Читать интересную книгу Семь крестов - Николай Прокошев

Вне всяких сомнений, главным символом города служил новый Кафедральный собор, отстроенный взамен старого альтштадтского. Монументальное сооружение строили пятьдесят лет. Основная сложность при постройке заключалась в том, что заболоченную землю нужно было пробить сквозь многочисленные плывуны до твердого грунта сотнями дубовых свай. Многие каменщики положили жизни на алтарь еще недостроенной церкви.

Двухбашенный фронтон скрывал за собой равновысокую трехнефную базилику под куполом общей двускатной крыши. Готическая кирпичная храмина острыми чертами, с рождения присущими германской нации, летом броско выделялась среди развесистых вязов и тополей, а зимой возвышалась громадиной над голыми деревьями. На одной из боковых стен красно-синие витражи изображали картины, отражающие пожелания кнайпхофцев. Многие уважаемые горожане жертвовали огромные средства на строительство собора, а поскольку собственного прихода у них не водилось, то со стороны улиц, где они жили, стекла должны были представлять сюжеты по их заказу.

Наблюдая за дрожащим на ветру пламенем факелов, Пес вспомнил один давнишний эпизод из своей молодости. Наверное, главнейшим проклятием Кёнигсберга, как и любого другого европейского города, был огонь. Дома стояли очень близко друг к другу. Более того, жители, испытывая недостаток пространства, самовольно сооружали пристройки. В назначенные дни муниципалитет отправлял «уличного всадника», державшего копье поперечно. Если оно задевало чью-нибудь стену, владельца либо ждал разорительный штраф, либо распоряжение снести опасный придел.

Из-за кучной застройки пожар перекидывался на соседние домики с такой же скоростью, с какой трюкач проворачивает монетку меж пальцев. Регулярно оглашались указы о том, что горожане должны иметь под рукой несколько ведер с водой и быть готовыми прийти на помощь соседу.

Гектор прекрасно помнил, как лет пятнадцать назад на противоположной стороне его улицы мальчишки под вечер принялись играть в прятки. Искавшему ребенку взбрело в голову схватить факел. Деревянные стены и кровля моментально затрещали под стремительным оранжевым пламенем. Лишь чудом удалось не дать огню распространиться. Тушили всем Альтштадтом. Отец мальчугана так надрал задницы шалунам, что церковники всерьез озаботились спасением мужчины на Вечном Суде.

Иногда враждующие семьи преднамеренно поджигали жилища своих соперников. Как только злоумышленник оказывался изобличенным, его ожидала жуткая казнь – преступника заколачивали в бочку и сжигали. Ну а если кому-нибудь доводилось простудиться, то «сопливого изверга» потом проклинала вся улица, чихавшая еще не одну неделю. Так же было и с чумой, распространившейся в прошлом веке, как рассказал Михаэль. Зараза в считанные дни расправилась с горожанами из кучно застроенных жилищ.

Невеселые размышления Гектора прервал торжественный перезвон. Его преосвященство епископ Генрих III Зеефельдт покинул свою кёнигсбергскую резиденцию и в сопровождении других священнослужителей прошествовал к собору. Горожане радостными возгласами встречали своего главного духовника. Казалось, все постарались побыстрее забыть, отогнать как наваждение неблаговидный поступок верховного прелата, когда летом он едва ли не на коленях, с распростертыми объятиями встречал вражеских солдат.

Среди свиты главного клирика Самбии находился и Михаэль, который, заметив Пса и Анну, добродушно им подмигнул. Пушистый помпон малиновой биретты епископа, казалось, вот-вот оторвется от разыгравшегося ветра, когда немощный старик, раскрасневшийся от холода, с трудом взобрался на последнюю ступеньку соборной лестницы, чтобы поприветствовать собравшихся на прицерковной площади горожан.

– Добрые граждане Кёнигсберга, – прелату приходилось сильно напрягать горло, чтобы перекричать завывания ветра, бушевавшего вокруг него, – умы и сердца добропорядочных христиан преисполнены несокрушаемой веры и благоговения в этот… непогожий день. Четырнадцать веков назад произошло событие, превосходящее любое земное начинание и рождение. Тот, которого человечество ждало целую вечность, воплотился в древнем иудейском городе Вифлееме.

Епископ не успел закончить вступительную речь, потому как свита в фиолетовом облачении настойчиво увлекла его внутрь собора, не желая мерзнуть сама и морозить «добрых граждан Кёнигсберга» на рассвирепевшей колючей вьюге. Двери церкви почтительно отворились, приглашая собравшихся занять свои места на предстоящем богослужении. Изрядно продрогшие прихожане начали поспешно втискиваться в помещение, рассаживаясь по лавкам в зале собора.

Зимой в нартексе мраморные чаши со святой водой, которой люди, прежде чем войти в храм Божий, смачивали пальцы, осеняя себя крестным знамением, пустовали, поскольку вода мгновенно замерзала. Правда, Рождество считалось исключением, и на входе стояли дьяконы с бадейками, оттаивая льдинки, когда требовалось, огнем факелов.

Отправив домочадцев поближе к алтарю, Пес снял, как того требуют правила, гугель[137] и перчатки и, пристроившись у одной из колонн северного нефа, удобно облокотился на поручень исповедальни. Аккурат над ним, сжимая ключи от Врат Небесных, в нише, окруженной барельефами, стояло каменное изваяние апостола Петра.

Напротив прусса, меж двух колонн южного нефа, красовался резной, с причудливой лестницей амвон, облицованный черным мрамором. Там уже занял свое место священник с псалтырем в руках. Когда Гектор взглянул налево, ему предстала часть вертепа[138], обустроенного в трансепте. Точнее, полубрат видел лишь пучки соломы, устилавшей пол, три чучела овец и небольшой краешек яслей. Но вскоре собор набился битком, и даже такая скромная часть общей картины ускользнула от пытливого взгляда Гектора. Красные уши, морщинистые шеи и бугристые затылки заняли весь обзор.

Когда один чрезмерно суетливый горожанин, постоянно наступавший на ноги соседям, немного успокоился, Псу все-таки удалось увидеть левую часть пресвитерия[139]. Там служки со всем присущим торжеству тщанием полировали кафедру прелата, его трон, изготовленный из дикой вишни Пиренейского полуострова прославленным немецким плотником-краснодеревщиком Маркусом Вишпелем. До полуночи оставались считанные минуты, наконец, из сакристии вышел епископ в новом облачении – темно-синей, расшитой золотыми нитями с обеих сторон казуле, парчовой столе, доходящей до колен, и красной, бархатной, обитой горностаем моццетте[140].

– Господи, Ты нам прибежище в род и род, – выход Его Преосвященства сопровождался чтением псалма пресвитером с южного амвона. – Прежде, нежели родились горы, и Ты образовал землю и вселенную, и от века и до века Ты – Бог. Да явится на рабах Твоих дело Твое и на сынах их слава Твоя. И да будет благоволение Господа Бога нашего на нас, и в деле рук наших споспешествуй нам.

– Смиренно упреждая наше обращение к евангелию, я, с милостивейшего дозволения Спасителя нашего Иисуса Христа, – на этих словах прелата взгляды всех прихожан устремились на распятие высотой в двадцать локтей, установленное за алтарем в апсиде, – прошу вашего разрешения на прочтение молитвы во имя Пресвятейшей Троицы. Как лучи раннего солнца рассеивают ночной мрак, так же и наша вера истребляет любой нечестивый промысел. Каждая божья тварь возликовала, когда над Иудеей зажглись звезды, предзнаменовавшие рождение единственного покровителя нашего.

– Ну, это надолго – «Я есмь воскресение и жизнь; верующий в Меня, если и умрет, оживет». Слышали, знаем. Пойдем-ка отсюда, Гектор, – тихий голос дяди прозвучал как гром среди ясного неба.

Пес заозирался по сторонам, выискивая родственника среди десятков блаженных лиц.

– Выходи. Жду возле могилы нашего друга Гаудеккерса.

Вне себя от радости, в предвкушении новой встречи с обожаемым дядюшкой, прусс локтями стал прокладывать себе дорогу к выходу. Под шипение и недовольные взгляды прихожан он кое-как сумел выбраться наружу. Народу вокруг собора толпилось в несколько раз больше, чем внутри. Толпа, как живое существо, втянула в себя полубрата, помусолила его, потискала, пощупала карманы, увела кошелек и, наконец, выбросила из своего ледяного чрева, дохнув напоследок в лицо смрадом вчерашней попойки, тошнотворным запахом колбасных обрезков и зловонием гнилых зубов.

Могила извечного конкурента семьи Бронте Закса Гаудеккерса, нелепо погибшего, когда ему на голову случайно рухнула клеть с его любимыми кроликами, находилась слева от церкви на городском погосте. Закса погребли между вторым епископом самбийским и третьим кнайпхофским бургомистром. Столпотворение наблюдалось и на кладбище: кому не посчастливилось пробиться в собор, просто ходили вокруг, желая, чтобы на них тоже снизошла Божья благодать. У надгробия Гаудеккерса сидел, расчищая от снега эпитафию на могильной плите, плотный мужчина, чью голову скрывал меховой капюшон.