Тут уж мы не выдержали и, плюнув на политкорректность, сказали немецкой коллеге, которая нас опекала на конгрессе: «Зачем было привозить сюда эту больную женщину? У нее же острый психоз».
Коллега отреагировала неожиданно и с заметным раздражением:
— Откуда вы знаете, что это больная? Вы что, ее тестировали? Может, она как раз психиатр, подруга доктора Крюгера…
Мы пристыжено замолкли, ведь и вправду не тестировали… А то, что видно невооруженным глазом, так это у кого какое зрение…
Но тут нашу подмоченную было репутацию спас сам полураздетый доктор Крюгер (назовем его так). Отстраняя непрошенную возлюбленную, он извинился в микрофон перед залом за то, что больная разволновалась и ведет себя несколько аффектированно.
Что было дальше, мы, честно говоря, помним слабо. Осталось лишь впечатление кошмара, какого-то всеобщего беснования. А еще в опухшей голове промелькнула мысль, что на следующем конгрессе душевнобольные, наверное, будут уже сидеть не только в зале, но и в президиуме. А через раз полностью захватят власть, обретя полномочия устроителей. Ведь с их маниакальным напором они сметут на своем пути любую преграду.
Тогда нам эта мысль показалась скорее юмористической. Во всяком случае, мы не стали ее развивать. Но теперь, глядя на то, что происходит вокруг, как-то очень живо припомнили свои гамбургские впечатления и подумали, что все это скорее грустно, нежели смешно. А главное, совсем не так далеко от истины, как нам казалось в начале 90-х! На конгрессе была воочию явлена одна из важнейших тенденций современного переустройства мира — стирание границ между безумием и нормой.
Вообще-то, разговоры о том, что нормальных людей в принципе не существует и что никто не знает, где кончается яркая личность и начинается личность психически нездоровая, велись давно. Мы, во всяком случае, помним подобные сентенции с самого детства. А кому незнаком расхожий миф о сцепленности безумия и гениальности? Равно как и о том, что все талантливые люди хоть с легким, но приветом? Во времена застоя критическое отношение к психиатрии среди нашей интеллигенции усугублялось еще и практикой помещения диссидентов в сумасшедший дом. Случаев таких было не столь много, как принято думать, но зато они получали громкую огласку, ибо в брежневское время в «железном занавесе» появились бреши: кто-то слушал радиостанцию «Голос Америки», кто-то читал самиздатовскую литературу. И даже тогда, когда диссидент действительно был психически не вполне нормален, на это закрывали глаза, потому что восхищение храбростью человека, который подвергал себя риску во имя всеобщей свободы, перевешивало все остальные соображения.
Поэтому, когда в перестройку разрешили сниматься с психиатрического учета по желанию или вовсе не вставать на учет, общество восприняло это законодательное послабление как торжество попранной справедливости. Казалось, что политические борцы наконец получили право снять с себя ложные обвинения. Но на деле вышло, что с учета снялось огромное количество настоящих больных, ведь один из признаков серьезной душевной болезни — это снижение критики (называемое в медицине анозогнозия — неузнавание, невидение собственной болезни. — прим. Я. С.). Больной неадекватно оценивает свое состояние, считая себя абсолютно здоровым, а близких, советующих ему лечиться, сумасшедшими или злодеями.<…>
Как-то раз уже не в Германии, а в Москве мы долго беседовали с немцем. Разговор был сложным и касался духовных проблем современной жизни. Обычно, с иностранцами такие беседы длятся, если вообще возникают, очень недолго. Их это явно утомляет. А наш немецкий гость понимал все с полуслова и был настолько захвачен разговором, что не проявлял ни малейших признаков усталости…
— А что думают по поводу обсуждаемых нами проблем люди вашего круга в Германии? — спросили мы, тайно вздохнув о том, что не встретили там столь близких по духу собеседников.
Лицо немецкого историка омрачилось.
— У меня нет круга. В Германии мне вообще некому это сказать.
— Почему?
Он ответил не задумываясь:
— У нас «промывка мозгов» длится уже более 40 лет, а у вас она только началась. Так что в России еще много нормальных людей, которые способны вникнуть в смысл происходящего».
«Ну, что же, — спросит читатель, — у них там совсем ничего хорошего нет?» Конечно, есть очень много хороших качеств. Только речь не об этом, а о том, что много в последние годы появилось любителей искать соринки в русском глазу, в своем не замечая бревна. В какой бы стране мира мы ни находились, давайте будем помнить, кто мы и откуда, учиться у всех, но никому не подражать и не поддаваться на «промывку мозгов». А со своими соринками разберемся как-нибудь сами.
Частные мифы
В дальнейших главах будут приведены примеры частных мифов. Это, в основном, истории или наблюдения отдельных лиц, не имеющие глобального политического, экономического или нравственного значения, а только отражающие жизнь наших соотечественников на Западе. Некоторые из этих глав будут лишь чьей-то личной историей, другие же основаны на воспоминаниях разных людей из разных стран. Тем не менее мы посчитали важным и нужным включить такие главы в книгу, поскольку эти частные примеры отражают определённые процессы, происходящие в западном мире и малоизвестные живущим на нашей родине.
Миф № 29
Профессиональному музыканту высокого уровня можно без труда получить работу по специальности на Западе
![]()
Рассказывает А. В. Сиденко, пианист, выпускник Государственного музыкального училища и Государственного музыкально-педагогического института им. Гнесиных, г. Москва:
Кто сказал, что музыканту можно без труда получить работу на Западе, особенно когда он профессионал высокого уровня?
Мой друг разрешил мне рассказать здесь его историю.
Когда он в 2006 году приехал со своей женой в Австрию, то тоже так думал. Надеялся сразу начать зарабатывать и быть кормильцем в семье. Тем более что он не видел к этому больших преград, так как все необходимые условия для нормальной работы по специальности у него были. Он закончил с отличием Государственное музыкальное училище им. Гнесиных, затем, также с отличием, Московскую государственную консерваторию по классу виолончели; много лет работал преподавателем своего инструмента в Московской средней специальной музыкальной школе (колледже) имени Гнесиных, известной также как «Гнесинская десятилетка» — школа для особо одаренных детей; был молод; хорошо знал немецкий язык и уже работал прежде в Австрии, осуществляя свой научный проект в области музыки, касающийся исполнительских и педагогических вопросов. Жена друга — австрийка, следовательно, у него были все права на работу.
Поначалу, горя энтузиазмом, он искал всевозможные объявления о работе по своей специальности во всех печатных и электронных источниках. И посылал, посылал в разные стороны заявления о приёме на работу, включая биографию и все другие необходимые документы. Амбиций по поводу преподавания в средних специальных и, уж тем более, в высших учебных заведениях не было, поскольку, как всем известно, человеку без связей, иностранцу, туда входа нет. Мой друг также искал работу в оркестрах Австрии, но ему вполне достаточно было бы занятости и простым учителем виолончели в обычной, пусть даже провинциальной, музыкальной школе. Уж очень не хотелось висеть на шее у жены.
Шли месяцы, а ответов на письма так и не приходило. Тогда решено было использовать другой способ: рассылать заявления о приёме на работу по музыкальным агентствам и всем музыкальным школам на расстоянии до 3,5 часов езды (это 250 км) от г. Вены, где он жил с женой. В течение полутора лет были разосланы заявления в следующих направлениях:
— 2 управления музыкальными школами;
— 4 оркестра;
— 4 музыкальных агентства;
Рассказывает А. В. Сиденко, пианист, выпускник Государственного музыкального училища и Государственного музыкально-педагогического института им. Гнесиных, г. Москва: