Читать интересную книгу Фельдмаршал Борис Шереметев - Сергей Мосияш

Письмо царя и обрадовало Келина, и удивило. Обрадовало потому, что он уже знал, что за приездом царя воспоследует. Удивило неверие Петра в возможность удержать Полтаву. Но просьба держать письмо в секрете от гарнизона и жителей как бы давала право коменданту решать вопрос сдачи. Ведь ранее Петр хотя и был вдали, но и слышать не хотел о сдаче, грозя за это отнятием живота и другими карами.

Впрочем, Петр, с первого дня занявшийся лихорадочной подготовкой генеральной баталии, вскоре послал Келину другое письмо, в котором просил продержаться хотя бы две недели.

Царь отправил приказ Скоропадскому и Гольцу идти с запада к Полтаве. С их приходом шведская армия была бы полностью окружена, сама бы оказалась в осаде.

Петр назначил баталию на 10-е число, но начавшиеся сильные дожди задержали передвижение войск. Из показаний пленных он уже знал, что шведы дошли до крайней нужды, хлеба почти не было совсем, мясо хотя и было, но из-за сильной летней жары быстро портилось. Солдаты роптали между собой: «Хлеба или смерти». Видимо, и король понимал, в каком отчаянном положении оказалась армия. И теперь с упрямством, ему свойственным, он слал и слал полки на штурм Полтавы. Ему нужна была эта крепость, теперь уже не только как база, но и как доказательство собственной силы. А сил становилось все меньше и меньше.

Узнав о том, что к русской армии прибыл царь, а это означало одно — в любой момент может начаться баталия, Карл усилил нажим на Полтаву. Штурмы следовали один за другим, причем всякий раз на крепость шло не менее трех тысяч человек. Раза два шведы уже овладевали валом, но после жестокой рукопашной, в которую бросалось все население города с вилами, топорами, дубинами, штурмующие вынуждены были откатываться.

Несколько раз шведы закладывали под стены мины, чтобы после взрыва ворваться в пролом в город, но осажденные всякий раз утаскивали заряд, пополняя этим свои небогатые запасы пороха.

Так за все три месяца осады шведам ни разу не удалось произвести взрыв стены. Зато, как правило, на следующий день Полтава отвечала ураганным огнем из пушек на очередную атаку врага.

Однажды граф Пипер попросил Гилленкрока ознакомить его с укреплениями у стен Полтавы. В этот момент где-то началась частая пушечная пальба. Гилленкрок заметил:

— Можете быть покойны, граф, это не наши пушки, это русские пушки бьют нашим порохом.

— Боже мой, Боже мой, — сказал Пипер. — Ведь это уже скоро, Аксель.

— Со дня на день, граф, — ответил мрачно Гилленкрок.

Оба понимали под «этим» надвигающуюся катастрофу.

Но и осажденные были не в лучшем состоянии, если не в худшем. И они уже голодали, и они несли большие потери, и они обессилели, выдохлись от беспрерывных боев. Уже не хватало ни сил, ни времени хоронить убитых, над городом стоял густой, тяжелый запах от разлагающихся на жаре трупов.

Все похудели, осунулись, глаза у многих горели каким-то лихорадочным блеском.

Сам полковник Келин совсем почернел, мундир на нем висел как на гвозде, голос сел, но он продолжал командовать, более надеясь на знаки, подаваемые рукой, чем голосом.

В короткие передышки он присаживался где-нибудь в тенечке и впадал в полузабытье, в полусон, из которого выходил мгновенно, если требовалось. Вот и сейчас:

— Алексей Степанович!

— Что? — открыл Келин глаза.

— От шведов барабанщик.

— Опять, — кряхтел Келин, подымаясь на выхудавшие ноги. — Может, что новое скажет.

Теперь приход барабанщика от шведского фельдмаршала в крепость — событие, даже в некотором роде представление, на которое сбегаются многие жители.

И хотя заранее знают, чем окончатся переговоры, все слушают со вниманием, что отвечает «наш полковник» злыдню-фельдмаршалу, чтобы потом на десятки ладов пересказать всему городу, как Степаныч самого главного шведа переговорил.

Келин опять подошел к пушечной бойнице, где, как обычно, изливался бранчливым лаем на шведа Картузик, кивнул унтеру: убери.

— Картузик, нишкни, — скомандовал унтер Петрович. Пес с видом исполненного долга отступил.

Келин опять бросил два пальца к тулье пропотевшей шляпы, приветствуя барабанщика:

— Комендант крепости слушает вас.

— Господин комендант, фельдмаршал Реншильд предлагает вам в последний раз сдать город на самых выгодных для вас условиях.

— На каких именно?

— Фельдмаршал Реншильд на этот раз предлагает вам самим назвать их.

— О-о, за это спасибо, — приложил Келин руку к груди. — Наконец-то фельдмаршал подобрел к нам, самим предлагает избрать условия для сдачи.

— Да, да, вы сами называете условия. И фельдмаршал принимает их.

— Но увы, братец, — развел руки Келин. — Я обещал сдать Полтаву другому человеку — моему государю. Что ж Реншильд раньше-то не давал нам такой уступки? Мы б еще и подумали.

— Господин комендант, но это последняя возможность спасти жизнь оставшимся людям. У вас погибла половина гарнизона.

— Но и вы же недосчитываетесь более трех тысяч солдат.

— У нас еще достаточно сил, чтобы провести последний, решающий штурм.

— Стыдись, братец, ты уж мне не менее шести раз грозился последним, решающим. Не наскучило?

— Господин комендант, я говорю серьезно. Называйте ваши условия.

— Наши условия? — переспросил Келин и оглянулся назад.

Там, за его спиной, внизу у стены стояла притихшая толпа жителей, все смотрели только на него, своего коменданта.

«Господи, — подумал Келин, — почему же я никогда не спросил их? Почему я отвечаю фельдмаршалу за всех их? Может, у них у кого-то есть лучший ответ, чем даю я. Ведь их так много, ведь они же сражаются из последних сил».

— Ну что, полтавчане, — заговорил он с ними, — может, у вас у кого есть условия?

— Степаныч, — вдруг закричала какая-то женщина, подняв костлявую обнаженную руку, — ты ж знаешь наш ответ. Никакой сдачи. Никакой!

— Постойте… — раздался голос из другого конца толпы.

Келин взглянул туда и узнал Егора Голопупенко — бывшего запорожца-мазепинца, давно уже ставшего защитником крепости. На вылазки, правда, его не пускали, но в крепости он добросовестно делал все, что ему поручалось: долбил камень, рубил дрова, собирал ядра, заряжал ружья, точил холодное оружие.

— Постойте! — Голопупенко даже пытался влезть на какой-то камень, чтоб его услышали все. — Ведь мы ж сами можем назначить условия. Сами! Сколько же можно… Ведь сил же уже нет… Ведь это…

Ему не дали закончить, толпа вдруг взревела и словно многорукий зверь потянулась к нему.

— Иуда-а-а!

Его стащили с камня, и он исчез под ногами разъяренных людей. Суд и правеж был скорый и жестокий. Запорожца буквально растерзала толпа, впавшая почти в полусумасшедшее состояние.

— Степаныч, гони барабанщика! Гони!

Келин повернулся к барабанщику, стоявшему внизу и не догадывавшемуся, что творилось на другой стороне стены.

— Передай фельдмаршалу, что сдачи не будет ни на каких условиях.

— Господин комендант, учтите, что, как только начнется штурм, аккорда от вас принимать не станем {231}.

— Начинайте, у нас каждый может постоять за себя. А аккорда от нас не дождетесь.

Барабанщик повернулся кругом и пошел опять от крепости, отстукивая палочками себе дробь.

— Петрович, — сказал Келин унтеру, — у тебя голос покрепче, скомандуй заряжать картечью. Надо встренуть.

— Есть, Алексей Степанович! — Унтер выпятил грудь и вскричал зычно: — С-слушай, антиллерия! З-заряжай картечью!

Полтава дышала. Полтава сражалась.

Глава тринадцатая

ГЕНЕРАЛЬНОЙ БАТАЛИИ БЫТЬ

— Ваше величество, — сказал Пипер, выбрав, как казалось, очень удобный момент, когда король задумался о чем-то, — настало время решаться наконец.

— На что решаться, граф? — стряхивая задумчивость, спросил Карл.

— Решаться на немедленный уход за Днепр.

— Вы хотите, чтоб я отступил?

— Но это не будет отступление, ваше величество. Это будет самый разумный ход в этой кампании. Мы отойдем, чтобы дождаться подкрепления. У Мазепы в Белой Церкви есть большие запасы провианта.

— Нам пора драться, граф, а не гоняться за мифическими запасами провианта. И потом, едва русские определят наше направление, как поступят с Белой Церковью, как и с Батурином.

— Но мы положили под Полтавой около трех полков. Петр начинает стягивать вокруг нас все свои силы. Мы скоро окажемся в тугой петле.

— Ну и отлично. Чем туже затянется петля, тем сокрушительнее я разорву ее, граф. Разве вы не видите, русские все время уходят от моих ударов. А почему? Боятся. Знают, что не выдержат их.

Карлу надоела назойливость первого министра, и он уехал из штаба, решив заночевать в лагере среди солдат. Те не станут докучать глупыми вопросами, они слепо верят своему королю, а он в себя, в свою непобедимость и счастье.