я не стану.
Тот, кто ради этого эпизода книгу раскрыл, может её захлопнуть. Не огорчусь. Я человек, в жизни которого в ранней, подчеркну, молодости случилось большое несчастье, а не герой скандальной хроники. Стопроцентно уверен — не должно было такого со мной произойти. Но — произошло, никуда теперь от этого не уйдёшь.
Я не оправдываюсь. И тогда, между прочим, не оправдывался, хотя теперь-то можно сказать, мне подсказывали различные пути к самооправданию.
Я понёс наказание, за всё расплатился сполна. И вернулся в футбол».
Не приглаженный литзаписчиком — во что искренно верю — текст Стрельцова звучит и до сей поры чисто и сильно. Тогда, к моменту появления книги, после освобождения прошло менее двадцати лет. Немало, по-житейски судя, но и не так много, если учесть, что он говорит о себе, лично тот кошмар пережившем. И обратите внимание на горькое достоинство, с которым человек рассказывает о рубежном моменте собственной биографии. Нет обвинений кому-то, проклятий в чей-то адрес, однако нет и признания вины. «Большое несчастье» — и всё. Основное же: я за всё расплатился. И как выход из проклятых лабиринтов судьбы: «... вернулся в футбол». А перед этим остальное меркнет.
Правда, до настоящего возвращения было ещё весьма далеко. Оно, по совести сказать, вообще выглядело бы проблематичным при условии, что у власти остался бы Н. С. Хрущёв. Всё-таки одно — выпустить на свободу, другое — на поле. Статья-то была об изнасиловании. И что с того, что её переквалифицировали? Клеймо-то осталось. И ко всему прочему (если это недопонимал Никита Сергеевич, то уж окружение первого секретаря находилось в теме), возвращение Эдуарда на поле решительно угрожало... престижу лидера страны. Травили этого футболиста, в газетах правительственных полоскали, посадили, наконец, на вредных работах по максимуму использовали, до инвалидности пытались довести — и что? Ничего у товарищей власть имущих не вышло. И как кого называть при таком раскладе?
Кроме того, скорому возвращению на зелёный газон мешали и объективные причины. Действительно, представить себе, что отсидевший пять лет строгого режима игрок бодро сбросил чёрную робу с номером 1311 и, надев белую майку, побежал забивать командам высшей лиги, — практически невозможно.
Нет, период притирки и адаптации был жизненно необходим. А. В. Сухомлинов так описывает возвращение Эдуарда на родное предприятие:
«От дома до заводоуправления идти пятнадцать минут по Автозаводской улице. Поднялся на этаж. Зашёл в приёмную секретаря парткома. Раньше, до минувших пяти лет, он бывал здесь часто. Тогда у секретаря парткома Александра Ивановича Фатеева даже выпивали в кабинете».
Поскольку к фигуре бывшего парторга ЗИЛа возвращаться уже не будем, хотел бы вклиниться в счастливое, как увидим, повествование. А именно: по моему мнению, хвалить Александра Ивановича особенно не за что, однако и делать из него мелкого отступника и труса я бы не стал. Да, он дал показания на следствии, в которых мы ничего хорошего о Стрельцове не найдём. Так ведь и оказаться на месте Фатеева вряд ли найдётся масса желающих. Тем более тогда, в 58-м, он ничего не выдумывал. Бесспорно, хотелось бы, чтобы функционеры не только и не столько выпивали в личном кабинете с народными любимцами, но и не забывали о них при перемене декораций. Что ж, будем надеяться: следующие поколения партийных руководителей будут свято следовать нехитрому пожеланию.
По крайней мере, А. И. Вольский подал отличный пример. Время продолжить про возвращение Эдуарда:
«Молодая незнакомая секретарша, делая строгий вид и глядя поверх очков, спросила у Эдика:
— Вы к кому?
— Меня пригласил Аркадий Иванович.
Секретарша нажала кнопку селектора:
— Аркадий Иванович, к вам посетитель.
По обратной связи Эдик услышал отдалённо-знакомый голос:
— Из какого цеха? Кто?
Секретарша вопросительно посмотрела на Эдуарда.
— Из “Торпедо”, Стрельцов.
Секретарша повторила. Через несколько секунд из кабинета в приёмную буквально ворвался Аркадий Иванович Вольский и на виду у поражённой секретарши, ничего не знавшей ни о Стрельцове, ни о его нашумевшей истории, ни о том, откуда он накануне вернулся, “сгрёб в охапку” Эдика и утащил его в кабинет.
Из этой встречи, состоявшегося разговора понял Эдуард, что хозяин кабинета ему рад и по-прежнему принимает самое горячее участие в его судьбе. В заключение Аркадий Иванович сказал:
— Сейчас иди в отдел кадров. Тебя определят на работу в инструментальный цех. Потом иди в “Торпедо”. Там всё знаешь, учить не надо. Ждёт тебя руководство команды — Шебилов, Золотов, Хренов, ну и, конечно, ребята. Играть будешь пока за клуб, потом разберёмся.
Видимо, и сам Вольский не допускал мысли о том, как трудно и долго будет тянуться это — “разберёмся”».
Справедливости ради в том упомянутом предисловии Аркадий Иванович заметил, что «оформили Стрельцова в отдел технического контроля». Однако никакого разночтения нет: Эдуард потрудился и в инструменталке, и в ОТК. Важнее обратить внимание на краткую фразу Вольского: «Он вкалывал».
Чему, кажется, удивляться: Стрельцов на стройках коммунизма, спасибо советскому суду, уже целую пятилетку отмахал. А всё-таки на ЗИЛе для него — иной расклад.
Что скрывать, все большие советские спортсмены где-то числились. Рабочими — в том числе. При этом, понятно, Иванов со Стрельцовым значительно компетентнее смотрелись бы как слесари, нежели, например, майор Григорий Федотов в качестве командира подразделения. Но сейчас дело даже и не в квалификации.
В лихие 50-е Стрельцов хоть и не прятался никуда от поклонников с улицы Автозаводской, однако существовали неизбежные сборы, календарные игры чемпионата, выступления за сборную, которые были сопряжены с обязательными разъездами. Безусловно, в моменты его праздничного появления народ даром времени не терял. Соседа и земляка тащили на свадьбы и дни рождения, где он вроде как должен был «просто посидеть» как натуральный свадебный генерал — нового, социалистического общества. А одна девушка чуть не сутки провела у стрельцовских окон, чтобы заполучить кумира на проводы брата в армию — и добилась своего.
Однако то происходило в счастливые времена, когда он мог оказаться за одним столом даже с Е. А. Фурцевой. И каждый обрадованный им автозаводский житель понимал: это сегодня Эдик за «нашим столом». Завтра нужно опять приникать к репродукторам, чтобы услышать о настоящих подвигах добродушного увальня на футбольных полях планеты. Проще говоря, вся-то суть Стрельцова в том, что он всегда оставался тем, кем был, — и в малогабаритной кухне, и во время кремлёвского банкета. В этом, кстати, ещё одна причина недопонимания с Е. А. Фурцевой, действительно начинавшей ткачихой.
После отбытия срока и банкеты, и министры с фуршетами закономерно ушли в прошлое. Конечно, за