкое топливо.
Проводив начальника земснаряда, Завьялов присел около Морошки, сказал:
— Ты иди-ка, полежи. Делами я сам займусь. Пароход снимет земснаряд, а мы спустим с шиверы на стоянку сначала брандвахту, потом паузок.
— Но там запалы и детонаторы, — напомнил Морошка.
— А мы их в ящики выгрузим.
— Ладно, — одобрил Морошка.
— С тобой останется вся бригада, — продолжал Завьялов. — Места вам в избе хватит. Уничтожите взрывчатые вещества, а потом погрузите все имущество, какое останется, на катамаран и поведете его катером.
— Ладно.
— Заладил! Ты скажи хоть слово-то!
— Все и так ясно.
— И ведь совсем немного не доделали! — сокрушенно воскликнул Завьялов и махнул рукой. — Не похвалит нас за это народ, не похвалит!
И тут Арсению Морошке внезапно вспомнилась одна погорюйская старушечка, повстречавшая его однажды на улице родного села. «Чо там, Арсений Иваныч, как у тя на Буйной-от? — допытывалась она очень настойчиво. — Успеешь ли уладить ее ко времю? А то ить беда, сам знашь». И так отчетливо прозвучали над ухом тревожные слова той старушечки, и так задели они Арсения за живое, что наконец-то, будто очнувшись, и он поднялся с места и подтвердил с горечью:
— Да, не похвалит…
XI
К полудню опустел берег Буйной. Здесь осталось лишь то, что принадлежало стройуправлению: самоходка Завьялова, быстроходный катер Морошки, спаровка, катамаран, моторная лодка и злополучный родыгинский самосброс. Рабочие уже переселились в прорабскую, перетащив туда свои постели и вещи. Заодно переселили и Вареньку с ее кухней. На новом месте она готовила прощальный обед.
Арсений сидел у обрыва, на поваленной березе, с тоскою поглядывал на опустевший берег, на толпу рабочих, поджидавших теплоход, который должен был последним рейсом забрать и увести с шиверы самосброс, а точнее, самоходку, изувеченную по воле Родыгина да пострадавшую от огня и взрыва. И странно, ему опять и опять вспоминалась погорюйская старушечка, горячо хлопотавшая перед ним о делах на Буйной.
- Золото - Леонид Николаевич Завадовский - Советская классическая проза
- Вольница - Фёдор Гладков - Советская классическая проза
- Как закалялась сталь - Николай Островский - Советская классическая проза